Общаюсь. Держу в руках хлеб и вино и соучаствую в страданиях Христовых. Вокруг полумрак, через маленькие дырочки в черепице пробиваются лучи света и создают вместе с толстыми перекрещенными балками и стропилами пыльного чердака непередаваемое сочетание света и тени, формы и пространства. Кажется, что само время изменило свой бег. И я на кресте. Я распят здесь, на этих грубых бревнах старой немецкой казармы. Ем хлеб и пью вино, осознавая свое единство с Телом Христовым, с Его распятым телом на кресте и с Его мистическим Телом — Церковью. Я — не один.
Надеюсь. На меня завели дело, говорит майор Смирнов, и вместо того чтобы отправиться домой, я отправлюсь «туда, где Макар телят не пас». Говорит, что за антисоветскую агитацию и пропаганду. За то, что, по его словам, я сбил с истинного пути нескольких комсомольцев. Надеюсь, что он прав. Что действительно есть люди, для которых я стал свидетельством. Надеюсь, что он обманывает, и меня ожидает не суд, а возвращение домой.
Стою у чердачного окна и пою те немногие песни, которые знаю на память. Я Его не вижу, но знаю, что Он здесь, рядом: я ощущаю на плече Его руку.
САРАНСК
Немного странно мне было писать письма, зная, что их, прежде чем отправлять на почту, фотографирует наш особый отдел. А узнал я об этом от одного из моих сторонников, Гинтараса Паулениса, который служил в этом отделе и как-то принес мне копию моего письма, сказав при этом:
— Узнаешь? Смотри, думай, прежде чем что-то писать.
— И у вас много таких писем? — спросил я его.
— Да почти только этим и занимаемся.
С тех пор каждый раз, когда я писал письмо, я писал его моему адресату и, как минимум, майору Смирнову. Так я однажды написал письмо моей старшей сестре Ольге в Казахстан, в город Сарань, а жила она в то время на улице Островского. Пишу ей не письмо о житьебытье, а настоящую проповедь.
Прошло время, может, недели две. Получаю я письмо от одной девушки из Мордовии, из города Саранска, с улицы Островского.
Она написала, что видела по адресу, что письмо не ей, но так как она никогда не получала писем, ей было интересно узнать, что в нем. Она, конечно же, попросила прощения за то, что открыла письмо и прочитала его. Но содержание письма было ей так интересно, что она решила написать мне об этом, а мое письмо она переслала по правильному адресу.
Так у нас завязалась переписка. Вскоре она написала, что нашла верующих и ходит на собрания. Я попросил у нее адрес пресвитера и написал ему письмо. Он в очень хороших словах описал мне покаяние и веру моей подруги по переписке и сообщил, что она собирается принять крещение, на что я ее благословил.
А что майор Смирнов думал, читая мое письмо, — не знаю. Бог знает.
КОСТИ
Кода меня забирали в армию, многого из жизни общин я еще не знал, да это меня и не особенно интересовало. Я знал, что мои родители из братских меннонитов и что община в Романовке, где я уверовал, — баптистская. Знал, что есть еще пятидесятники и православные.
В последний год службы я стал переписываться с Абрамом Ф. Его адрес мне прислала Эльвира.
После нескольких очень приятных духовных писем я стал получать письма, которые никак не мог понять. Речь в них шла об инициативной группе, о Совете Церквей и отступничестве руководства того союза церквей, к которому принадлежала наша Романовская община. Письма эти меня очень смутили. Я написал домой. Ответил мне отец, который не часто писал мне письма, но на эти мои вопросы он ответил.
«Володя, ты вступил не в организацию, а в общение с Богом. Все имеющие общение с Богом — Его Церковь.
Этого держись. Пусть тебя не смущает поведение одних или осуждение других. Научись сторониться и избегать всего, что производит разделение между тобой и твоим братом или сестрой, «ибо любовь Божья излилась в наши сердца Духом Святым, данным нам». Ты можешь сам с этими людьми, так называемыми «инициативниками», о которых так много говорят и пишут и которые нас критикуют, познакомиться. По пути домой ты можешь заехать в Прибалтику. Мы пришлем тебе деньги и адрес нашего друга Андрея Яковлевича Лёвена».
Так, сразу из армии, я попал на собрания «отделенных» в Риге, Адажи и Вангажи, на молодежное собрание в Сигулде, на братское совещание в Валге. Познакомился с находившимся в то время в подполье Иосифом Бондаренко, отсидевшим уже несколько сроков в тюрьмах и лагерях за свои убеждения. Он подарил мне мою первую Библию. Встретился и с будущими сотрудниками миссии «Открытые двери» — Герхардом Гаммом и Арнольдом Розе, с одним из будущих организаторов миссии «Фриденсштимме» — Германом Кортом, Яковом Лёвеном и многими другими.
Особенно много беседовал с Андреем Яковлевичем Лёвеном, любвеобильность которого смягчала радикализм всего услышанного на совещаниях и в проповедях и беседах. Регистрированные — грешники, нерегистрированные идут путем святости — таков общий итог того, что я узнал в первые недели своего свободного общения с верующими.
