Горелик, ненавидя себя, опустил голову и тут же подумал, что у особиста Бусыгина в сорок втором глаза были совершенно другие: беспокойные, мутные, ни на ком надолго не останавливающиеся, как две навозные мухи; в них и захочешь-то заглянуть – не поймаешь. Он помнил, как эти мухи-глаза суетливо метались из стороны в сторону, пока Бусыгин говорил:
– Ты что предпочитаешь, Горелик: расстрел на месте – или в штрафбате искупить свою трусость кровью?
– Трусость? У меня орден Отечественной войны за отвагу, – онемевшими от гнева губами ответил он тогда особисту.
– Уже нет, – мухи на секунду застыли и тут же уползли вбок. – Ты наград лишен. И звания тоже.
– За что? Я бежал из плена, убив трех немцев!
– Горелик – это же еврейская фамилия? – спросил вдруг Бусыгин.
– Так точно.
– И как же ты, еврей, неделю провел в фашистском плену? Почему они тебя в первый же день не убили?
– Я сказал, что я украинец. Мои товарищи подтвердили.
– Боялся, значит, за свою шкуру. Перед фашистами изворачивался. Вот и выходит, Горелик, что ты предатель и трус, недостойный звания офицера…
– …Товарищи офицеры! – стоявший на краю ямы Пашка тряхнул лопатой. – Так я чего, китайских товарищей зарываю?
Бойко кивнул:
– Давай, зарывай, Овчара.
Пашка бодро надавил сапогом на штык лопаты, зачерпнул большой ком земли с обмотками травы и корней – и вывалил в яму, на лицо китайца с рыжей косичкой в бороде и с равнодушными нарисованными глазами. По щеке китайца, извиваясь, поползла разрубленная лопатой половинка дождевого червя. Рядовой Овчаренко страдальчески причмокнул, снял с лопаты вторую половинку и отбросил в кусты.
– Пары монет не найдется у вас, майор? – вдруг спросил особист. – Вернемся в Лисьи Броды, верну.
– Каких монет?
– Любых.
Майор порылся в карманах и непонимающе протянул Шутову один фэнь и пять фэней. Особист кивнул, взял монеты – и зашвырнул их в могилу. Бойко изумленно проследил их полет взглядом, но промолчал.
Зато Овчаренко, отставив лопату, спросил:
– А это, товарищ Шутов, зачем?
– Такая примета, – особист встал рядом с рядовым у края ямы и задумчиво посмотрел на присыпанные землей трупы китайцев. – Ну что, Сыч, скажешь последнее слово?
– Какое слово? – Ермил побледнел.
– Ну мы ж товарищей твоих тут хороним, – особист ухмыльнулся. – Ты уж скажи, что они за люди, откуда. Считай, что это дань уважения, не допрос.
– Они мне не товарищи!
Шутов слегка кивнул, давая понять, что ждет продолжения.
– Это Камышовые Коты, – нехотя проговорил Ермил. – Раньше были хунхузы в этих краях. Бандиты. В переводе – краснобородые. Эти – вроде как наследники ихние. Они мне никто.
– Чем промышляют?
– Разбой, опиум, курильни. Девки срамные тоже под ними. Торговцы, кабатчики, артельщики, которые китайцы, – все им дань платят. Какие не платят – тех могут и… – охотник сделал движение большим пальцем поперек бороды. – Но к вашим они раньше не лезли.
– Так чего им от нас понадобилось? – вклинился Бойко.
– Понятия не имею. Может, лошади, телега, оружие…
– Да, ребятки пострелять любят, – особист кивнул на груду винтовок, ружей и кожаных перевязей с патронами. – Но оружие у них – старье, хлам. То ли дело твое ружьишко, Ермил-охотник, – Шутов тронул сапогом лежавшую поверх груды двустволку. – «Меркель-двести», бокфлинт. Где денег-то на него взял?
– Скопил.
– Двенадцатый калибр?
– Ну.
Особист сделал быстрое движение рукой – как будто решил показать им всем детский фокус, – и в ладони его материализовалась сплющенная пуля.
– А вот эта – из твоего ружьишка-то, небось, выскочила?
– Это что? – Ермил помрачнел еще больше.
– Так это ж пуля, которой меня на коечку в лазарет вчера уложили, – Шутов широко улыбнулся. – Не узнаешь, охотник?
– Не узнаю. Я по смершевцам не стреляю. Больше по кабанам.
Особист несколько секунд внимательно изучал Ермила. Закурил, прищурился, выпустил струйку дыма:
– А ты, охотник, не трус.
– Капитан, – майор Бойко подошел к Шутову. – Оставь покурить.
Лейтенант Горелик сплюнул и отвернулся. Дело ясное, с особистом ссориться им не надо. Но вот чтоб папироску за ним докуривать…
– Капитан, раз уж вы нам, считай, жизнь спасли, попробуем с чистого листа? – услышал он за спиной голос Бойко. – На «ты», без обид, без церемоний?
– Валяй, майор.
Пересилив себя, лейтенант на них посмотрел. Шутов и Бойко пожимали друг другу руки.
– Я на фронте с зимы сорок первого, минус три месяца на госпиталь. Разных особистов видал – но таких… – Бойко широко улыбнулся. – Ты, капитан, первый.
– А я такой один и есть, – ответил смершевец без улыбки.
– Капитан. Давай откровенно? Ты зачем по нашим фрицам фанерным на стрельбище мазал?
– Не люблю хвастаться.
– А я тебя раскусил! – с ребяческими искорками в глазах произнес Бойко. – Три попадания – вроде все мимо, но расстояние-то от яблочка одинаковое, как по линеечке!
