– Ученику, даже бывшему, негоже не знать, что не бывает нового мастера, – прервал молчание Бо. – Только тело становится новым. Мастер Чжао – все тот же. Он – дорога, и каждое воплощение – лишь еще один камушек у него под ногами. Он – бескрайнее озеро, и каждое воплощение – лишь еще одна капля.
– Мне плевать. Я ступлю на эту дорогу, и ее завалит камнями. Я вольюсь в это озеро – и оно выйдет из берегов. – Лама кончиком ножа «обвел» последнюю, горизонтальную нижнюю линию. – Ну же, сделай меня собой. Назовись мне. Произнеси свое имя, Учитель.
– А если я не Учитель, но ученик, отверженный, как и ты?
По неподвижному лицу Ламы прошла легчайшая судорога – как будто рябь по Лисьему озеру ветреной ночью, – и Лиза увидела, что бездушные его, пустые глаза, лишенные сияния ци, изменили цвет. Будто темное каменное масло чао-тун переродилось в янтарь, но и в этом янтаре не проглядывала душа – только тусклая, древняя, застывшая навеки смола. Полуметаморфоз – тяжело, мучительно, больно, почти невозможно. Лиза тоже умела делать такое – но дольше нескольких секунд не могла продержаться. Он сильнее нее. Он значительно сильнее нее.
Лама хищно, по-кошачьи оглядел янтарными глазами папашу Бо и прильнул щекой к его животу:
– Если ты не Учитель, а ученик, значит, я ошибся и принял изделие за мастера. – Он обнюхал кровоточащий иероглиф и лизнул его языком. – За что он тебя изгнал? Ты тоже кого-то убил?
– Напротив. Я полюбил. Сначала женщину, а потом и ее ребенка, – папаша Бо посмотрел на Лизу. – Идущий путем дао не должен позволять себе ни жестокости, ни привязанности. Так говорил Учитель.
– Однако же, я верно почуял, чьим духом от тебя так воняет. Может, ты – не он, но ты знаешь…. ведь ты же знаешь… – Лама резко отстранился от Бо и приставил острие ножа к центру «ван». – Чье лицо он носит сейчас?
– Не знаю, о чем вы тут, Борян, говорите, – снова не выдержал Пашка. – Я вашу культуру местную уважаю – и что значки у вас непонятные вместо букв, и что вы жрете тараканов и летучих мышей, и что вы вилку держать в руке не обучены… Но эта ваша традиция тыкать ножичком человеку в пупок мне прямо дико не нравится!
Не отрывая взгляда от кончика ножа, Лиза тихо сказала:
– Паша…
– Да понял, понял! – тот раздраженно от нее отмахнулся. – Китайский гость улыбаться.
– Нет, ты не понял. Он хочет убить моего отца. Пожалуйста, помоги.
Глава 13
Я останавливаюсь у поворота к радиоточке и делаю пару глотков из фляжки. Ханшин, китайская водка. Надеюсь, она немного меня обезболит. Все разговоры с полковником Аристовым сопровождаются страшной мигренью: как будто звук его голоса оголяет в голове невидимую проводку и вызывает короткое замыкание, разряды боли, от которых перед глазами мелькают серебристые сполохи, а во рту появляется вкус паленой резины. Полковник снова спросит меня, есть ли новости по беглому зэку Кронину, и, судорожно сглатывая горелую эту резину, я снова отвечу, что ребята делают все, что в их силах, но до сих пор его не поймали. До сих пор меня не поймали…
У самого входа в радиоточку стоит майор Бойко и курит – сосредоточенно и как-то остервенело, втягивая в себя разом по полпапиросы. Под ногами у него целая россыпь раздавленных папиросных окурков. Я коротко козыряю, подступаю к нему вплотную, но он не отходит.
– Пусти-ка, майор. Меня штаб вызывает.
– Да неужели? – он ухмыляется, не двинувшись с места. – С чего б это штабу тебя вызывать? Ты ж враг народа и диверсант, – он тянется рукой к кобуре. – Где мое золото, Кронин?
– Так разве ж оно твое, мародер и убийца Бойко? – я широко улыбаюсь. – Ты вроде его украл. Значит, золото – воровское.
В его руке – трофейный японский «намбу», в моей руке «вальтер». Мы с Бойко стоим нос к носу и направляем друг на друга стволы – не в открытую, от бедра. Мы говорим приглушенно, почти интимно. Со стороны, наверное, кажется, что мы изливаем друг другу душу. В каком-то смысле все так и есть: мы изливаем друг на друга давно копившуюся в наших душах злобу и грязь.
– Морали блатные мне будешь читать, вошь лагерная?! – его ухмылка все больше напоминает оскал.
– Тебе морали мои не помогут, – говорю ровно. – Ты, Бойко, гад конченый. Ты друга убил. Своего фронтового товарища.
– А я пересмотрел свои с капитаном Деевым отношения перед лицом беспощадного факта. Что ж это за друг и товарищ, который меня с потрохами тебе сдает? Ой, то есть, прости, обознался – не тебе, а другому Шутову, которого ты угандошил… За Шутова, кстати, большое, от всего моего пролетарского сердца, спасибо. Он по мою ведь душу сюда торопился, правильно рассуждаю? Ты его грохнул – а мне отсрочечка вышла… – Он чуть откидывает голову и заразительно, во всю глотку хохочет.
– А не боишься, что тебя тоже грохну? Уж больно ты мне, майор, неприятен… в своем истинном виде.
– Так ты же умный, подонок. Не грохнешь. Тебе лишний шум не нужен. Ты ж у нас тут инкогнито… А мне вот, Кронин, если обойму в тебя всажу, потом медальку дадут.
