Его друзья шутили над Рене, добродушно хмыкая. Но он не мог. Не должен. Ей нужно было увидеть мир. Пожить немного, прежде чем она сможет узнать, чего действительно хочет. Кого хочет. Проблема была в том, что как только она попробует новую свободную жизнь, она скоро забудет о своем интересе к злобному старому крокодилу — да, так лучше. Ему не нужна была робкая лисичка, свисающая с него при каждом шаге. Он не собирался остепеняться.
Пока Рене ахала и охала, глядя в телевизор, Виктор бродил по кухне, в одиночестве, готовя ужин.
Пора заняться макаронами, пока они не переварились.
Несмотря на сосредоточенность — и попытки Виктора держаться подальше от Рене — его взгляд то и дело останавливался на ней. Вот она наклонилась вперед. Вот отпрыгнула, когда стало страшно. Губы Виктора растянулись в улыбке. Часть его хотела присоединиться к ней и немного расслабиться.
Он этого не сделал.
Наконец-то он от нее избавился. Убедил ее, ну, скорее, она сама решила, что ей не нужно цепляться за него на каждом шагу. По крайней мере, пока они в квартире. Большой шаг вперед. Виктору бы радоваться, но старый крокодил внутри него жаловался, что ему не хватает ощущения ее прижимающегося к нему тела. Наблюдать за ней было не то же самое, что носить на руках.
Она была не похожа на других.
Пример? Шопинг был для него самой нелюбимой вещью. Но не с Рене. Вместо этого, тратя свои деньги — он настаивал, потому что знал, какой мизер выделяет для таких целей FUC — он наслаждался и одновременно страдал. Еще хуже, чем в пустыне, с отравленной пулей в теле. Серьезно. Он провел день в агонии, мучимый восхитительным изгибом губ, которые не мог поцеловать.
Страдал, сжимая кулаки от муки, видя, как другие мужчины восхищаются изгибами, которые он по праву считал своими.
Крепко сжал челюсть, помогая ей застегнуть молнию, когда руки скользнули по гладкой коже ее спины, потому что даже в раздевалках он держался с ней рядом — чтобы защитить, конечно. А потом в голове все накрылось дымкой — она ехала домой, сидя у него на коленях, задрав новую короткую юбку, дергая задом и подпрыгивая на его коленях, пока оживленно беседовала с другими.
Было ли это ошибкой — фантазировать, как он проведет рукой по ее бедру и посмотрит, какое на ней белье?
Хуже того, он видел понимающие улыбки на лицах друзей, слышал ухмылки и шутки, которые Рене, к счастью, не понимала. Когда они высадили его и Рене, Мейсон оттащил его в сторону и напомнил, с решимостью, которая его удивила — даже Виктору она была непривычна — что пора ящерке сбросить кожу, если она собралась поохотиться на лису.
Прежде чем он смог возразить, их «банда» ушла, оставив его наедине с жертвой, которая выглядела в своей новой одежде просто восхитительно. Она бы прекрасно смотрелась на его…
— Ужин, — рыкнул Виктор, хлопая тарелками по столу. Вздрогнув, Рене подскочила и упала на пол, раскинув руки и ноги, что дало ответ хотя бы на один вопрос. Розовое кружево.
Поднявшись на ноги, Рене направилась к столу и подвинула тарелку так, чтобы можно было дальше смотреть фильм.
Отчего-то раздраженный тем, что она решила сосредоточиться на экране вместо него, Виктор набросился на свою еду. Он протыкал вилкой котлетки. Яростно вертел спагетти на вилке. Грыз салат. Злобно жевал хлеб.
Он так старательно уничтожал свою еду, что потребовалось мгновение, чтобы понять, что Рене сидит и смотрит на него. Пойманный с поличным, Виктор сунул в рот хлеб.
— Ты злой? — спросила она.
— Нет. — Неужели она не видела, что он просто в восторге? Его план заставить ее понять, что он ей не пара, сработал. Черт.
— Ты выглядишь злым.
— Разве я не всегда такой? — язвительно ответил он.
— Нет. Обычно, ты улыбаешься. Или хмуришься. Но не злишься. Что-то не так?
Ну разве что тот факт, что он хотел, чтобы Рене оказалась на столе, раздвинув ноги и сбросив трусики, пока он наслаждается ее десертом? Нет, лучше ему об этом не говорить. Она, вероятно, заберется на стол и даст ему то, что он хочет.
Слава Богу, она не могла видеть его пах, его эрекция сейчас была впечатляющей.
— Я не зол. Просто хочется есть. — Очень хочется попробовать на зубок одну рыжую лисичку.
— Ты плохо поел за обедом, а, кстати, было очень вкусно, — сказала она, размахивая вилкой.
Как он мог есть? Рене стонала от удовольствия, поедая хот-дог. Все, что он мог сделать — сидеть на месте и смотреть.
Виктор сменил тему.
— Ты сегодня отлично справилась. Мне понравилось, как ты вела себя в толпе.
Она усмехнулась.
— Я вела себя хорошо, но только потому, что знала, что ты не позволишь, чтобы со мной что-нибудь случилось. Но чтобы все прояснить, я все еще не доверяю этому небу. — Она нахмурилась. — Оно слишком большое и открытое. Над городом надо поставить крышу.
Виктор помимо воли усмехнулся.
— Ну, когда-нибудь точно. Но не скоро.
