– Пожалуйста, Аристов…
– Три.
– Глеб Арнольдович!.. Ради прошлого… Я просто исчезну… Мешать не буду… Отпусти меня, а?
– Два.
– У меня сын есть! Понимаешь?! Два годика сыну сегодня…
– Все понимаю, Верный. Но ни к чему тебе жить.
Холодное лезвие врезалось в кожу глубже. Нож едва заметно вибрировал в руке вора. Как будто смычок в ожидании взмаха руки дирижера.
– Один.
– Убьешь меня, Аристов? – тоскливо уточнил Верный.
Полковник медленно свернул карту и сунул за пазуху:
– Нет. Живи, сколько сможешь.
Он сделал знак урке:
– Уходим, Пика.
Тот убрал нож.
– Я… Глеб Арнольдович! – Верный грохнулся на колени. – Спасибо! До гробовой доски не забуду!
– Что ж, это будет недолго, Верный. Ты больше не хочешь жить. Ноль.
Он постоял на балконе, глядя, как полковник и его помощник-урка уходят. Он выкурил сигарету. Снял вечно недосыхающее, вечно сырое это белье. Он сделал петлю и привязал свободный конец бельевой веревки к крюку в потолке. Встал на проломленный, шаткий сундук. С края стола на него смотрела треххвостая золотая лисица-идол.
Жить не хотелось. Он оттолкнул сундук и задергался. Какая разница. Он все равно уже шесть лет как был мертв.
Глава 8
Маньчжурия. Лисьи Броды. Сентябрь 1945 г.
К обеду поток пациенов иссяк. Доктор Новак ушел по вызовам, и она осталась в лазарете одна. Почти одна. Был еще Олег Деев. За ширмой. Под простыней. Со вскрытой грудной клеткой.
Она старалась его не слушать.
– Сестричка… у меня что-то с сердцем… мне вынули сердце…
Она вколола себе дозу морфия, украденную у Новака в утренней суете, и на какое-то время Деев успокоился и затих. Но час спустя из-за ширмы снова послышался его монотонный, ноющий голос:
– Позови майора, сестричка… майора Бойко… скажи, что он мне должен монету…
Она заткнула уши, но это не помогло.
– …пусть принесет золотую, из моей доли… во рту должна быть монета… без монеты не пускает паромщик…
Она сидела на свободной койке, покачиваясь из стороны в сторону, в такт доносившемуся из-за ширмы нытью, и не уходила. В конце концов, кроме нее, его было некому выслушать.
Потом кто-то резко замолотил в дверь, и Деев тут же умолк.
– Лепила есть? – раздался хрипатый голос из коридора. – Человеку плохо!
Она поднялась, поправила сползший на плечи плат и открыла дверь. На пороге стоял сухой, востроносый тип лет под шестьдесят, с заплывшим глазом и татуированными руками. Нездешний, но она уже видела его в городе. Какие-то были у него дела с капитаном СМЕРШ Шутовым. Несколько раз она их встречала вместе.
– Доктора Новака сейчас нет.
– А ты ж сестричка, да? – он улыбнулся нагло и одновременно заискивающе, блеснув железной коронкой. – Я – Флинт. Пойдем-ка со мной на пристань. Худо там старичку…
На пристани, тихо переговариваясь, кучковались люди. Аглая пробралась в центр толпы следом за Флинтом – и увидела Новака, склонившегося над лежавшим на земле человеком. Аглае было его не видно – только фрагмент покрытой водорослями хламиды с маленькими бубенчиками, тихо позвякивавшими на ветру. Тут же, рядом, стояли смершевец Шутов, Пашка и Тарасевич.
– Вот же доктор! – пробормотала Аглая. – Зачем вы меня позвали?
– Так мы вроде… не звали, – растерянно отозвался Пашка.
Она заметила, как Флинт что-то на ухо шепнул смершевцу; тот вздрогнул, но ничего не ответил, только коротко взглянул в его сторону.
– Доктор ему уже не поможет, – Флинт ухватил Аглаю за запястье ледяной татуированной пятерней и потянул к лежавшему на земле. – А вот ты поможешь, сестричка. Он хочет тебе что-то сказать.
Теперь она смогла его разглядеть. Раздутый, посиневший утопленник. Вода вернула его, как когда-то вернула маму. Вода всегда возвращает тех, кого забрала… Черты лица безобразно искажены – но, кажется, азиат. В виске – промытое водами Лисьего озера пулевое отверстие.
Она не успела зажмуриться прежде, чем дрогнули его распухшие, синие губы:
– Меня убили несправедливо. Я не даос. Я не мастер Чжао…
Вместе со словами изо рта его выплескивались струйки мутной воды, кишащей гнойно-желтыми маленькими рачками.
– …Назови им имена моих убийц, дочка…
Вода всегда возвращает тех, кого забрала. Выталкивает их на поверхность. На этот раз она запеленала в рыболовные сети какого-то китайца в лохмотьях, с простреленной головой. Подбросила его рыбакам, как подбрасывают монашкам младенца.
В толпе, обступившей тело, я вижу Флинта; он опускается перед трупом на корточки, заскорузлыми, перепачканными в земле пальцами теребит пришитые к хламиде утопленника колокольчики, с интересом ковыряется в пулевом отверстии на виске. Хорошо, что, кроме меня, ни одна живая душа моего кореша Флинта не видит.
– Кто-нибудь знает этого человека? – мне наплевать, но раз уж я здесь, я должен что-то спросить.
Китайские рыбаки испуганно опускают глаза и молчат.