– Не всадишь, Бойко. Тебе без золотишка – не жизнь. А в медальке его на копейку, – я убираю «вальтер».
– Что ж, философию ты верно секёшь, – он тоже прячет «намбу» назад в кобуру. – Верни мне золото, Кронин, – и дальше делай что хочешь. Хоть баб ищи, хоть покойников мечом потроши – я вмешиваться не буду. Просто золото возьму и уйду…
– Ты что, дурак, майор? Ты правда думаешь, я цацки тебе отдам и на все четыре стороны отпущу? Тебя поймают, ты меня сдашь… нет, так не пойдет.
Он понимающе щурится:
– Вижу, куда ты клонишь. Давай поделим. Половину золота забирай. И уходим вместе. Есть выход на людей. В Шанхай доставят, оттуда двинем в Австралию.
– В Австралию, значит?
– Да. Но вообще как захочешь. Весь мир будет твой. Давай, решай, Макс. – Он возбужденно закуривает новую папиросу. – Хотя чего тут решать. По рукам?
Он протягивает мне раскрытую, дружескую ладонь. Ладонь, в которой только что держал нацеленный на меня пистолет.
– Товарищ Шутов, вы скоро? – из радиоточки высовывается переполошенный радист Артемов. – Там вас прям срочно штаб вызывает!..
Радист озадаченно смотрит на протянутую для рукопожатия пятерню Бойко. Потом на мою опущенную, неподвижную кисть. Рука майора медленно опускается. Он зачем-то вытирает ее о штанину. Косится на радиста:
– Иди, Артемов. Пока настрой там. Капитан сейчас подойдет.
Мы снова остаемся вдвоем. Он бросает окурок на землю и яростно давит его тяжелой подошвой егерского ботинка.
– Послушай, ты. Я тебе предлагаю вместо параши – золото и свободу. Такое – только раз в жизни… Такое больше никто тебе никогда не предложит!
– Ты мне, майор, предлагаешь подлость обыкновенную. Так что становись в очередь. Я тут дела свои пока не закончил. С дороги.
Радист Артемов больше не пытается оставаться при радиостанции, когда я говорю со штабом. Он проверяет связь, протягивает мне трубку, козыряет и сразу выходит – цирковой дрессированный пудель, обученный сложному трюку.
Я подношу трубку к уху, ожидая услышать полковника Аристова. Я говорю «прием» и готовлюсь к разряду боли.
Но боли в этот раз нет.
– Шпрехшталмейстер на связи, – голос подполковника Алещенка.
– Клоун на сцене.
Мне так мучительно тяжело давались разговоры с полковником, что Алещенку я радуюсь почти как родному. Шпрехшталмейстер и клоун, что может быть проще. Особенно теперь, когда я, наконец, понял, что фокусник – это у нас майор Бойко. Ведь Шутов был сюда командирован по его душу…
Но разговор не о фокуснике.
– Полковник Аристов оказался оборотнем, – говорит Алещенок. – Предателем. Гнидой. Пока ты в этих… Бродах мудохался – он тут творил… свое черное дело. А когда его… разоблачили – сбежал. Погибли три офицера. Ты понимаешь, Степашка, что это значит?..
Я понимаю, что подполковник взвинчен и пьян. Он пьян настолько, что говорит не шифруясь, а язык его заплетается.
– …Это значит, Степашка, ты выполнял приказы врага.
– Мы выполняли, товарищ подполковник, – поправляю я его осторожно.
– Молчать! – его крик тонет в треске помех, а когда всплывает опять, я слышу, что подполковник слегка задыхается, как будто и правда идет ко дну. – Москва… рвет и мечет… Меня отстранили… до выяснения… Штаб… на ушах… Не до тебя сейчас, клоун… Но дай день, много два… вспомнят и про тебя. Всех перетрясут… в твоих Лисьих Бродах… до донышка вычистят, до кишок… Так что ты, Степа, если не хочешь, чтоб тебе кишки вынули, на допросах должен правильно все сказать. Что вся эта херотень – и с твоими парнями… и с этим… Деевым… это все полковника Аристова рук дело… Он устроил заговор, запоминай, Степа… А мы с тобой – мы! – заговор этот вскрыли… Пресекли гада… Только арестная группа подкачала… Ты меня понял?..
– Так точно. Значит, беглого зэка Кронина мы больше не ищем?
– Забудь про Кронина! Не о том ты думаешь, Степа! Твоя задача – на допросе вести себя правильно…
Он снова повторяет мне то, что уже сказал, он ходит по кругу, захлебываясь треском радиоволн и ледяным страхом. Он все еще говорит, когда радист Артемов без стука влетает в радиоточку:
– Там поп пришел! Говорит, в харчевне папаши Бо собрались революционеры!
Глава 14
Когда убийца, утративший душу, но в совершенстве владеющий оружием и собственным телом, убийца, за долгую жизнь проливший столько человеческой крови, что ее бы хватило на еще одно Лисье озеро, убийца, который ходит дорогой тигра и давно уже не считает себя человеком, – когда такой убийца приставляет к животу твоего отца острый нож, по логике вещей этот живот неминуемо будет вспорот.
Особенно если кроме тебя рядом с отцом есть только добрый, пьяный, нелепый, неуклюжий солдат, который плохо понимает, что происходит и у которого убийца одним коротким, точным движением выбивает из рук автомат, как только тот пытается вступиться за старика.
Особенно если ты сама не можешь ничего сделать, потому что ты знаешь, что убийца сильнее тебя, а в соседней комнате спит твоя смертельно больная дочь.