Чхунгён сразу смекнул, что его доставили сюда по злодейскому умыслу разбойников. Поэтому он до сих пор ни о чем не спросил и, не спеша, вошел в ворота. Посреди двора, в высоком павильоне на сиденье, застланном шкурой барса, важно восседал один разбойник. Видимо, сам атаман. Слева и справа от него двумя рядами стояли несколько десятков вооруженных мечами разбойников, которые били в маленькие барабаны.
— Подвести сюда этого негодяя! — приказал атаман.
— Слушаемся! — ответили два-три разбойника.
Одним прыжком подскочили они к Чхунгёну и, крепко схватив за волосы, швырнули на колени у ступеней павильона. Однако Чхунгён не встал на колени и громко крикнул:
— Разве могу я стоять на коленях перед невежественным мелким воришкой?! Хоть ты и считаешь себя очень умным и хитрым, однако видел я твои деяния! Если хочешь меня убить, убивай скорее!
Так он сказал, и на лице его не было страха. Поистине, отважный герой древности! Его непоколебимая воля способна была, казалось, расколоть само небо, и все разбойники растерялись. Их атаман, услышав слова Чхунгёна, едва не задохнулся от злобы и закричал:
— Ах ты, мерзкий щенок! Ты сорвал мое дело, искалечил многих моих людей, а когда тебя поймали, прикидываешься, что тебе не страшно, да еще смеешь всячески поносить старшего! Разве избежишь ты теперь смерти?
— Что вы сердитесь? Вот уж не могу понять! — возразил Чхунгён. — Ведь если человек собирается предпринять что-нибудь серьезное, то он обязательно должен заранее обдумать, чем может кончиться это дело. А кроме того, если уж сам он не идет на это дело, то должен послать способного и преданного человека, который был бы его глазами и ушами. И неудачу вы потерпели прошлой ночью только из-за того, что не послали в разведку надежного человека. И хотя тот парень, что пришел продавать дыни, с виду был довольно самонадеянным, однако ума у него нет ни на одну монетку. Разве мог он сделать что-нибудь путное?! Когда идешь на такое большое тайное дело, надо быть очень осторожным и не раскрывать своего замысла перед целой толпой людей. А этот болван, продавая дыни, вытаращил глаза, как бубенцы, и так подозрительно озирался, что всякому было ясно — он только считает людей да высматривает, какие у них вещи. Я как только увидел его, сразу догадался, что этой ночью надо ждать нападения и что смерти мне, пожалуй, не избежать. А я ведь в семье единственный сын, и если бы умер, то род наш прервался бы. А что касается тех носильщиков, то какие же они в сущности несчастные люди! Просунув голову между двумя заплечными веревками и взвалив на спины по доброй сотне кын[157], они ни живы ни мертвы несут налоговые сборы за семь-восемь сот, а то и за тысячу ли. И если они донесут благополучно свои ноши, то весь заработок их будет либо две, либо пять монет за каждые десять ли. Но стоит им хоть что-нибудь потерять, и они уже не смогут сохранить жизнь. Вот уж, поистине, позорно грабить этих несчастных! Да ведь, кроме того, если пропадут вещи, принадлежащие государству, то чиновники из сыскной полиции, будто паутиной, опутают каждую улицу и каждый закоулок в городе, каждую волость и каждую деревню. При помощи хитроумных выдумок они станут искать пропавшие вещи и так вымотают людям душу, что узнают даже то, что те хотели скрыть. И уж, конечно, если им попадется на глаза такой вот продавец дынь, который болтает, как Су Цинь[158], и только и делает, что раскрывает свои истинные намерения, то они тут же поймут, в чем дело, и нанесут удар. А случись такое, то будь все ваши люди даже из чугуна, смерти им не избежать, и если не в тюрьме, то за Малыми воротами[159] их беспризорные кости станут добычей собак. Стало быть, то, что я помешал вам ограбить постоялый двор, для вас же самих большая удача! А вы этого не понимаете, ругаете меня за то, что я провалил ваше дело и побил людей. Говорите, будто я притворяюсь, что не боюсь вас. Но поразмыслите-ка сами: что мне бояться людей, похожих на того глупого и бестолкового мальчишку, который продавал дыни? А его, конечно, послал не кто иной, как вы сами. И вот теперь из-за того, что этот мальчишка не сумел как следует сделать дело, вы обвиняете во всем меня. Это смешно. Да к тому же, как я уже говорил, если вдуматься, то для вас большая удача, что налоговые деньги благополучно доставлены в столицу, хоть вашим людям и немного побили рожи. А вы ни с того ни с сего хватаете меня и так грубо со мной обращаетесь. Вместо того, чтобы угостить радушно, хотите убить меня. Да видана ли большая невежественность?! И, кто знает, не погибнете ли вы все от того самого меча, которым собираетесь убить меня. Ведь еще в древности говорили: «Зверь и тот добро понимает!» Вы же, хоть и человек, а распознать не можете, где зло, где добро, и хотите убить того, кто оказал вам благодеяние. Как это прискорбно! Впрочем, убивайте меня поскорее и не надоедайте больше вопросами! — ругался Чхунгён.
