Листьев медь — страница 16 из 51

Потом я решил порасспрашивать в автобусе, как вообще дела в городке, все ли там молодежь, и есть ли старики. Попутчики говорили, что здесь больше нестарые люди, и живут в общежитии, но есть и семейные, которые выписали сюда своих родителей. С точки зрения моих соседей по автобусу, идея Нифонтова о построении Учгородка в этом суровом месте была удачной только с точки зрения учений, которыми здесь занимались. Но вот с прочей жизнью здесь все получалось плохо – продуктов и промтоваров не хватало даже сейчас, хотя кое-что начали уже завозить. Проживать с семьей здесь очень непросто – голодно. И ходить в лес страшно – клещи.

– Развелись… Климат, что ли теплеет, то ли какие-то испытания…

Я вспомнил привычную фразу: «Особый химико-термический состав срединных почвенных наносов, возникших в результате загрязнения окружающей среды и расточительного использования энергоносителей, а также распыления в воздухе традиционных видов топлива…» И с чего это здесь развелись вдруг в таких количествах клещи?

Учгородок состоял из ровных рядов пятиэтажек из серого силикатного кирпича, нескольких кварталов одноэтажных коттеджей и ряда институтских зданий с разбитыми вокруг них парками. Балконы пятиэтажек выдавали особенности здешней жизни, а также некоторые отдушины – в ящиках уже курчавилась рассада, прикрытая прозрачной пленкой, наверху были привешены лыжи и санки, балконы утяжеляли эмалированные бачки и ящики, где, видимо, хранили привезенные из погребов овощи, тщательно утепляемые старым тряпьем.

Я пошел прямо к горсовету и безошибочно, нюхом, обнаружил архив. Здесь поначалу не повезло, в архиве сидела мужеподобная особа в брезентовой штормовке и квадратных очках – так выглядели первые исследователи оксалитовых трубок на Урале и в Сибири. Но я решил не отступать и вытащил первую из приготовленных шоколадок. Женщина в штормовке ахнула и так сложила крупные грубые руки, словно молилась, и порозовела вся, когда брала брусок в золотой фольге с красной зубцовской стеной на обертке.

А потом архивная женщина заплакала.

Я не выдержал и достал вторую шоколадку. Но женщина вытерла слезы и отказалась.

– Что вы, это слишком редкая вещь. Я могу получить удовольствие и запивая чаем обыкновенное толокно. Но с какой стати такая щедрость?

– Да мне вот нужно… – и я назвал Номерпервого.

– Сейчас, сейчас… – архивная полезла на полки, – Я ведь помню, приезжал какой-то пожилой к сотрудникам Кинетики, вроде они в свой институт его пристроили на работу.

– И их адресок?..

А адреска-то и не оказалось, сначала и молодые и старик жили в общежитии, а потом они куда-то уехали. Эх, сказала она, если бы ее архив уже перевели на корпы – все данные лежали бы порядке, а сейчас – и не найдешь, и она посоветовала мне съездить в районный центр в справочную, но я не выдержал и дунул прямо в этот ХимФиз или ФизХим.

Здание оказалось красивым, с огромными окнами, с массивным портиком при входе. Я прошел по дорожке парка – там все цвело – по северному, блекло, желто, фиолетово и мохнато, но так медово пахло! А когда протиснулся за тяжелую дубовую дверь – на меня вдруг пахнуло запахом подвала, к которому примешивалось еще что-то очень знакомое. Вдоль стен отделанного мрамором вестибюля стояли мешки, на которых белой краской в порядке возрастания были проставлены номера: 32-ой участок, 33-ий, 34-ый и так далее– всего около ста мешков, наполненных округлым, продолговатым, выступающим пузырями крупноячеистой мешковины. А прямо посередине стояли штабеля коробок с корпами и точно также, как в столице, пахли железом, пластиком и еще некой терпкой вонью, к которой потом привыкаешь и перестаешь замечать.

Я, было, подумал, увидев мешки, – «чего это тут, ведь не биологи же, не агрономы», но вот появилась тетка в черном форменном пиджаке с пагонами и спросила:

– А вы, сотрудник – корреспондент? Директор вас ждет, поднимайтесь на второй этаж.

Ну, я и пошел, так даже было лучше. И, надо же, ни бумаги никакой не спросила, ни пропуска.

Директор института оказался маленьким, шустрым и разговорчивым.

– Вы приехали писать о насекомой пушке?

– Да, да, – обрадовался я, – потепление, разрывы озонового слоя, активизация клещей – переносчиков инфекции…

– Пушка выбрасывает струю отравляющего вещества, расщепляющуюся на капли, размеры которых…

– Погодите, погодите… Но ведь капли оседают на растениях, на листьях, на невредных насекомых. И это как?

– Нет, вы не поняли, – обиделся директор, – капли точно соответствуют размерам именно этой породы клещей, и потому оседают только на их спинках. Больше капли нигде не осаждаются.

– Как это? – не понял я.

– Уж так рассчитан выстрел пушки, жидкостной снаряд предельной скорости и вязкости, разрывается на определенное число капель строго выверенных размеров. И вы должны понять главное – произвести столь тонкие расчеты нам помогли недавно установленные в лаборатории разбрызгивания корпы, ну, и, конечно же, специальное программное обеспечение, созданное сотрудниками института, которое производилось на основе строго определенной системы продвижений. Знаете, – он доверительно и лукаво глянул на меня – здесь уж не побалуешь – и зря в курилке не поторчишь, и в соседней лаборатории за чаем не засидишься – все регламентировано.