– Та он нищеброд, на пристани уси дни сидел, милостыню ему кидали, из еды кой-шо приносили… – отвечает за них Тарасевич. Похоже, снайперу искренне жаль старика.
– Товарищ Шутов, позвольте уточнение? – подает голос рядовой Овчаренко.
– Позволяю.
– Он не то чтобы нищий, скорее наподобие ихнего здешнего святого. Отшельник, вроде того.
– Как думаешь, Кронин, кто замочил святого отшельника? – хихикает Флинт, но я стараюсь не смотреть в его сторону.
– Я знаю, кто его убил, – внезапно говорит медсестра. Она еще бледней, чем была с утра, глаза – как две неподвижные мишени, пригвожденные крошечными булавками зрачков к огромным темным кругам. – Почтенного Лю убил Лама по приказу какого-то барона… – Она замолкает, будто во что-то вслушиваясь. – …Это несправедливо, потому что Лю – не даос. Он не мастер Чжао. У него нет тысячи жизней…
Какие-то местные дрязги, местные сказки. Неинтересно и непонятно. С Еленой и японцами явно никак не связано. Я спрашиваю лениво:
– Откуда информация об убийцах?
Она отвечает, глядя на раздутое тело:
– От него. Он мне сам только что сказал.
По толпе электрическим разрядом проходит испуганный шепоток. Кто-то крестится, кто-то суеверно плюет на землю; китайские рыбаки отводят глаза и пятятся, один из них шепчет:
– Гуй…
– Гуй – по-ихнему это демон, дух, – довольный собой, сообщает Пашка. – Мне Борян сказал. Он меня китайскому учит.
– Глаша, Господи! Бедная моя девочка!.. – доктор Новак раскидывает руки, по-отцовски приглашая ее в объятия, но она не шевелится, а все смотрит и смотрит на тело. – Ее мать сошла с ума, – поясняет мне Новак шепотом. – Тоже с мертвыми говорила… Наследственность! – он находит, наконец, куда пристроить руки: распахивает медицинский саквояж и энергично в нем шарит. – Неизлечимо… Но я дам ей успокоительное…
– Я не хочу это слушать, – монотонно и тяжело, как во сне, говорит Аглая и поворачивается ко мне. – Скажите вашему другу, пусть не заставляет меня это слушать.
– Какому другу? – я оглядываюсь на Пашку. Тот стоит, по-собачьи глядя на медсестру и ссутулившись так, что кажется на голову ниже меня, хоть мы и одного роста.
– Ему вот! – взвизгивает она и указывает рукой не на Пашку. А на того, кого вижу я один, только я. – Скажите Флинту! Это он меня сюда притащил!
– Еще и Флинт какой-то… Да как же я проглядел… – бормочет Новак, втягивая содержимое ампулы в шприц. – Такой регресс!.. Такое резкое обострение…
Вор корчится от смеха, зажимая руками простреленное дырявое брюхо:
– Не ссы, сестричка! Мы почти закончили тут. Осталось только погоняло барона. Ну, вспоминай, ишак! – Флинт с силой пинает утопленника ногой, но этого не видит никто, кроме меня и, судя по всему, медсестры. – Вспоминай, как зовут того, кто приказал тебя замочить!
– Почтенный Лю просит денег, – говорит Аглая бесстрастно. – Ему нечем платить за паром.
Один из рыбаков, самый пожилой, понимающе кивнув, кладет рядом с трупом помятую, засаленную купюру – последнее подаяние. Чиркает спичкой, поджигает ее и отступает назад.
– Ладно, она не в себе! – доктор яростно затаптывает горящие деньги. – Но вы-то что вытворяете?!
Рыбаки беспокойно косятся на обугленную купюру. Пожилой решительно шагает вперед, поджигает ее опять, но на этот раз не отходит, а стоит, склонившись над огоньком и явно оберегая его от посягательств доктора Новака.
– Гуй деньги дать – гуй не злой, уходить отсюда туда, – пожилой неопределенно машет рукой то ли на озеро, то ли на низкие облака, а может быть, на полосу густого тумана, склеивающую небо и воду.
– Мракобесие! – морщится Новак и поворачивается к Аглае; в неподвижных ее глазах пляшут рыжие отблески огонька. – Сейчас я, Глашенька, укол тебе сделаю, станет легче… – доктор Новак задирает на ней рукав, вгоняет успокоительное в предплечье; она не сопротивляется.
– Почтенный Лю вспомнил имя убийцы, разыскивающего мастера Чжао, – говорит она, обмякая. – Перед отплытием он желает назвать его. Это Антон фон Юнгер.
Глава 9
– Твари проклятые!.. Креста на них нет!.. Столько скота сгубили!.. Гореть им в аду!..
Ермил в два глотка опустошил стакан самогона. Охотничьим ножом отчекрыжил ломоть вяленого мяса, целиком сунул в рот и проглотил, почти не разжевывая, так, что болью полоснуло от глотки до ребер. Плеснул из графина в граненый стакан еще, до краев.
– У соседей и петушка, и цыпляток!.. А у нас собачку нашу, Полкана… прям во дворе растерзали, нелюди!..
Жена, в косынке и фартуке, возилась у печи по хозяйству, и ее голос впивался ему глубоко в нутро назойливо и ритмично, так же как пальцы ее впивались в тесто, которое она исступленно месила. Ермил залил в себя еще самогона.
– …я кровь потом подтирала… а дети по нем плакали… любили они Полканушку… скоро, видно, и за детей невинных возьмутся…
– Хватит, дура! – прорычал Ермил и поднялся.
– Ты куда?
– Выйду, воздухом подышу.