А атаман разбойников слушал его и внимательно к нему приглядывался. Хотя этому парнишке всего тринадцать лет и он еще ребенок, но он во многом превосходит и взрослых людей. Попав в такое опасное положение, он благодаря своему уму и смелости превратился в талантливого военачальника! В глубине души атаман не хотел убивать этого мальчишку. Узнав, что это он спас налоговые деньги от разграбления и обратил в бегство его людей, атаман подумал: «Если этот мальчишка обладает таким выдающимся умом, хоть он и молод, попробую-ка я сделать из него разбойника!» Когда же он побеседовал с ним сам, убедился, что в действительности тот еще лучше, чем он о нем слышал. «Испытаю-ка я его еще разок!» — решил атаман и спросил:
— Ты вот стараешься показать, что обладаешь недюжинным умом. Так как же ты допустил, чтобы тебя схватили и привели сюда?
Чхунгён подумал: «Судя по поведению этого жулика, он хочет испытать меня. И если я буду его поддерживать, он попытается использовать меня в грабежах. Потому-то он и не убил меня сразу и так разговаривает со мной. Как бы то ни было, я пока буду делать так, как захочет этот негодяй, а там — видно будет!» С притворным почтением посмотрел он на атамана, улыбнулся и ответил:
— Небо породило человека, и жизнь человеческая зависит от воли Неба. То, что меня схватили и привели сюда, — воля Неба. Умру ли я, останусь ли в живых — это тоже будет волей Неба. Вот смотрю я на вас: хорошо вы все тут живете! В самом деле, уж если человеку не удалось стать в этом мире государем, министром или полководцем, то ведь он все-таки может сделаться богачом. Вы вот, вроде бы, издеваетесь над всем миром и совершаете преступления против государства, однако ведь и в древности были разбойники! А сделавшись человеком богатым, можно в любое время года носить подходящую одежду, есть баранину да козлятину. Можно приглашать в гости любимых друзей — зимой в теплые комнаты, летом — в прелестные горные павильоны! Можно петь песни и слушать музыку, потягивая вино. Словом, богач может вольготно жить до самой смерти. Вот это — дело! Только вот людей убивать не следует: это всегда плохо кончалось. С древнейших времен тот, кто убивал людей — пусть он был даже на троне, — неминуемо погибал сам! Нельзя забывать об этом! Меня привели сюда, и, казалось бы, судьба моя в вашей воле, господин генерал. Но лежит ли ваша душа к тому, чтобы убить меня, или к тому, чтобы оставить в живых, — все это, конечно, всецело зависит от вас, генерал. Потому я и подумал: «Быть не может, чтобы я непременно здесь умер». Я нарочно не стал убегать от ваших людей и явился сюда, уповая только на волю Неба. А разве был бы я здесь, если бы боялся умереть. Вот в чем дело-то. И не извольте больше спрашивать меня об этом!
Атаман выслушал его и подумал: «То, что он говорит, — верно!» И теперь, уже не сердясь, он улыбнулся и спросил:
— Раз уж ты попал к нам, то умрешь ли, останешься ли в живых, — отсюда тебе не выбраться! Так вот, раз ты знаешь об этом, — не хочешь ли придумать какой-нибудь хитроумный план, чтобы награбить побольше добра, принести его сюда, а потом веселиться сколько душе твоей будет угодно?
— То, что вы изволите говорить, господин генерал, — ответил Чхунгён, — поистине, мое единственное желание! Однако раз уж я вам нужен, вы хоть бы приняли меня как следует и угостили. А то держите меня во дворе, насмехаетесь надо мной и до самого полудня не предложили съесть ни ложки риса, ни миски супа! Я ничего не ел с самого утра. Ведь если голодного человека заставить разбойничать, то он, придя куда-нибудь, не сможет украсть даже ложку или разбитую посудину. А случись ему попасть в ведомство уголовной полиции, так и помрет раньше времени. Кроме того, я не могу понять: то ли вы хотите убить меня и только делаете вид, что оставляете в живых, то ли, наоборот, хотите оставить в живых, делая вид, что намерены убить. Кто может заглянуть в глубину человеческой души? Сейчас у человека такой вид, будто он вот-вот убьет тебя, а через мгновение он вдруг начинает от души улыбаться и расспрашивать о делах! Ну ладно, дело это настолько важное, что не следует говорить о нем при всем народе. Не хотите ли выбрать время и место поспокойнее и посовещаться?
Когда атаман разбойников услышал эти слова, душа его возрадовалась без меры: ведь он, видимо, обрел настоящего помощника! Сойдя вниз, он взял Чхунгёна за руку и, похлопывая его по спине, спросил:
— Надеюсь, ты не очень испугался?
Они вместе поднялись в беседку, закусили за одним столом и обсудили все большие и малые дела. Речами, подобными журчащей воде, ублажал Чхунгён этих негодяев, и будто одержал он блестящую победу на поле брани. Все разбойники, какие только были в этом логове, то и дело восклицали:
— Этот Лим, поистине, талантливый отрок!
Они стали относиться к нему с большим уважением, и получилось так, что он вникал во все их дела и руководил ими. Однажды атаман сильно захворал, слег в постель и не вставал. Здоровье его все ухудшалось. Он не мог уже водить разбойников на дела и поэтому, собрав их всех, сказал: