Нога под ним подвернулась без предупреждения, и он упал, тяжело приземлившись на оба колена, не почувствовав ни удара, ни хрустящей боли в плохо починенной коленной чашечке — все заглушил тупой, бесцветный голос где-то внутри его головы.
Слишком поздно. Он зашел слишком далеко.
— Господин МакКензи… мистер МакКензи!
Он поморгал на какой-то размытый предмет у себя над головой, даже не понимая, что это было. Потом на него что-то навалилось, и потащило его за собой — и хотя он еще дышал, воздух проникал в грудь рывками, чужой и непривычный.
— Садитесь, мистер МакКензи, ну же…
Чей-то встревоженный голос был еще здесь, чьи-то руки — да, это были руки — рывками тянули его за плечи. Он пьяно помотал головой, крепко зажмурился, потом открыл глаза снова — и круглый предмет стал похож на узкое, как у гончей, лицо старого мистера Уордлоу, который держал магазинчик на углу.
— Ага, вот и вы.
В голосе старика послышалось участие, и морщины на его худом лице облегченно расслабились. — Не лучшее возвращение, правда?
— Я… — начал говорить он, но только слабо махнул рукой на обломки. Он даже не думал, что плачет, но лицо было совершенно мокро от слез.
Морщины на лице Уордлоу горестно задвигались, но скоро старый бакалейщик понял, что он имел в виду, и его лицо озарилось улыбкой.
— О, дорогой мой! — сказал он. — О нет! Нет, нет, нет — с ними все в порядке, сэр, вся ваша семья в порядке! Вы меня слышите? — спросил он с тревогой. — Вы можете дышать? Может, я лучше принесу вам свои соли, как вы думаете?
Джерри сделал еще несколько безуспешных попыток встать на ноги, и неизвестно, что ему больше мешало — больное колено, или путавшийся под ногами мистер Уордлоу, в тщетных попытках ему помочь — но к тому времени, как ему это удалось, он уже снова обрел дар речи.
— Где? — выдохнул он. — Где они?
— Почему-то… ваша благоверная забрала мальчика, и уехала, чтобы остаться с матерью, вскоре после того, как вы пропали. Я не помню точно, куда — она сказала… Кажется, где-то там, — мистер Уордлоу обернулся, неопределенно показав в сторону реки. — Камберуэлл, ведь это там?
— Бетнал Грин. Разум к Джерри уже вернулся, хотя он все еще чувствовал себя, будто камешек, катившийся по кругу где-то на самом краю бездонной пропасти, и никак не мог найти равновесия, и остановиться… Он попытался стряхнуть с себя пыль, но руки у него дрожали.
— Ее мать живет в Бетнал Грин. Вы уверены… вы в этом уверены, мистер?
— Да, да. — Бакалейщик расцвел от облегчения, и заулыбался, и закивал головой так энергично, что щеки у него затряслись. — Она уехала — должно быть, больше года назад, вскоре после того, как она… Вскоре после того…
Улыбка у старика внезапно погасла, и рот медленно приоткрылся, дряблой, темной дырой ужаса на старческом лице.
— Но вы же мертвы, мистер МакКензи, — прошептал он, пятясь, и держа дрожащие руки перед собой. — О Господи. Вы же погибли.
— Чтоб меня, чтоб меня, чтоб меня… трах-тара-рах! Он заметил испуганное женское лицо, и резко остановился, судорожно глотая воздух, как рыба на берегу.
Он уже давно тащился по разрушенной улице, то и дело сжимая кулаки, прихрамывая и шатаясь из стороны в сторону, и бормотал про себя этот привычный речитатив — так обычно читают «Богородица, Дева, радуйся», перебирая четки.
Кажется, не совсем про себя, подумал он.
Он остановился и, тяжело дыша, прислонился к мраморному фасаду Банка Англии. Он уже обливался потом, а вся его правая штанина после падения покрылась прожилками засохшей крови.
Колено пульсировало в такт с его сердцем, его лицом, руками, с его мыслями. Они живы. И я тоже.
Женщина, которую он так напугал на улице, разговаривала с полицейским; она обернулась, и указывала на него. Он тут же выпрямился, и расправил плечи. Сцепив зубы, он оперся на колено, заставив себя перенести вес на него, и браво зашагал по улице, строевым офицерским шагом. Последнее, чего он сейчас хотел — это чтобы его приняли за пьяного.
Вежливо откозыряв, он прошествовал мимо полицейского, вместо фуражки приложившись ко лбу. Полицейский растерянно на него посмотрел, и, кажется, собирался что-то сказать, но не решился — мгновение спустя Джерри уже свернул за угол и… исчез.
Начинало темнеть. В этом районе и в лучшие времена не бывало много такси — сейчас их не было вовсе, а у него, как на грех, больше не было денег.
Так, еще оставалась Труба. Если линии метро еще открыты, это был самый быстрый способ добраться до Бетнал Грин.
И, разумеется, он сможет выцыганить у кого-нибудь мелочи на проезд. Как-нибудь.
Пытаясь определиться, он помрачнел, и захромал снова. В Бетнал Грин он должен добраться еще до наступления темноты.
Здесь все так сильно изменилось… Как и повсюду в Лондоне.
Много разрушенных домов, частью отремонтированных, частью заброшенных; на месте других остались лишь почерневшие пустыри, или кучи щебня.
