Мы придем на ва-а-шу панихи-и-иду…
Шестеро «волкодавов» с ППШ на изготовку заняли позиции в коридоре. Силовьев сделал им знак. Двое резко выбили дверь, и все шестеро тут же влетели в номер. Майор вздохнул с облегчением. Больше всего его беспокоило, как бы полковник не заметил подтертые на полу руны, – но ни один из группы не оступился на пороге. Силовьев кивнул лейтенанту Базанову, и они шагнули за «волкодавами» следом.
И, поко-о-орно проглотив оби-и-иду, мы с соба-а-акой затаи-и-им печа-а-аль…
Полковник Аристов, в распахнутом банном халате, сидел в дубовом кресле, по обыкновению своему закинув ноги на конторский стол, и рассматривал старинную карту. Ворвавшиеся в номер и окружившие его «волкодавы» большого впечатления на полковника, судя по всему, не произвели.
– Полковник Аристов, вы арестованы! – срывающимся от возбуждения голосом произнес Силовьев. Он ждал этого момента так долго.
Лицо полковника оставалось непроницаемым – он по-прежнему сидел, уставившись в карту. Лейтенант Базанов растерянно переступил с ноги на ногу. Силовьев почувствовал, как возбуждение сменяется бешенством. Нет, он никому не позволит испортить такой момент.
– Взять, – коротко скомандовал майор «волкодавам».
Они рванули к креслу – но тут же дружно рухнули на колени, побросали оружие и раззявили кривящиеся рты, как будто на всех шестерых вдруг напала мучительная зевота.
Лейтенант Базанов удержался на ногах, но лицо его тоже перекосилось, а нижняя челюсть отвисла и мелко подрагивала в непродуктивном, сухом рвотном спазме; ниточка слюны стекала за воротник гимнастерки.
А потом они стали петь. Заунывным, гундосым хором подпевали Вертинскому. Все, кроме Силовьева.
– Вы не бо-о-ойтесь, пес не бу-у-удет пла-акать…
– Хитрая ты вражина, Глеб Арнольдович, – Силовьев навел пистолет на полковника. – Только меня твои штучки теперь не берут. Потому что вот!
– …А тихо-о-о-нечко оше-эйником звеня…
Продолжая целиться в Аристова, майор поднял левую руку. На запястье его болтался браслет-оберег.
…Так бывает. Ты трудишься над оберегом без малого год. Собираешь воедино все то, что однажды сделает тебя неуязвимым. На браслете твоем – оборонные знаки, выжженные на маленьких круглых дощечках, и «куриные боги», исписанные иероглифами и рунами, и верхние клыки течной волчицы, и когти ранненого в живот тигра, и перья белой голубки, заклеванной сизыми голубями. На браслете твоем – перевязанный сизой нитью белоснежный клочок волос могущественного хозяина.
А он даже не смотрит. Твой хозяин не смотрит ни на тебя, ни на твой браслет. А они все поют. Про какого-то пса, который не будет плакать, идя за гробом.
И ты кричишь, потрясая в воздухе рукой с оберегом:
– Думал, я необучаем, да, Глеб Арнольдыч? А вот кое-чему я все же у тебя научился!
И тогда, и только тогда ты вдруг понимаешь: перед тобой не хозяин. Между полами распахнутого халата – чужая кожа. И на ней нет шрама в форме иероглифа «ван». Зато есть купола церквей, черепа и ангелы…
Так бывает. Человек перед тобой расплывается – и снова складывается в кого-то другого. И ты видишь, что в дубовом кресле сидит вор по имени Пика. И ты слышишь сзади сухой хлопок и голос хозяина:
– Ничему ты не научился, Силовьев. Так дураком и помрешь.
Тебе больно, тебе так больно от этих слов, что во рту ты ощущаешь железный привкус.
Он пойдет за вашим гро-о-обом в слякоть…
Так бывает. Ты роняешь пистолет и падаешь на колени, и ты смотришь на расползающееся по животу алое пятно, и не понимаешь, как слова могли ранить тебя до крови. И тогда из-за твоей спины выходит хозяин. У него в руке «браунинг». Он отбрасывает использованный глушитель. И, захлебываясь кровью, ты поешь вместе с остальными:
– Не за мной, а впереди-и-и-и…
Не за мной, а впереди-и-и… Не за мной, а впереди-и-и…
– А ведь я до последнего в тебя верил, Силовьев. Что проявятся хотя бы зачатки вдохновения и фантазии. Ведь предать меня тоже можно изобретательно, с огоньком. Ну хоть немного импровизации!.. Нет, ты тупо пришел меня брать по приказу Москвы. Не дождался даже, пока я разыщу Кронина, не говоря уже про даоса и воинов… Это что у тебя за цацка? – брезгливо сощурившись, полковник пригляделся к браслету.
– Не за мной, а впереди-и-и… – с трудом просипел Силовьев.
– Обереги не работают, идиот, – полковник Аристов носком ботинка оттолкнул пистолет Силовьева и прошел мимо него к патефону. – Вот на что ты рассчитывал? Что бы дальше без меня делал? Ты же серость, Силовьев. Пустое место. – Он приподнял заевшую иглу, подул на нее и поставил обратно на пластинку. – Добей его, Пика.
Пика быстро поднялся с кресла, шагнул к Силовьеву, взял за волосы левой рукой, а правой выщелкнул лезвие выкидухи.