– Ну так я и прибедняться не люблю, – особист наконец улыбнулся – едва заметно, уголком рта.
Майор же от души рассмеялся, и Горелик внутренне съежился. Потому что в этом смехе не было ни расчета, ни подхалимства – зато чувствовалась искренняя симпатия, и Горелику она казалась предательством. Ведь он рассказывал Бойко про особиста Бусыгина. Как так можно?
– Раз уж мы откровенно… – Шутов передал Бойко недокуренную папиросу, – скажи, майор: как так вышло, что я к доктору отправился ночью на коечку, а ты с ребятами с утреца – в лес?
– Я отвечу, – Бойко перестал улыбаться. – Мы – десант, капитан. Войска особого назначения. У врага в тылу мы свои проблемы привыкли сами решать. И мертвецов своих хоронить.
– Понимаю, – Шутов кивнул. – Но на этот раз придется со мной.
– Этот раз отменяется, капитан. – Бойко сделал последнюю затяжку и раздавил окурок носком егерского ботинка. – Разворачиваемся. К Сычу доверия нет, идти за ним дальше нельзя.
– За ним нельзя, а за мной – можно. – Особист подмигнул непонимающе уставившемуся на него майору и повернулся к Овчаренко. – Паш, ну как там карта, просохла?
– Так точно, товарищ Шутов!
– Какая карта? – прищурился майор Бойко.
– Которую твой Деев в сейфе хранил. Считай, шпаргалку оставил.
Глава 12
Для приворотного зелья следовало взять ягоды бешеной вишни, но не гнилые, кладбищенские, как для «Сна пяти демонов», а недозрелые и собранные там, где совокуплялись лисицы. Еще нужна была ложка меда, сделанного из нектара, который собран с соцветий болиголова, а также крылья собравшей его пчелы. Затем – цветки ацерантуса стреловидного, или син-лин-пи; их полагалось собирать, только когда на болоте танцуют синие огоньки. Перед кипением в отвар понадобится добавить восемь стеблей полыни айе, но перед этим их необходимо надрезать и сутки носить на голове как заколки. А сразу после кипения – кровь черной курицы, восемь капель…
У Лизы было все, кроме черной курицы, и не было выхода: она выполнит условие Юнгера ради Насти. Приворожит смершевца. Или кто он там. Ей не важно.
Она поправила в волосах надрезанные стебли полыни айе, вышла к причалу на берегу Лисьего озера, кивнула Гуань Фу – нищему китайцу в плетеной шляпе, сидевшему на днище опрокинутой лодки с миской для подаяния и с обезьянкой на поводке, – и пошла вдоль торговых рядов. По воскресеньям здесь обычно устраивали небольшой дневной рынок. Китайцы продавали свежий улов прямо с лодок, а староверские бабы предлагали клюкву, грибы, картошку, яйца и кур.
Она окинула взглядом рынок. Татьяна и Марфа сидели в ряду торговок в самом конце. Это была удача. Значит, мимо них идти не придется, и Марфа не закатит истерику. Лиза пошла вдоль деревянных лотков, внимательно разглядывая товар. Как назло, кур либо не было, либо не те: из сизых тушек торчали недовыщипанные белые перышки.
Она подошла к горбатой торговке, с открытым ртом сидевшей перед грудой треснувших и битых яиц. Торговка была слегка слабоумной, поэтому всегда улыбалась Лизе и не считала ее за ведьму.
– Мне нужна черная курица, – сказала ей Лиза. – У кого есть?
– Черная курочка, – улыбнулась горбатая. – Черная курочка – это токма есть у Сычей… Марфанька! – завопила она, обильно брызнув слюной, прежде чем Лиза ее успела остановить. – Марфу-уша! Тут за курочкой черной пришли! У тебя ж есть?
Все торговки разом притихли и принялись с тупым любопытством таращиться на Лизу и Марфу. Сидевшая рядом с горбатой толстая баба сунула в рот семечку, громко лузгнула и одновременно перекрестилась:
– Во нахалка. – Она сплюнула шелуху Лизе под ноги. – Сначала мужа ейного охмурила, а теперича ей курица, значит, занадобилась…
Из-за дальнего прилавка поднялась Марфа и, с багровым лицом, утиной походкой направилась вдоль рядов к Лизе:
– Ах ты, тварь! Сучка! Нечисть! – Марфа будто специально старалась, чтобы каждое ее слово совпадало с каждым ее новым шагом. – Шлюха! Ведьма! Шутовка! Бесовка!
Лиза молча развернулась, собираясь убежать с рынка, – но внезапно наткнулась на замполита. За спиной его маячили трое красноармейцев.
– Имею сообщить, – он дыхнул на нее перегаром и рвотой, – гражданка Елизавета… как вас, так сказать, по отцу?
– Моего отца зовут Бо Сунь-ли, – с улыбкой сказала Лиза.
– Гражданка Елизавета Сунь ли… Так сказать, Суньливна. Имею сообщить, что вы задержаны по подозрению в пособничестве.
Замполит сделал знак красноармейцам; те вынырнули у него из-за спины и обступили Лизу, отрезая ей пути к отступлению. Родин вынул из кармана наручники.
– Четыре мужика одну бабу арестовывать пришли. – Лиза хихикнула. – А кому же я, товарищи красноармейцы, пособничаю?
– Шпионам, Елизавета Суньливна, кому же еще. Дееву и, так сказать, остальным. Все детали вы нам скоро расскажете на допросе, когда в Лисьи Броды прибудет дополнительный отряд СМЕРШ. А пока что моя обязанность препроводить вас к месту вашего заключения, – Родин звякнул наручниками. – Протяните, так сказать, руки.