роснутся, пока я хожу, и попытаются скрыться, то преследуйте их, если же нет — не учиняйте шума!
Сказав так, он немедленно отправился в уездный город и, постучавшись в управу, крикнул:
— Отоприте ворота!
Служители очень удивились и, открыв ворота, спросили его, в чем дело. Чхунгён подробно им все рассказал и добавил:
— Быстро, еще до пения петухов, нужно направить на постоялый двор побольше полицейских с их начальником, чтобы схватить разбойников. Поскорее доложите об этом уездному начальнику! — приказал он. — А если сомневаетесь во мне, то заприте меня где-нибудь, но только не медлите и сразу доложите!
Служители, ничего ему не ответив, тут же вызвали посыльного и велели быстро доложить обо всем уездному начальнику. Посыльный удивился, быстро пошел в канцелярию к начальнику уезда и доложил ему о деле. Начальник тоже очень удивился, вызвал Чхунгёна, подробно допросил его и сообщил коменданту городской крепости. Комендант приказал отрядить всех чиновников сыскного ведомства и полицейских и вместе с Чхунгёном отправиться к постоялому двору Пэк Тончжи. Весь уездный город был взбудоражен! Полицейские чиновники и сыщики вошли на постоялый двор Пэк Тончжи, по указанию Чхунгёна прежде всего связали разбойников, которые были за чиновников, сопровождавших грузы, и всех погонщиков волов, которые спали в кладовой. А что делать с теми разбойниками, которые сидели в корзинах? Их погрузили на тех же самых лошадей и волов и отправили прямо в управу. Кроме того, несколько десятков сыщиков были посланы в разбойничий стан. Они схватили и связали прежнего больного атамана вместе с десятком оставшихся там разбойников и отправили их в тюрьму. Что же касается добра чинса Кима, хранящегося в стане на складе, то, поскольку Чхунгён уже докладывал в управе, что оно все помечено, сыщикам было приказано тщательно пересчитать его и доставить в уездный город. Всё-всё — деньги, ткани, золото, серебро, изделия из металла, одежда и другие вещи — всё было аккуратно собрано и возвращено чинса Киму. На семь-восемь сотен тысяч добра!
После того, как начальник уезда и комендант крепости добились чистосердечного признания разбойников, они отправили донесение губернатору провинции. В донесении подробно сообщалось обо всем, что произошло с Чхунгёном. Как, увидев на постоялом дворе продавца дынь, он догадался, что это соглядатай разбойников, и спас от разграбления налоговые деньги; как ему против воли пришлось ограбить дом чинса Кима, добро которого он, однако, сохранил в целости и как, придумав удивительную хитрость, он обманул разбойников и устроил так, что они сами упрятали себя в корзины и были доставлены в управу.
Губернатор прочел донесение, очень удивился и воскликнул:
— Поступок этого отрока нельзя оставить без внимания!
И после того как из столицы был получен приказ обезглавить всех разбойников до единого, губернатор послал донесение государю о подвиге Чхунгёна. Государь изволил прочесть донесение, подивился и, похвалив Чхунгёна, повелел Ведомству финансов выдать ему в награду три тысячи лян, купить для него хороший дом и женить. А когда Чхунгёну исполнилось пятнадцать лет, он, говорят, был вызван на прием к государю и назначен на должность судьи в своей округе.
Если все это было в действительности, как рассказывают, то благородный поступок Чхунгёна можно поставить в один ряд вместе с подвигами героев древних времен!
Было это несколько сот лет назад. Лучник Ли из уезда Канчжин провинции Чолладо семь-восемь раз выдерживал предварительный экзамен по Военному ведомству, а вот главный экзамен ему никак не удавалось одолеть.
Ему ничего не оставалось, как попробовать свои силы в земледелии.
Но вот пришел как-то к нему приятель и сказал:
— А что, не слыхал ли ты, будто нынче состоятся сеульские экзамены?
— Если бы даже и слышал, — ответил Ли, — то лишь расстроился бы. Уж лучше и не рассказывай мне ничего о них!
— Ну что ты говоришь? — возразил приятель. — Меня всегда огорчало, что ты не смог выдержать экзаменов, и я очень жалел тебя. Вот потому-то, узнав на днях, что в этом году непременно будет проводиться экзамен, я пришел сказать тебе об этом. Думаешь только тебе обидно, что ты всегда проваливаешься на главном экзамене, я тоже очень огорчен. Поэтому и советую тебе попытаться еще разок. Ведь не всякое дело в этом мире удается сразу. А вдруг, выдержав предварительный экзамен, на этот раз добьешься успеха и на главном экзамене. Как знать? Попробуй-ка еще разок сходить в столицу!
— Все это так, конечно, — ответил Ли. — Однако я уже столько раз проваливался, что больше не хочу. Впрочем, раз ты так горячо меня уговариваешь, — оно и понятно: я же ведь твой друг! — попробую еще раз. Как в народе-то говорится: «Воробей не пролетает мимо крупорушки!» Поэтому разве не волнуется и моя душа, когда я слышу про экзамены? К тому же, ничего страшного не случится, кроме того, что опять провалюсь!
