, государь отправился посетить усыпальницу предков. Вдруг у самой дороги он увидел толпу зрителей, а среди них один человек непомерно высокого роста, совершенно голый! Встревожившись, государь повелел чиновнику, ведающему церемониями:
— Узнай, в чем дело!
Чиновник выступил вперед и грозно спросил:
— Как ты посмел, негодяй, появиться голым перед государевой колесницей и оскорбить небесный взор своею мерзостью?!
— Осмелюсь доложить, — ответил тот человек, — что я, ничтожный, от природы очень велик телом. Мне не так-то просто сшить обычную одежду, вот потому и хожу голый. А еще — осмелился вместе с народом появиться перед государевой колесницей. И, хотя я стою смирно, все равно, пожалуй, проявляю непочтительность к государю да еще своей невежественной болтовней оскорбляю его достоинство. Убить меня мало за такое преступление, право!
Чиновник так и доложил государю. А государь, сжалившись над великаном, повелел ведомству финансов выдать ему три с половиной тысячи кусков бумажной материи. Человек принял подарок, а когда стал шить себе одежду, то материи едва-едва хватило на рубашку с короткими рукавами. И не осталось ни одного лоскутка! Однако великана обуяла великая радость: ведь это была его первая от роду одежда! Он от всего сердца благодарил государя за доброту и от радости целыми днями с утра до вечера танцевал. Была как раз восьмая луна — самая пора для созревания урожая. А этот танцующий бездельник был такого огромного роста, что тень от него падала на все три южных провинции, и хлеба никак не вызревали! Губернаторы послали государю письменное донесение о том, что трем южным провинциям угрожает голодный год. Государь изволил прочесть это донесение, сильно перепугался и повелел столичному сыскному ведомству, а также ведомству уголовной полиции немедленно арестовать этого танцующего бездельника!
А когда сыщики и стражники, передвигаясь днем и ночью, неслись по дорогам и, наконец, примчавшись в провинцию Чолладо, увидели великана, оказалось, что их пучки волос на макушках ниже его ступней! Охваченные ужасом, они и не знали, что делать. Тогда один сыщик, самый из них отважный, предложил:
— Мы получили приказ государя арестовать негодяя и, если мы этого не сделаем, то неминуемо умрем. А тронем его — здесь погибнем. Словом, что здесь, что в Сеуле — все едино нам грозит смерть. Так давайте попробуем крикнуть ему все разом!
И они прокричали изо всех сил раз семь-восемь:
— Государев указ! Государев указ!
Так как этот человек был невероятно огромного роста, его уши находились, пожалуй, на очень большой высоте от стражников, и он едва-едва расслышал их. Наклонив голову, он спросил:
— А по какому случаю спущен указ государя?
— Мы точно не знаем, — ответили сыщики, — но указ касается запрещения заслонять солнце. Живо идем в столицу!
— Но ведь если я пойду по проезжим дорогам, — возразил великан, — то волей-неволей покалечу многих людей своими ногами. Правда, мне не обязательно идти в столицу. Достаточно мне, не сходя с места, согнуться в пояснице, как моя голова как раз окажется перед государевым дворцом! Вы же скорее возвращайтесь в столицу и доложите, что арестовали меня! Так будет лучше всего!
Сыщики и стражники, решив, что он прав, двинулись в обратный путь. Придя в столицу, они увидели: в самом деле, голова великана находится перед государевым дворцом! Они тут же доложили, что арестовали его. В правительстве подробно расспросили о том, как им удалось это сделать, и постановили, что они во всем поступили правильно.
— Сейчас мы допросим этого бездельника! — произнес государь и сел на трон по всем правилам ритуала. Рассмотрев арестованного поближе, он убедился, что это тот самый человек, которому он во время весеннего выезда к усыпальнице предков, пожаловал материю.
— Ты почему с утра до вечера танцуешь и закрываешь собой солнце? — спросил государь. — Разве не знаешь, что из-за тебя будет неурожай во всех трех южных провинциях?
— Ваше величество! — ответил великан. — Нынешней весной, когда вы следовали к усыпальнице предков, изволили одарить меня, вашего верного подданного, материей, и я сшил себе рубашку с короткими рукавами. Постоянно помня о вашей милости, я не мог сдержать радости. В самом деле, я нисколько не беспокоился об урожае, только смотрел на дворец вашего величества, благодарил за оказанную мне милость и танцевал. Никакого злого умысла у меня не было!
Выслушав ответ, государь подумал: «В общем-то, он делал это по глупости. У него действительно не было умысла навредить стране и народу!» Государь опять посмотрел на него: неслыханный, невиданный рост! Он подивился еще больше, его гнев прошел, и он повелел:
— Ты хотя особого преступления и не совершил, однако не совсем уж безгрешен! — и приказал дворцовому адъютанту: — Всыпать ему тридцать тысяч батогов по заднице!
Дворцовые слуги, выполняя приказ, замахнулись батогами, но понятия не имели, как дотянуться до задницы великана! И, говорят, кто-то слышал, что только через пять-шесть дней, придя в город Чончжу, они еле-еле смогли побить его по ягодицам, а, побив, отпустили на свободу. И говорят еще, что голова губернатора провинции была как раз на уровне ступней этого человека. Правда ли все это?
В старину при Военном ведомстве состоял на службе один стражник. Всегда он сетовал на бедность, мечтал где-нибудь раздобыть даровое имущество и сделаться богачом. Каждый раз, когда он отправлялся в ночной обход по городу, заглядывал и в глухие переулки, и под все высокие мосты, обшаривал весь город от Южной горы Намсан до Северной — Пуксан! И, если что-нибудь казалось ему подозрительным, то — будь на улице ветер или дождь, жара или холод — он старательно подглядывал и подслушивал.