Я кивнул и быстро перешел на сотрудников института и поинтересовался возрастными категориями, а также тем, как они живут, велики ли семьи…

Директор назвал мне средний возраст сотрудников, число кандидатов наук и количество молодых семей, а потом перешел к проблемам исследования термояда.

Но я быстренько попросил показать мне лаборатории института, и директор отпустил меня побродить вместе с вахтершей в черном форменном пиджаке – остальные сотрудники, как оказалось, были на выезде.

И тут я снова принялся за свое – а нет ли в институте старейших сотрудников? Я бы написал «о преемственности поколений».

– Да есть тут один дед, Первачов его фамилия, – ответила дама в форме, хотя, может, и сама уже была бабушкой, – так и сидит в сарае, не выгонишь его.

– А в… сарае он что делает?

– Плазматрон там у него, – ответила вахтерша, и мы пошли в сарай. Когда проходили через вестибюль, поинтересовался, что это за мешки и что за номера.

– Ну, как что? – удивилась вахтерша, – Это посевной материал. У каждого сотрудника свой участок за городом, на мешках обозначен номер участка. Часть мешков уже отвезли, их хозяева картошку уже сажают. А в пятницу придет машина, отвезут остальные.

Сарай – металлическое сооружение с огромными гаражными дверями, стоял во внутреннем дворе института – грязноватом, залитом машинным маслом, уставленным проржавевшими стеллажами, ящиками с химическим стеклом, фрагментами испытательных установок. Как только мы вошли, в сарае зашипело и засветилось, словно в его глубине возникла шаровая молния. Я ненароком подумал: «Вот он и мой постный огонь».

– Первачев, а Первачев! – крикнула вахтерша, – Тут корреспондент, он прям от директора к тебе. Показывай свою сварку, не стесняйся.

И вот Номерпервый сам ко мне и вышел. Он оказался такой сухой и старый, что мне даже расспрашивать его было страшновато – еще переволнуется, давление там… Лицо у него худое, почти прозрачное, нос весь в красных прожилках, щечки – в сетке тонких сосудов, словно в румянце. Он показывал мне свое изделие, стоя в другом конце сарая за перегородкой, и гнусаво поясняя:

– Этот огонь называется – плазма. На самом деле – ионизированный газ, облако ионов. Температура очень высокая, может производиться сварка… Для достижения высокой температуры между анодом и катодом создается высокое напряжение, для чего устройство подключается к сети. Так вот: к сети.

И еще раз повторил: «К сети». Как будто его к чему-нибудь еще можно было подключить.

И только он потушил этот свой отнюдь не постный огонь, как я подобрался к нему и пристал:

– Мне о вас Федор Иваныч рассказал, и мне нужно…

И я был прав. Старик запыхтел, замкнулся, прожилки еще больше закраснелись, заалел даже кончик носа, и я заметил, что уж очень узок этот нос, почти плосок.

– Я – тут ни при чем. Я ничего вам не скажу… ничего. Вам нужно к Кубатому… в Яицк. У него там есть, есть… Или – к Китерварг. Я тут ни при чем, у нас тут сложная жизнь, голодно, тесно, я у детей…

33

А оттуда, из Учгорода, я решил переместиться в Ослябинск-5, но, как мне сказали в аэропорту «город временно закрыт», хотя и посмотрели с огромным уважением на все мои допуски. Ну, бутер солоноватый, это нам было не в новость, что-то тут всюду происходило, менялось, а Ослябинск вообще всегда был под вопросом, поэтому я переменил решение и попросил билет до Яицка. Дали.

Самолет сел в голой степи, и, я как спустился с короткого трапа, сразу почувствовал запах сухой полыни, который умудрялся пересилить даже топливный вонючий дух. К Кубатому пошел пешком, прямо из крохотного аэропорта. Шел по обочине обсаженной несколькими слоями тополей дороги, и, что удивительно, высмотрел в суховатой прямой траве среди тополей кучи огромных грибных шляп белого цвета. Дотопал, загрузился в город. Домишки там на окраинах – словно и в Плещееве – снизу каменные, сверху деревянные, чаще почерневшие. Я решил, что видимо, очень старые. На одном даже была надпись: «Здесь бывал Емельян Иванович Пугачев».

Топал я к центру, где виднелись серьезные кирпичные здания, коричневато-рыжие, с арками возле крыши – ну, как везде тогда строили, когда вообще начали строить, но по дороге наткнулся на церкву с маковками, заглянул – заколочена. Побродил еще, увидал разбитый местами бетонный забор, а за ним большие деревья. Потыркался вдоль забора – каким-то ветром, не полынным, другим, оттуда понесло – и вышел к здоровым воротам с чугунными зубьями, кое-где выломанными. Над воротами тоже была арка, а над ней надпись: «Парк им. Горького». Зашел, потому что не мог понять, чем оттуда тянуло.

Так, сначала – ничего особенного: густой сорняк под тополями, народу – никого, понятно – рабочее время, так я по аллее, потом деревья стали все выше, какой-то уже особой породы, вместо репья пошла гладкая, но сухая трава, и дорога потекла, вроде в гору, и просто я в этот лес погрузился, и тут земля оборвалась, за ней простерся песчаный склон-об