Два года я ждал этого времени, два года я не имел возможности посетить ни собрание, ни помолиться с братом по вере, а теперь узнал, что все мы — грешники.
Я приехал домой с кучей вопросов, особенно к братьям — руководителям общины.
И вот я во дворе нашего старенького молитвенного дома. Вокруг — сияющие радостью и любовью лица. Мама попросила меня прийти на собрание в морской форме, чтобы все, кто молился обо мне, видели, как я все это время выглядел.
После пения хора и приветствия пресвитера я с кафедры говорю свою первую проповедь о радости избавления (на текст из Псалма). Не проповедь, а свидетельство любви и благодарности Господу и церкви. Я смотрю в глаза моих братьев и сестер и вижу — это моя церковь, «ибо любовь Божья излилась в наши сердца Духом Святым».
Все, что смущало меня, было смыто потоком этой любви.
ИВАН МОИСЕЕВ
По всем церквам нашего братства разошлась молва о том, что в армии замучили нашего брата по вере Ивана Моисеева.
Так как я только вернулся из армии, а некоторые наши еще служат, для нас эта тема актуальна. В церкви у нас появились фотографии Ивана: до призыва, в армии, в гробу — со следами пыток. Официальная версия — утонул, будучи в увольнении.
Но мы имеем копии писем Ивана родителям. В них он пишет, как его на всю ночь оставляли на морозе раздетым, а потом вся часть удивлялась, что он цел и невредим и даже насморка не подхватил. Он пишет, как над ним измывались, как угрожали и били. И так — много месяцев подряд. Об Иване Моисееве и пережитых им чудесах позже были написаны книги, а в то время, о котором я пишу, мы хотели, чтобы как можно больше людей узнали о герое веры нашего времени. Мы понимали, что и во времена гонений в первом и втором веках христианства это были такие же простые люди, как наш Иван Моисеев, которых потом за их мученичество и связанные с их жизнью чудеса причисляли к лику святых.
Ребята из нашей церкви сделали большой ящик из фанеры — сверху было стекло, а внутри — сильные лампы, своего рода аппарат для контактной съемки. Так копировались фотографии и документы о Ване Моисееве и распространялись по всем церквам Киргизии и Казахстана. Потом на этом аппарате копировали ноты на фотобумагу, пока о нем не узнали почти все члены церкви. Один из членов, которого мы подозревали в связях с властями, предупредил нас, чтобы мы перестали этим заниматься, а то плохо будет. А заодно, чтобы убрали из дома моего отца типографские принадлежности.
Разобрали этот аппарат, быстренько вывезли добытую Андреем и дядей Давидом бумагу для подпольной печати, хранившуюся в доме родителей, и несколько недель напряженно ожидали обыска. Но все было спокойно.
Смерть Вани Моисеева для нас, молодежи семидесятых и начала восьмидесятых годов, стала вехой, призывом к более посвященному служению Господу. Она знаменовала некое новое начало. Начало чего — мы не знали, но ожидали и молились о пробуждении.
СЧАСТЬЕ
Я знал, что молиться так не имел права. Есть в этом какая-то корысть. Мне было 22 года, я знал, что не создан для одиночества. И я просил Господа о знаке. А молился я так: «Господи, укажи мне ту, которую Ты избрал быть моей женой. Дай мне знак. Пу сть этим знаком будет любовь, которую я почувствую к этой девушке. Я знаю, что не имею права ожидать этого от Тебя. Но ради этой девушки, имеющей право на любящего мужа, дай мне этот знак». Я молился и ждал знака.
Мне особенно нравилась одна девушка, но я не хотел жениться на ней именно потому, что она мне нравилась. Я считал, что это нечестно по отношению к ней. Каждый раз, когда я шел с нею рядом, а это случалось довольно часто, я осознавал ее близость.
Каждый раз я завороженным взглядом следил за ее пальцами, когда они проворно бегали по клавишам аккордеона и вызывали звуки, от которых мне хотелось смеяться и плакать. Когда я видел ее стремительную походку или смущенный взгляд, когда она выделялась в хоре, я осознавал, что лучшего спутника жизни мне не найти, но я ждал от Господа знака.
И я этот знак получил. Родители ее подали документы на выезд в Германию. В то время это еще не много значило, но сам факт! Я потерял покой и сон. Я впал в депрессию. На работе я садился за сверлильным станком, на котором в то время работал, чтобы меня никто не видел, и предавался своим безутешным мыслям: уезжает!
Это было 16 ноября 1972 года, после разбора слова в Беловодском, на которое она всегда приезжала и оставалась ночевать у Фриды, своей подруги. Я зашел вместе с ней к Фриде, поговорили о том о сем. Потом я взял спичечный коробок, написал на нем несколько слов и украдкой, под столом, передал его ей. Как сейчас помню это чувство первого интимного контакта, когда моя рука коснулась ее руки. Я пригласил ее выйти за мной на улицу.
Она вышла, смущенная и взволнованная.
— Я тебя люблю. Любишь ли ты меня и согласна ли ты выйти за меня замуж? — это все, что я ей сказал.