И вот однажды в третью стражу[149], проходя по мосту Квантхонгё, он вдруг услышал под мостом чьи-то шаги. Ему показалось это подозрительным, он тут же заглянул под мост, но там было темным-темно, и сначала он никого не смог разглядеть. А когда стражник, пронизывая мрак глазами, вгляделся как следует, увидел: появилась какая-то молодая женщина с красным корытцем, накрытым промасленной бумагой, на голове. Она тут же осторожно сняла бумагу, что-то вынула и бросила под мост. Внимательно оглядевшись по сторонам, женщина проговорила:
— Разве сейчас не глубокая ночь? И нет ни души. Вот уж удача из удач! Однако уйду поскорее отсюда, чтоб не попасться никому на глаза!
В тот момент, когда она уже хотела уйти, стражник подумал: «Уж, конечно, эта баба учинила какую-нибудь пакость. А то почему бы ей остерегаться людей? Как бы там ни было, а я сейчас выясню правду!» И он подскочил к женщине. А женщина, неожиданно увидя его, аж присела от страха и смогла только проговорить:
— Ой-ой! Господин начальник! Я, ничтожная, не совершила никакого преступления. Не губите меня! Не убивайте меня! — она тряслась, как осинка.
Стражник же прежде всего крепко намотал на одну руку длинные волосы женщины, другой повертел так и этак брошенную ею вещь и, приглядевшись, увидел, что это убитый новорожденный младенец! Тогда он обрадовался: «Если эту бабу хорошенько припугнуть, то из нее, пожалуй, можно кое-что вытянуть!» Он высоко поднял отброшенную было в сторону свою палку с бубенцом и, стуча ею о землю, заорал:
— Эй, баба! Я не знаю, рабыня ли ты чья, служанка ли. Но ты сейчас же подробно доложи мне, начальнику, чей это младенец, и кто убил его! Тогда у тебя, пожалуй, будет кое-какая надежда на спасение. Но если ты соврешь хоть слово, то я, начальник, сообщу о тебе в свое ведомство и отправлю в уголовный приказ. А уж там тебе на руках и ногах закрутят ножницы, будут бить и простыми, и дубовыми палками, жечь раскаленным докрасна железом и стегать прутьями! Но еще до всех этих наказаний я сейчас вот этой самой палкой так изобью тебя от башки до пят, что не уцелеет ни одна, даже самая маленькая косточка! Взвесь хорошенько и, если хочешь говорить, то говори, а не хочешь — не надо! — сильно закашлявшись, он снова стал стучать палкой по земле и выкрикивать угрозы.
А женщина эта чувствовала себя так, будто встретилась в глухих горах с огромным тигром, словно в узком ущелье в нее ударила молния! Она глотнула воздуха, втянула голову в плечи. Потом, широко раскрыв глаза, сложила руки и с мольбой в голосе сказала:
— Послушайте, господин начальник! Потерпите чуть-чуть, дайте мне немного прийти в себя, отдышаться, и я обо всем расскажу вам! Раз уж вы застали меня, могу ли я хоть в чем-то обмануть вас?!
— А ты, сдается мне, — гулящая девка! — то напуская на себя важность, то посмеиваясь, говорил этот негодяй. — Ты думаешь, государство зря выдает мне каждую луну рис и деньги, кормит меня и одевает? Оно ведь держит меня наготове не только на случай какой-нибудь большой беды. По ночам я выслеживаю воров и предупреждаю разные преступления да, вдобавок, хватаю подобных тебе девок и волоку их в уголовное ведомство и в судейский приказ. А уж там, в зависимости от того, что они совершили, их наказывают. Если преступление очень тяжелое, их разрубают на шесть частей, если преступление полегче, то им просто отрубают головы и выставляют на шестах, если еще легче — отправляют в изгнание на далекие острова. Ты ведь убила человека! Не знаю, разрубят ли тебя на шесть частей, но голову отрубят — наверняка. Словом, как бы там ни было, живо рассказывай мне все!
Женщина при этих словах задрожала еще сильнее и взмолилась:
— Господин начальник! Соизвольте выслушать меня, ничтожную. Право, я ни в чем не виновата. Я — служанка одной молодой вдовы из Табанголя. Моя хозяйка одно время путалась с каким-то проходимцем. А вчера вечером она вдруг позвала меня, ничтожную, и говорит: «Свари-ка рис на пару да суп из морской капусты. Мне надо будет хорошенько поесть. Да смотри, получше очисти рис и вымой капусту!» Я и раньше замечала, что она беременна, однако, поистине, откровенность между хозяйкой и служанкой — дело трудное, и я притворялась, что ничего не знаю. А уж тут, когда она отослала меня готовить суп и рис, стала внимательно наблюдать за приметами. И вот, прошлой ночью мне показалось, что она собралась рожать. Я стала подглядывать. И вот, в самом деле, как раз в третью стражу она разрешилась младенцем и тут же придавила его. Я в ужасе ахнула, хотела быстро открыть дверь, войти к ней, чтобы и ребенка спасти, и хозяйке помочь. Однако дверь была заперта, я не смогла открыть ее и крикнула хозяйке. Поневоле ей пришлось открыть, и я вошла. Ребенок был уже мертв, а хозяйка, протянув мне, ничтожной, руки, простонала: «Ох! Сейчас умру! Дай мне суп и рис!» А я подумала: «Хозяйка и служанка — все равно, что мать и дочь, и если госпожа умрет, то я, ничтожная, окажусь нарушительницей пяти осно