– Не знаю. Сбежал, – сказал доктор. – Ноль благодарности – очнулся и в окно сиганул.
Телохранитель наклонил голову набок. Он знал, что полуволк теперь жил в доме Отца. Но почему же Отец скрывал это от Доктора? Похоже, что для людей полуволк представляет какую-то ценность. Это было ужасно странно. Ошибка природы. Уродец. Его невозможно использовать ни для охоты, ни для охраны…
– Так, майор, – чужой вожак возбужденно раздувал ноздри. – Прикажи своим немедленно прочесать Лисьи Броды и лес вокруг. Пусть найдут подопытного. Сегодня! У меня к нему есть вопросы. А вы, доктор, от Деева не отходите. Если очнется – немедленно посылайте за мной!
Чужой вожак направился было к выходу, но с порога вернулся. Достал из кармана флакончик с темно-красной жидкостью и открыл пробку. От флакончика шел необычный, манящий запах. Пахло кровью какого-то сильного зверя. Очень сильного. Самого сильного на земле. Всемогущего. Такого зверя Телохранитель никогда не встречал. Если бы нужно было объяснить этот запах человеческими словами, он бы сказал, что от флакончика пахло Богом.
– Это было у Деева в руке, – сказал чужой вожак. – Возможно, как-то связано с его состоянием. Вы же доктор, с химией дружите. Выясните состав. Я оставлю вам несколько капель.
– Ничего не обещаю, – хозяин подставил чужаку пустую мензурку, и тот перелил туда немного крови самого сильного зверя на свете.
Хозяин все больше нравился Телохранителю. Он вел себя независимо. Не заискивал и не клянчил. Был уважаемым одиночкой. Как когда-то Телохранитель.
Когда оба вожака, наконец, ушли, Доктор выкурил трубку, потом капнул из мензурки на стеклышко и склонился над микроскопом. Телохранитель уютно улегся у его ног. И вдруг почувствовал, как от хозяина резкой волной изошел запах пота, заглушив на секунду запах крови всемогущего зверя.
Доктор встал, взял скальпель, потом вернулся к Телохранителю и присел с ним рядом на корточки. Телохранитель насторожился. Скальпель ему не нравился.
– Тихо, Шарик, – голос хозяина звучал глухо. – Сейчас послужишь науке.
Телохранитель зарычал, потом сразу же заскулил. Он не хотел, чтобы хозяин трогал его острым скальпелем, но понимал, что, если цапнет хозяина за руку, тот его выгонит. Он принял позу покорности.
– Хороший мальчик. Теперь лежи смирно. Это просто как комарик укусит.
Доктор быстро полоснул Телохранителя по животу, и тот завизжал. Хозяин сказал неправду. Скальпель был вовсе не как комарик. Комары кусали Телохранителя много раз, и это было не больно. Сейчас было больно – и много крови.
– Терпи, терпи, Шарик…
Хозяин поднялся, набрал в пипетку кровь всемогущего зверя и капнул Телохранителю прямо в рану. Боль исчезла практически мгновенно. Обида тоже. Им на смену пришло ощущение из детства: он сосет густое и сладкое молоко своей матери, а она, изогнувшись, вылизывает его языком, и он знает, что, пока это длится, он неуязвим и бессмертен.
Телохранитель лизнул хозяину руку и скосил глаза на живот. Хозяин мокрой тряпкой вытер кровь с места разреза. Раны не было. Она затянулась. Осталась только тончайшая ниточка шрама.
Хозяин вдруг засмеялся – а потом визгливо и возбужденно то ли закричал, то ли взвыл. Телохранитель до сих пор никогда не слышал, чтобы люди издавали подобные звуки.
Глава 5
– Любишь? Любишь меня? – Танька замерла, но там, внутри, продолжала двигаться, ритмично сжимаясь и разжимаясь, предвкушая ответ, который вольется в нее вместе со Славкиным стоном и семенем.
Со Славкой Гореликом было совсем не так, как с Андроном. Андрон вообще-то не злой был, добрый, он даже не бил ее почти никогда, но никогда и не целовал. Он брал ее всегда сзади, пыхтел, наваливался и шумно дышал, как бык, который кроет корову. Его лица она в эти моменты не видела и ничего особо не чувствовала, ну разве что иногда становилось немного больно, когда Андрон наваливался со всей силой. Обычно Танька просто стояла на четвереньках и ждала, пока кончится, а в это время прикидывала, что на завтра сготовить и не пора ли вшей поискать у детишек, а то головы опять чешут…
И только от Славки она узнала, как целуются в губы. И с ним же узнала, что у мужчины, когда он отдает семя, лицо становится грустным и кривится, будто от боли. Ей нравилось смотреть на Славкино такое лицо, от этого становилось внизу горячо, и сладко, и липко, как будто там у нее появлялся дополнительный жадный рот со скользким, распухающим языком.
Когда она в первый раз легла со Славкой на сеновале, он, прежде чем войти в нее, достал из маленького картонного конвертика резиновый кругляшок и надел себе прямо на это самое место. Там на конвертике были нерусские буквы, и он сказал, что там написано по-немецки «Вулкан». Сказал, что отобрал эти резинки у мертвого немца и что они защищают от срамных болезней и от зачатия. Ну то есть, Танька так поняла, если в них ебаться, это будет вообще не грех.