Приняв такое решение, Ли разузнал как следует об экзамене, приготовил в дорогу деньги и необходимые вещи и отправился в Сеул. Прибыв в столицу, он опять выдержал предварительный экзамен, однако с тревогой думал, как-то у него получится с главным. А когда на следующий год он снова пришел в Сеул держать весенний экзамен, то провалился и на этот раз! В отчаянии с треском сломал он свой лук и колчан и выбросил их вон! А потом, на те десять лян, что остались у него от дорожных денег, принялся пить без разбору и вино, и брагу, и водку!
— Пойду к Южным воротам! — опьянев до потери сознания, пробормотал он и стал было подниматься на гору Намсан, но споткнулся о корни сосны, упал и тут же уснул. А когда, выспавшись, проснулся и огляделся кругом, то оказалось, что уже наступила ночь. Ли не знал, где находится, в горле у него пересохло, и он стал слоняться туда-сюда в поисках воды. Найдя, наконец, родник, он лег ничком, вволю напился да так и остался лежать, горько жалуясь на свою судьбу. И тут вдруг у себя над головой он услышал какой-то шорох! С трудом подняв голову, Ли вгляделся и увидел: какой-то буддийский монах, стоя между сосен, скинул котомку со спины и достал меч. Котомку и шляпу, сплетенную из бамбука, он повесил на сук, огляделся по сторонам и быстро, будто полетел по воздуху, ринулся под гору. Вид у него при этом был такой, словно собирался он убить человека! «Этот бритоголовый мерзавец, — подумал лучник Ли, — несомненно, перелез через городскую стену и хочет кого-то убить. Девять раз я выдержал предварительный экзамен и девять раз провалил главный. Так что вполне могу сказать о себе: „С позором я переправляюсь на восточный берег!“[163] Но если я помешаю этому негодяю совершить преступление, спасу человеческую жизнь, над которой нависла угроза, то, — пусть даже я потерплю от него поражение, — сделаю хоть какое-то доброе дело. Однако, что же он затеял?!» Он быстро вскочил на ноги и незаметно последовал за монахом.
Под горой Намсан стоял чей-то большой дом, обнесенный высокой каменной оградой. Монах ловко подпрыгнул и перемахнул через ограду. Ли тоже подошел к ограде, внимательно посмотрел во двор и понял, что это задняя часть дома. В окне горел свет. Монах подошел к ярко освещенному двустворчатому окну и издал какой-то звук, будто скрипнуло дерево. Из окна тут же вылезла молодая женщина, по виду новобрачная, пошепталась с монахом, потом они вместе вошли в дом, закрыли за собой дверь и больше не появлялись. Лучник Ли еще больше заподозрил неладное. Он быстро перелез через ограду и, притаившись под окном, стал подслушивать.
— Эх, девка! — сказал монах. — Ты, говорят, променяла такого сильного и солидного мужчину, как я, на мужа — этого слабоумного безбородого сосунка, у которого и молоко на губах не обсохло? А я-то, потеряв тебя, не мог ни есть, ни спать, тревожился днем и ночью и вот теперь решил прийти. Что ты на это скажешь?
— Я ведь всего лишь женщина, — отвечала новобрачная. — Очень не хотела я выходить за него замуж, но отец, мать и вся родня зачем-то выдали меня насильно, снарядили лошадей и привезли сюда. Противиться было невозможно, и пришлось мне против воли приехать. На душе одно — куда бы сбежать? Я совсем не люблю его, но, как говорится, брачный договор на сто лет уже заключен, и я должна теперь этого сопляка считать своим мужем и во всем ему повиноваться. Да будь он даже взрослым человеком, высоким и статным, разве изменю я достопочтенному монаху — моему прекрасному супругу? Чем же угостить моего возлюбленного, обретенного на жизнь и смерть муженька?
Она открыла дверцу стенного шкафа, на столик для вина из черепашьего панциря поставила чашу, расписанную попугаями, и, до краев наполнив ее вином, поднесла монаху:
— Это хлебный чай[164]! Извольте, пожалуйста, выпить!
На закуску она подала сушеное мясо, рыбу и фрукты, и они стали шутливо болтать друг с другом.
Тут лучник Ли потихоньку проткнул дырку в окне и заглянул внутрь. Молодожену было лет двенадцать. Его загнали в дальний угол комнаты, задвинули тяжелым комодом, который доходил ему до подбородка, чтобы он не мог выйти, да еще крепко-накрепко связали ему поясным ремнем руки и привязали к ручке комода. Он был ни жив ни мертв от страха. Он был такой жалкий, такой несчастный, а мерзавец-монах, поставив меч у двери и ничего не опасаясь, болтал и смеялся как ни в чем не бывало.
«У меня в руках нет никакого оружия, — подумал Ли, — не могу убить его. Подожду-ка, пока он как следует опьянеет!» И он продолжал стоять под окном. Какое ужасное положение! Что же делать?
Была уже полночь, когда мерзавец-монах с этой девкой, сильно опьянев, предались отвратительному блуду, а потом повалились на пол и крепко уснули. Вот тогда лучник Ли раздвинул двери, вбежал в дом, схватил меч и, отодвинув комод, развязал руки молодожену:
— Садись! — сказал он ему.
Юноша очень обрадовался и тихонько сел. А Ли — у него пересохло в горле, да и проголодался он изрядно — поспешно открыл стенной шкаф, достал оттуда вино и закуски, проглотил все это единым духом и, отодвинув столик, спросил: