Плюгавенький лейтенант из харбинского штаба армии – его фамилии Силовьев не помнил – растерянно застыл на пороге.
– Мы… никак нет, товарищ майор… Мы взяли контрабандиста Веньяна в Змеиной бухте… и с ним еще одного, помощника… Обоих сразу гидропланом сюда… – он попытался сунуться в номер. – Мне нужен товарищ полковник.
– Полковник Аристов отбыл по важному делу. Я за него.
– Но… это же личный номер товарища полковника… – мышино-серые глазки лейтенанта заметались по круглому лицу Силовьева. Тот ухмыльнулся:
– Товарищ полковник секретов от меня не имеет. С контрабандистами я сам побеседую. Готовьте срочно допросную.
– Но ведь… товарищ полковник четко же приказал… доложить ему лично, немедленно!.. Может, с ним можно как-то связаться?
Ухмылка расползлась по гладко выбритому лицу Силовьва еще шире – как разбитое яйцо по раскаленной сковороде:
– Я не связываюсь. И вам не советую.
– Не помнишь, значит? Так я умею освежать память.
Силовьев коротко ударил китайца левой в скулу и тут же правой в висок, с оттяжкой – не кулаком, а ребром почти открытой ладони. Веньян пошатнулся на табурете, но лицо его осталось бесстрастным, он лишь слегка поморщился от удара: как будто даже и не от боли, а просто дряблая стариковская кожа собралась складками. И даже кровь из разбитой губы текла как-то вяло… Еще удар – и китаец упал с табурета на каменный пол допросной. Пергаментно-желтые, неестественно вывернутые и скованные за спиной стариковские руки походили на крылья ощипанной птицы. Силовьев наступил сапогом на эти сухие, бледные пальцы. Раздался хруст, но Веньян не вскрикнул. Силовьев досадливо пнул его ногой в бок. Удовлетворения не было. Как будто он избивал неодушевленный предмет.
Второй китаец, совсем молодой, казался более перспективным. Смотрел он дерзко и яростно, как отчаянный хорек, готовый кусаться, но в глубине этой ярости притаился звериный, нутряной страх. Силовьев присел рядом с ним на корточки.
– Два беглых зэка. Вы забрали их на русском берегу, перевезли по воде в Маньчжурию и высадили в Змеиной бухте. Что вам известно о них? Куда они пошли дальше?
Молодой китаец молчал, уставившись в пол и заполошно дыша. Силовьев взял его пальцами за подбородок и потянул вверх, заставляя встретиться с собой взглядом. Глубоким голосом, копируя манеру Аристова, произнес:
– На счет «три» ты скажешь мне все, что знаешь. Раз… два…
– Не говорить русский, – с ненавистью отозвался китаец.
Силовьев поднялся и носком сапога ударил молодого под ребра. Тот грохнулся на пол рядом со старшим и застонал.
– Ну что ж. Давайте тогда по старинке, – Силовьев вынул ТТ из кобуры. – Один из вас будет жить. Тот, кто успеет заговорить первым, пока я считаю. Я буду считать до пяти. На счет «пять» стреляю. Раз… два… – Силовьев навел пистолет на старшего; тот устало, по-птичьи прикрыл глаза. – Три… – перевел дуло на младшего, тот рефлекторно дернулся и подтянул к подбородку ноги. – Четыре… Тебя, пожалуй, пристрелю первым, щенок. Ты ж все равно по-русски не говоришь.
– Не надо! Я говорю! Говорю! – завизжал молодой.
Старик открыл глаза, посмотрел на него с презрением и угрозой и что-то прошипел по-китайски.
– Рассказывай все, что знаешь, – Силовьев медленно перевел дуло на Веньяна, но в глаза глядел молодому. – И умрешь не ты.
Бывает так. Ты убиваешь животных и птиц. Ты ловишь их в капканы, сети, силки. Ты знаешь, как дышит и какими глазами смотрит попавший в ловушку пушной зверек. Теперь ты сам в ловушке – и ты выглядишь точно так же, как он. И точно так же хочешь спастись. Пусть даже для этого тебе придется загрызть своего сородича.
И ты говоришь по-китайски:
– Прости меня, дядя! Я не хочу умирать!
И ты говоришь на русском, который ненавидишь, но давно уже знаешь:
– Они пришли к нам сами… Мы не звали, не ждали… Один с татуировками – Флинт, он раньше работал с дядей… Больной был, сильно кашлял…
И вырастивший тебя, любимый, добрый дядя Веньян кричит:
– Замолчи, предатель!
А тот, кто поймал вас в капкан, бьет его сапогом в лицо и тихо, почти ласково просит:
– Расскажи про второго.
И ты говоришь:
– Высокий, сильный, похож на солдата… Мы свежую одежду им дали… Когда он переодевался, я увидел на груди шрам – по форме как иероглиф «ван», я запомнил…
– Как звать его?
– Флинт звал Крониным. И еще Циркачом…
– Отлично. Куда они направлялись?
Бывает так. Ты становишься противен себе. Ты думаешь, что лучше умереть, чем предать. Ты хочешь умереть вместе с дядей. И ты пытаешься быть смелым, и в последней попытке не предать ты кричишь:
– Не знаю! Ничего я больше не знаю! Мы просто перевезли их через границу! Они ушли – не знаю, куда!
– Не знаешь, значит? – человек, поймавший тебя в капкан, утыкает ствол ТТ тебе в потный висок. – Обмануть меня решил?! Сдохни, мразь!
И ты сдаешься. Ты теряешь достоинство навсегда. И ты зажмуриваешься, чтобы не видеть гневных глаз воспитавшего тебя дяди Веньяна, и ты говоришь:
– Не надо! Я видел его потом! В Лисьих Бродах! В курильне Камышовых Котов! Он ваш! Он же ваш!.. Большой начальник! В курильне проводил обыск!
– Что ты несешь? Начальник?! Макс Кронин?!
Твои зубы стучат так сильно, что ты выговариваешь не с первого раза:
– В Лисьих Бродах его называют не так.
– А как?
Ты зачем-то открываешь глаза:
– Они зовут его капитан Шутов!
– Вот молодец.
Ты слышишь два выстрела. Ты успеваешь подумать, что это убили дядю Веньяна и что кровь его на тебе. Ты удивляешься тому, как плохо стреляет майор – не смог прикончить человека с первого раза. Но это тут же становится далеким, неважным. А важно то, что ты свободен теперь. И ты встаешь и проходишь мимо майора, и мимо влетевших в допросную часовых, и мимо бегущего по коридору расхристанного лейтенанта, и никто тебя не удерживает. И ты выходишь из штаба Советской армии не на шумную харбинскую улицу, а на залитый дождем и закатом луг, такой у них, оказывается, есть тайный запасной выход.
В закатном небе с хриплыми стонами кружат утки и гуси – так низко, что задевают твою голову мягким крылом. А ты идешь босиком по теплым лужам и ручейкам, сплетающимся и расплетающимся в траве; в них отражается красное солнце, и оттого вода похожа на кровь. Ты останавливаешься и втягиваешь трепещущими ноздрями запах крови, птиц и ханшина. И ты ложишься прямо в траву, опьяненный, рядом с такими же, как ты, усталыми птицами. Вы отдохнете – а потом полетите над озером Лисьим…
– Что тут случилось?
Лейтенант ошалело переводил взгляд с одного трупа на другой. У молодого китайца был прострелен висок, у старого – лоб.
Майор Силовьев сунул ТТ в кобуру и с диковатой улыбкой сказал:
– Ошибочка вышла. Не наши это контрабандисты.
– Зачем вы их застрелили?!
– Попытка к бегству. Напали. Вынужден был применить оружие.
– Напали? – лейтенант перевел ошеломленный взгляд на майора. – Но они же в наручниках!
– А ты зубы их видел, лейтенант?.. Во! – Силовьев вдруг громко захохотал.
– Я… вынужден буду, товарищ майор, подать на вас рапорт полковнику Аристову. Считаю ваше поведение… возмутительным… и даже преступным.
– Да на здоровье, лейтенант. Подавай. Мне твоя принципиальность близка и понятна. Только сначала позволь-ка я тебе кое-что проясню. – Силовьев вынул из внутреннего кармана сложенный вчетверо листок и протянул лейтенанту.
Тот развернул:
– Настоящим уведомляю, что майор Силовьев Вэ Эс… наделяется чрезвычайными полномочиями для проведения операции государственной важности… А именно…
– Да ты все не читай, там длинно, – весело перебил Силовьев. – Лучше сразу в конце смотри, там как раз про полковника: «включая физическое устранение лиц, препятствующих и тэ дэ». И еще смотри, кем подписано.
Лейтенант вдруг сглотнул так громко, как будто в горле у него лопнул воздушный шарик.
– То-то, – Силовьев вынул листок из трясущейся лейтенантской руки. – Ты, кстати, знаешь, что самурай, предавший своего господина, называется ронин?
– Никак нет, – ответил лейтенант хрипло.
– Я тоже только недавно узнал. – Силовьев перешагнул через тело молодого китайца и направился к выходу. – Как фамилия твоя, я забыл?
– Базанов.
– Ты прибери здесь, Базанов. А потом ко мне приходи. Обсудим с тобой вопросы государственной важности.
Глава 6
Он был полностью готов. Отсюда, из леса, обратно в штаб он уже не вернется. Все с собой – провизия, смена одежды, оружие. Он оставил «виллис» у кромки леса в надежном месте. Теперь нужно только взять чемодан с деньгами и золотом. И – пора. Пора, мой друг, пора… Как там дальше?.. Покоя сердце просит… И что-то там еще… И что-то там уносит…
Он не предатель, нет. Майор Бойко – это вам не предатель. Просто война закончилась. Он победил – и имеет право на счастье. Или хотя бы на покой и на волю. План остался, в сущности, прежним. Для начала через Гуань Фу и его бандитов в Шанхай. Оттуда в Австралию. Собирались рвануть с Олежкой Деевым. Но тут уж вышло как вышло. Деев сам виноват. Как там у Пушкина? А мы с тобой вдвоем… чего-то тра-та-та… И глядь – как раз умрем… Чуть впереди и справа, там, где тропа ныряла в заросли сухостоя, хрустнула ветка. Бойко метнулся за ствол раскидистой ели.
Тридцать секунд спустя мимо него по тропе прошел капитан Шутов с увесистым рюкзаком. То есть не Шутов и не капитан, а кто он там есть – Максим Кронин, враг народа, диверсант, беглый зэк… Все одно – крыса. Бойко застыл, стараясь не дышать и не шевелиться. Не стоит попадаться на глаза крысе, когда замыслил побег: она может вцепиться в ногу.
А впрочем, майору на крысу грех жаловаться. Этот урка, как ни крути, его счастливый билет. Если бы настоящий капитан Шутов приехал в город живым, майора Бойко в живых бы уже точно не было. При мысли о настоящем Шутове к горлу подкатила тошнота. Майор вспомнил рассеченное надвое, разложившееся, безголовое тело, которое он ночью собственноручно вытащил из здания банка, замотал в брезент, отвез на «виллисе» к дикому песчаному пляжу у озера и зарыл, надеясь, что в этот раз капитан обретет покой. Машина разве что после него будет пованивать. Но это ничего. Это выветрится, если ехать с открытыми окнами.