На третью ночь резиновые кругляшки кончились, но Танька уже не могла без Горелика, поэтому стала грешить. От этого греха ей было каждую ночь страшно, потому что за измену, тем более с красным нехристем, она теперь неминуемо попадет в ад, и Танька перед сном вставала на колени под образами и бормотала покаянную молитву. …Наипаче омыи мя от беззакония моего и от греха моего очисти мя… Окропиши мя иссопом, и очищуся. Омыеши мя, и паче снега убелюся… Сердце чисто созижди во мне, Боже, и дух прав обнови во утробе моей…
Зато по утрам было радостно. Она просыпалась и думала сразу о Славке, и жизнь ее наполнялась от этого светом и смыслом, и с дерзким, веселым отчаянием она понимала, что не омоется, не убелится и не очистится, а пойдет грешить снова, и что в утробе ей не нужен никакой дух, а нужен только сильный и горячий, как вулкан, Славка.
– Скажи, что любишь! – Танька настойчиво сжала промежность. – Хочешь, я первая скажу? Я люблю!
Но Славка почему-то в ответ молчал, а потом и вовсе остановился. И на нее он в этот раз не глядел, а только на кур, которые толклись у кормушки за стогом сена в дальнем конце сарая.
– Андрону тоже так говоришь? – спросил, наконец, мрачно и отодвинулся.
– Так нет же Андрона… – растерялась Танька.
– А когда есть – говоришь? А ты знаешь, что Андрон твой моих друзей в засаду привел и их там всех перебили? А что Ермил ваш вчера пытался то же самое с нами сделать?
– Ничего я этого не знала! Если б знала, я бы предупредила! – Она заплакала.
Горелик, смягчившись, снова притянул Таньку к себе.
– Ты знаешь, Славка, – она уткнулась ему носом в подмышку, – мне кажется, это я виновата, что Андрон… и ваши солдаты… что они все не вернулись.
– Как так – ты?!
– А так, что я попросила Бога, чтобы я была без Андрона, а только с тобой. И тем же утром он и ушел. Понимаешь? Это Бог меня услышал и выполнил…
– Глупая ты. – Славка поцеловал ее в губы, потом за ухом. – Ты моя мракобеска. Нет никакого Бога. Я ж уже объяснял.
– А может, и правда… – Таньке стало так жутко, что заныло в животе. – Может, это не Богу я молилась, а дьяволу. Бог-то, он всегда за мужей. Он не стал бы меня, грешницу, слушать. Славк… А вдруг за мной придет демон и утащит в Геенну ог…
Танька вдруг выпучила глаза и пронзительно завизжала, и одновременно взорвались тревожным квохтаньем куры. Из дальнего конца сарая на Таньку смотрел демон, принявший облик лисицы с двумя хвостами. Из пасти демона свисала придушенная черная курица. Танька осенила себя крестом. Это помогло: демон хохотнул и исчез.
Зато спустя секунду в сарай ворвалась с ружьем наперевес Марфа:
– Кто тут? – Марфа дергано потыкала стволом в разные углы сарая и нацелилась на стог сена, откуда явственно слышалось копошение. – Выходи, стрелять буду!
– Не надо, Марфушка, не стреляй, – пискнула Танька и свесила с сеновала голые ноги. – А я думала, ты в тюрьме…
Марфа медленно опустила ружье и попятилась, не отрывая взгляда от голой бесстыжей Таньки и голого, судорожно натягивавшего штаны красноармейца:
– Какой грех-то, Господи, какой позор, какой срам… Ты что ж это… При живом муже?!. Да прямо в доме… Совсем не боишься Бога!
Горелик, на ходу запахивая гимнастерку, тем временем сиганул с сеновала, выбежал из сарая и под истошный собачий лай кинулся к калитке.
– Марфуша, ты только не выдавай меня Ермилу, прошу!.. – Танька плюхнулась перед свояченицей на колени на обгаженный курами земляной пол. – И Андрону, если вернется…
– Я женщина честная, богобоязненная, – Марфа ухватила голую Таньку за волосы и потащила к выходу из сарая. – Я врать родному мужу не буду.
Лиза вынула из волос и бросила в отвар стебли полыни айе, а когда пошли пузыри, взяла голову черной курицы и выдавила в котел восемь капель.
Из приворотного отвара она приготовит сироп и опустит туда спелую ягоду восковницы, и когда сироп застынет в глазурь, получится танхулу – сладкое лакомство. Это лакомство она даст мужчине, который называет себя чужим именем, и оно поможет раскрыться тому, что уже и так зародилось…
– О Великая Лисица Ху-Сянь, как ты высушила эти цветки син-лин-пи, так заставь человека, их отвара испившего, сохнуть по мне. Как манила ты, Лисица, своим запахом зверя к кусту, где зрели ягоды бешеной вишни, так и я приманю человека, сок этой вишни отведавшего. Как стремилась пчела за нектаром к соцветьям болиголова, так и он пусть мучится и томится вдалеке от меня. И когда он вкусит сделанный той пчелой из нектара болиголова сладчайший мед, пусть и я для него стану источником нектара и меда. И как лишилась та пчела своих крыльев, так и он пусть лишится воли, о Небесная Лисица Ху-Сянь, пусть не сможет от меня никуда убежать, улететь и скрыться. Восемь стеблей полыни айе, что носила я в волосах, пусть держат его, как восемь капканов: два за руки, два за ноги, два за ресницы, один за шею, а последний за сердце. Восемь капель крови черной птицы пусть смешаются с его кровью, чтобы…
– Значит, мама, ты все-таки ведьма?