Целую вечность спустя, если она захочет, потому что, несмотря на смех друзей осознание того, что все это неправильно, Виктор не возражал, когда Рене прыгала к нему на руки при виде яркого голубого неба.
Интересно, если покрасить потолок в голубой, она запрыгнет на него?
Он спятил. Точно. Наверное, потому, что у него давно не было секса и надо бы…
Нет.
Физические нагрузки — да, войти и выйти, войти в нее и…
Проклятие. Ему нужно немного свежего воздуха и мокрое болото.
Но как Виктор мог уйти в свою хижину в лесу, хижину, которая была всего в нескольких сотнях ярдов от болота, которое он часто посещал?
«Я могу взять ее с собой».
Под каким предлогом? Его квартира была безопаснее. Ему нужно было оставаться на связи с офисом. Но, возможно, тихая прогулка в лес поможет Рене. Может быть, она свяжется со своими корнями, со своим зверем. Ага.
— Что скажешь, если мы завтра прокатимся и побываем в моей хижине?
— Путешествие? Только ты и я?
Виктор кивнул. Затем почти передумал, увидев широкую улыбку на ее лице. Черт. Он должен был дистанцироваться от нее. Пока что его план проваливался. Забавно, что это не беспокоило его так сильно, как должно было бы.
— Да, я хочу! Что взять с собой?
Он ничего не ответил. Он вообще ничего не мог сказать, когда она вскочила со своего места и налетела на него. Крепко обнимая его, хихикая от радости, пока он думал о том, как удержать при себе руки.
«И как идиот, я везу ее туда, где мы сможем побыть одни и голые».
Потому что там, в глуши, он намеревался заставить ее трансформироваться. Ну, конечно, именно потому крокодил его возраста и везет в лес молоденькую лисичку, правда? А вовсе не для того, чтобы поглазеть на нее или даже больше.
Глава 10
Шагая вприпрыжку рядом с мамой, она восхищалась своим отражением в витрине: новая стрижка, короткий рыжий боб, обрамлял лицо, и она выглядела такой взрослой! Достаточно взрослой, чтобы, когда они пошли в ресторан, помахать маме и отправиться в туалет самой. В двенадцать лет не нужно, чтобы мама присматривала за ней, когда она писала и мыла руки.
Когда она вышла из туалета, нос дрогнул, и волосы на теле встали дыбом. Что это был за запах?
Она знала и одновременно не знала. Перевертыш, но не те два, что только что прошли мимо. Она бы прошла дальше, но тут чья-то рука закрыла ей рот и голос прошипел:
— Тсс. Тихо.
Да сейчас! Она сражалась, как бешеная лиса, против своего похитителя, но это не помешало ему оттащить ее к двери с надписью «Reserve Aux Employés» (прим. переводчика — для служебного пользования (франц.)). Когда дверь распахнулась, открывая ее глазам грязный переулок, паника потрясла ее.
Борись!
Она прикусила руку, прикрывающую рот, и когда он выпустил ее с проклятием, завопила:
— Maman! A moi! Au sec… (прим. переводчика «Мама! Ко мне! На пом…» (франц.))
Она не успела закончить, как плохой человек снова поймал ее, перекинув через плечо сильным движением, которое заставило ее задохнуться.
Она услышала грохот, когда мать с визгом ринулась на помощь.
— Mon bébé! Appelez la police. Il a ma petite. (прим. переводчика — «Мой ребенок! Вызовите полицию. Моя малышка!» (франц.)) — кричала мама, борясь с удерживающим ее мужчиной.
Он рычал, но не отпускал ее, и следующее, что она поняла — мама упала на землю, закрыв глаза, и кровь потекла на землю из ее виска.
Брошенная в багажник, она попыталась вырваться снова, но почувствовала укол шприца…
Веки стали тяжелыми и неестественное желание спать охватило ее, и уже словно издалека она услышала, как захлопнулась крышка. Она приглушала звук снаружи, но она все еще слышала разговор оборотней и понимала каждое страшное слово, хоть они и говорили по-английски:
— Мы забираем и мать девочки?
— Нет, — ответил высокий голос. — Ребенку будет легче промывать мозги, если у него не будет напоминаний о прошлой жизни.
— Как скажешь, босс. — Звук сирены. — Я слышу сирены. Нам лучше ехать.
— В лабораторию! — скрипнул другой. — Навстречу успеху! Муа-хаха-а-кхм-черт. Черт бы побрал эти жалкие голосовые связки.
Слезы катились по ее щекам, рыдания срывались с губ.
— Maman, aide moi. Maman… (прим. переводчика «Мама, помоги мне. Мама…» (франц.))
Что-то тряхнуло ее, и она забилась, заплакала и снова замолотила кулаками, спасаясь от плохого человека, который забрал ее у…
— Рене! Проснись. Тебе приснился кошмар.
Медленно разум прояснился. Сон ушел, Рене очнулась — и это Виктор держал ее, и на его лице было написано беспокойство.
— Что случилось? — мягко спросил он, подтягивая ее к себе на колени. Прохладная кожа была такой приятной рядом с ее разгоряченной.
Она подняла руку и вытерла мокрые от слез щеки.
— Кажется, это был сон о том, как меня похитили. И там была мама….
«У меня есть мать!»
Это знание принесло Рене покой и радость, которых ей не хватало. Оказалось, мысль о том, что какой-то ученый создал ее в чане с слизью, беспокоила больше, чем она думала.