Воздух был наполнен холодной пылью, каменной пылью, запахами парафина и пищевого жира, и отвратительным едким запахом пороха.
На половине улицы не нашлось никаких указателей, а он был не так хорошо знаком с Бетнал Грин, чтобы знать, с чего ему начать.
У матери Долли он бывал в гостях всего два раза: однажды, когда они приехали, чтобы сообщить ей, что они с Долли сбежали и поженились — и, прямо скажем, та была не слишком этим довольна… фи, миссис Уэйкфилд! — но на лице изобразила хорошую мину, пусть даже выглядела при этом, как будто сосет лимон.
Второй раз, когда он подписал контракт с ВВС; он пришел один, чтобы рассказать ей… чтобы просить ее позаботиться о Долли, пока его не будет.
Мать Долли даже побелела. Она не хуже его самого знала, какова была средняя продолжительность жизни у летчиков. Но сказала ему, что она им гордится, и крепко держала его за руку — очень долго, прежде чем его отпустить — и на прощание сказала одно:
— Вернись, Джеремия. Ты ей нужен.
Он еще долго пробирался по улицам, огибая воронки, и спрашивая дорогу. К этому времени уже совсем стемнело, и на улице он больше задерживаться не мог. Правда, тревога немного улеглась, как только он стал различать предметы — хотя бы те, что были ему знакомы.
Близко, он был уже совсем близко.
А потом заревели сирены, и люди начали семьями высыпать из домов.
Толпа стиснула его со всех сторон, и поволокла за собой по улице, не столько силой еле сдерживаемой паники, сколько общими физическими усилиями.
Все кричали, люди призывали потерявшихся в толпе своих близких, регулировщики, размахивая факелами, выкрикивали направления — их плоские белые шлемы бледно светились в темноте, как шляпки грибов. Сквозь них, и над ними плыли звуки сирен воздушной тревоги — они пронизывали его насквозь, как остро заточенные проволочки, гнали его своими шипами вдоль улицы, заставляли таранить других, точно так же пронизанных страхом.
Их волна докатилась до следующего угла, и он увидел знакомый красный кружок с синей линией посередине, подсвеченный фонариком дежурного — прямо над входом на станцию метро. Его засосало внутрь, проволокло мимо неожиданно ярких огней, с силой швырнуло вниз по лестнице, и дальше, на платформу, глубоко под землю, в безопасность.
И все это время воздух наполняли людские возгласы, и жалобный вой сирен, едва приглушенный толщей земли над головой.
Внизу, среди толпы медленно перемещались дежурные регулировщики, оттесняя людей ближе к стенам, в туннели, подальше от края перронов.
Его прижало к какой-то женщине с двумя малышами, он взял из ее рук девчушку с округлившимися от страха глазами, и прижатым к груди синим плюшевым медведем — и начал плечом раздвигать толпу, прокладывая им дорогу. В устье туннеля он нашел небольшое свободное пространство, подтолкнул туда женщину, и снова передал ей девочку на руки. Губы у нее зашевелились, шепча слова благодарности, только он все равно ничего не слышал сквозь шум толпы, вой сирен, скрип и скрежет.
Внезапно чудовищный глухой удар откуда-то сверху сотряс станцию, толпа разом замолчала, и все глаза устремились на высокий сводчатый потолок у них над головами.
Тот был выложен белой плиткой, и все увидели, как между двумя ее рядами внезапно возникла темная трещина. Из толпы раздался общий вздох, заглушивший вой сирены.
Трещина, казалось, остановилось, как будто еще размышляя — и вдруг пошла зигзагами, разбегаясь между плитками во всех направлениях.
Он перевел глаза на тех, кто был внизу, под быстро расширяющейся трещиной — там были люди, которые еще спускались вниз по лестнице. Толпа внизу оказалась слишком густой и многочисленной, чтобы продвигаться вперед, все они застряли в одном месте — и вдруг в ужасе замерли.
А потом, где-то на середине лестницы, он увидел ее. Долли.
Она обрезала волосы, подумал он. Теперь они были совсем короткими, и завивались колечками, черные, как сажа — черные, как волосы у малыша, которого она держала на руках, прижимая к себе, пытаясь укрыть его от опасности. Лицо у нее было решительное, челюсти крепко сжаты.
Потом она слегка обернулась, и увидела его.
Лицо у нее на мгновение поблекло, побелело — а потом вспыхнуло, как зажженная спичка, и засияло от радости, ударившей его прямо в сердце, охватившей, словно жарким огнем, все его существо.
Наверху загрохотало еще сильнее — бумм! — крики ужаса из толпы стали еще громче, гораздо громче, чем сирены. Сквозь вопли он вдруг услышал дробный перестук капели, как будто пошел дождь — и из трещины наверху потоком хлынула грязь.
Он проталкивался к ним изо всех сил, но не мог даже тронуться с места, никак не мог до них добраться. Долли посмотрела вверх, и он увидел, как челюсти у нее словно окаменели, и взгляд загорелся решимостью.
Она оттолкнула мужчину, стоявшего перед ней, тот споткнулся, и отлетел на шаг, давя людей перед собой. Она резко опустила Роджера вниз, в маленькое освободившееся пространство, и, извернувшись всем телом, и подн