Он пойдет за вашим гро-о-обом в слякоть…
Так бывает. Ты хочешь сказать ему, что проявил изобретательность и фантазию. Что он, как всегда, к тебе несправедлив. Что он в тебе ошибается. Ты хочешь сказать, что ты не пустое место, не серость. Ведь ты нашел Кронина. Ты хочешь сказать, что знаешь, под чьим именем он скрывается.
И ты шепчешь:
– Кронин… под чужим именем… – но тут же сбиваешься, забываешь, о чем говорил, и просто поешь вместе с группой захвата, Вертинским и лейтенантом про пса, который пойдет за гробом.
– Не за мной, а впереди-и-и-и меня! – хрипишь ты, и вор профессиональным движением распарывает тебе глотку.
Жизнь выходит из тебя пульсирующим горячим потоком. Жизнь заканчивается – и заканчивается ненавистная песня. И последнее, что ты слышишь, – патефонный треск и шипение. Или это шкварчит на сковороде горячее масло: бабушка жарит блинчики. Тебе снова шесть, и ты умираешь счастливым.
Глава 11
Андроша – хороший. Он не зверь какой, он человек, в Бога верует. Андроша детишек любит, он Прошу-мальчика не обидит, только покажет его своей стае.
И собачек Андроша любит. Он собачку Полкана убивать не хотел. Полкан Андрошу раньше любил, руки ему лизал, а теперь Андроша вернулся, а Полкан его не узнал, набросился, как на чужого. Как будто забыл, что Андроша тут раньше жил, в этом доме.
У Андроши тут раньше была жена, ее звали Таня. Она тоже Андрошу раньше любила. Даже деток ему родила. А теперь Андроша вернулся, пришел в сарай и увидел, что Таня там голая с каким-то солдатом. А когда она Андрошу заметила, то совсем не обрадовалась, а стала кричать, и Андроша подумал, что она, как собака Полкан, его больше не узнает и забыла. И тогда Андроша захотел ей, как собаке Полкану, в наказание перегрызть горло. Но Андроша верует во Христа, он знает, что это грех… Не убий и не укради, Андроша эти две заповеди хорошо помнит, а остальные почему-то забыл.
Так что Таню Андрон не тронул, Божью заповедь не нарушил. Вместо Тани Андроша наказал свинку, глотку ей перегрыз. А потом он кровь у свинки стал пить и тем попрал древлеотеческие законы, впал в грех кровоядения.
Стал Андроша теперь скверноядцем – как другие из его стаи.
А солдат, который Таню голую трогал, стал в Андрошу стрелять, и Андроша тогда убежал, хотя раньше ведь это был его дом и его сарай, его территория…
А детишек Андроша любит. И Прошу-мальчика любит. А что схватил его и в лес потащил, так это потому, что мальчик стал убегать. Когда кто-то убегает, тогда Андроше хочется за ним гнаться, потому что Андроша – охотник.
Проша-мальчик был раньше его племянник, сын его брата. А теперь у Андроши другая стая, другие братья и сестры. Он им Прошу-мальчика только покажет, они добрые, зачем им мальчика обижать. Просто им будет интересно, как мальчик пахнет.
Только вот Андроше не нравится, что Проша-мальчик кричит и икает, да еще обмочился. Потому что, когда мальчик себя так ведет, он похож не на человека, а на грязную свинку, а уж свинку можно и наказать, и обидеть, нет в том греха, если только кровь у свинки не пить…
У Андроши теперь острый нюх, и он быстро находит свою стаю по запаху. Почти все спят, только сестра Номер Девяносто зализывает брату, который зовет себя Кули, на спине рану; Кули в спину ударили топором. В новой стае Андрошиной все заботятся друг о друге, и Андроше тоже залижут рану в плече, которую ему сделал солдат. Рана быстро заживет, на них теперь быстро все заживает. Их теперь чтобы убить, надо в голову или точно в сердце стрелять.
Брат, которому зализывают рану, тихонько постанывает.
– Кули раньше был парфюмер, – бормочет он. – У Кули был почетный диплом. Кули делал дамские ароматы, фруктовые, шипровые. В начальных нотах у Кули была корица, бергамот, персик, розовое дерево, слива… В нотах «сердца» – розмарин, гвоздика, ирис, иланг-иланг… В нотах базы – кожа, пачули, кора дуба, мох и мускус… А теперь Кули различает тридцать два оттенка запаха человеческой крови… У человека кровь пахнет как у свиньи, только гораздо вкусней. Особенно у детенышей. Кули чует детеныша…
– Это Проша-мальчик, – говорит Андрон. – Мы раньше жили с ним в одном доме.
Кули-брат и сетра Номер Девяносто обнюхивают Прошу, а он все кричит и кричит, как будто он не мальчик, а свинка.
Глава 12
Днем стало лучше. Она выпаивала дочь отваром липового цвета, ивовой коры, женьшеня, мяты и стеблей полыни, и жар спадал, выцеживался, сочился соленой моросью из истончившейся, до прозрачности бледной, готовой к превращению кожи, пропитывал Настины волосы, ночные сорочки и простыни, и Лиза то и дело меняла белье и давала Насте еще отвара, и та уже не пыталась вставать на четвереньки, а лежала на спине и дремала, и даже дышала ровно, не по-собачьи.
А после обеда Настя совсем очнулась и заговорила внятно и связно, и взгляд был ясным, только цвет глаз изменился, и к сине-серому примешивался теперь янтарный оттенок, как будто через плотную завесу дождевых туч проглядывало нездешнее солнце.
– Попей еще, – Лиза поднесла пиалу с отваром к ее губам. – Я мед добавила, чтобы тебе не было горько.