Разбираясь в запахах, он даже не сразу заметил, что Таинственная Фло запросто говорит с ним по-русски почти без акцента, и все выясняет, какие он применяет методики для повышения внимательности у подростков, работающих на конвейере на сложнейшем производстве. Она все это выясняла пока тащила Чубарова к достаточно большому внутреннему дворику с садом и усаживала на самую удаленную от помещений и деревьев скамейку. Здесь она прищурила очень темные, узкие, словно маслины, глаза, повела носом, будто принюхиваясь, и небрежно пожала плечами:
– Ну, вроде бы, возможно, здесь нас и не слышат. Во всяком случае, я буду говорить не все, и вы говорите не все… Кое-что я умею слышать в вашем сознании, кое-что сумею внушить. У меня не совсем получается, но попробуем…
Чубаров не нашелся, что ответить, только вдруг ляпнул:
– Вы ведь француженка, а так хорошо говорите?..
– Я свободно говорю на многих языках, – быстро ответила Фло. – Француженка я по матери, и сейчас ношу ее фамилию. А мой отец… Впрочем, потом… – и она небрежно смазала блестящими темными глазами по лицу Чубарова, и он тут же понял, что Фло собирается говорить с ним о выпавших и… о Ми.
Она выполняла ваше задание, я понимаю…
Я сделал преступную глупость. Ей нельзя было отходить одной. Должен был я…
Вы не сделали никакой глупости, – говорили глаза Фло, – вы сумели, видимо, хоть как-то приблизиться к тайне отчужденных.
Мы говорим просто – выпал…
Да, так многие говорят. У вас это в особенности… просто. Выпал… Не важно. Наш коллега Дюма не очень сведущ и разговорчив, но он сумел сообщить, что вы получили каким-то образом некую связь с выпавшими, с вашими бывшими учениками…
Бывшими!?
– Аким! – француженка схватила его за рукав и развернула к себе, по-прежнему напряженно глядя прямо в глаза. Он очень близко увидел ее желтоватую увядающую кожу, покрытую кое-где темными пигментными пятнами, ее тонкогубый рот с чуть выступающей нижней губой, острый хищный нос и упавшую на лоб пегую прядь волос, которую она все время пыталась убрать узкой негнущейся кистью с коротко подстриженными ногтями. – Я тоже не верю, что дети «выпали» навсегда. Я даже уверена, что многие из них живы. Более того, в силу определенных обстоятельств, я подозреваю, что и кто – не хочу этого «кто», но все же… – стал источником подобных событий. Но я могу лишь предполагать. А вы видели.
Да что я видел. Сам никак не пойму. Это чья-то чужая игра…
И Чубаров представил себе, пропустил перед глазами и странный тетрис, и покачивающуюся на дне параллелепипеда фигурку, напоминающую Сову, и письма ЧЯ и предложение отождествления.
Фло молча кивала, с удивительной силой держа его обеими вытянутыми руками за плечи и вглядываясь в лицо.
– Да, похоже на, да, похоже… – начала она затем бормотать, пожевывая губами, – Только что же это за образование? Откуда взялись эти гранники? Ладно, хорошо, я постараюсь связаться с ним… Надо бы пощипать кое-кого из темпористов. А то – успокоились, погрузились в теорию. Братца пора вызывать, Братца… – Фло еще что-то пошептала на незнакомом языке, а у Чубарова уже пошла новая мысль: «Ну, конечно! Темпористика! Исследования Густава Кламма. Совсем ведь недавно упоминали его в разговоре с Варакушей. „О моем отце, потом…“»
– А вот о некоторых вещах, – вдруг строго сказала Флоранс, – думать и говорить нельзя даже в садике. От тех, кто, возможно, противостоит нам, можно спрятаться только глубоко под землей, да и то не всегда. Ну, все. – Француженка резко встала, весело и довольно больно хлопнула Чубарова по спине, и повела к выходу.
Возле «шмонного» коридора она проговорила:
– Как жаль, что вы не сможете остаться на наш вечерний семинар. Но не беспокойтесь, я свяжусь с вами и передам все необходимые тексты.
Охранники уже наставили на него свои приборы, стараясь прощупать, не вынес ли он чего недозволенного из оазиса закордонной жизни, а Фло уже убегала по нездешне пахнущему коридору к Голубому залу и поющим детям.
По дороге домой Чубаров вспоминал все, что знал о темпористике и теории временных поверхностей. О вероятностных поверхностях с разными типами обществ, о возможных переходах между ними, о различных направлениях хода истории и прочем. Что же – гранники оказались на иной временной поверхности? Но ведь речь шла о человеческих цивилизациях… Фло сама ничего не поняла и решила еще с кем-то советоваться… Какого-то Братца искать.
Жди от них помощи, от этого Комитета спасения. Они – за коридором, за Голубым залом, за семью морями… За Глобальным Сетевым экраном. Не дождешься.
Глава 14Снова чужая игра
Дурацкие затеи с контейнером Катя решила оставить. Если уж дверь дважды выпустила ее… Поэтому она подошла к дверной панели, просто подняла руку и помахала своему идеальному изображению. Панель задумалась ненадолго, но все же опрокинулась. Кате казалось, что она уж никоем образом не запомнила всех перипетий перемещения, но, тем не менее, двигалась она, словно по хорошо отлаженной программе, то перемещаясь по высоким ступеням, то перепрыгивая с вагонетки на четвертьвагончик, огибая ребра пирамид и додекаэдров. Где-то впереди мелькнул провал с «садом», но вагонетка пронесла ее мимо. Пирамида, на которую она взбиралась, тоже оказалась на месте, и над ее вершиной, среди скоплений мелких многогранников было видно светящееся, незаполненное ничем пространство. Перемахнув с одной вагонетки на другую и проскакав некоторое время по широким ступеням, Катя забрела во внутренность, как ей показалось, гигантского куба, где по углам возвышались скопления мелких гранников, совершающих свои обычные действия: они смыкались гранями и превращались в некие гибриды экосаэдров с обелисками и додекаэдрами. С гранями же своими, безупречно ровными и черными, они проделывали совершенно неподобающие вещи – словно бы дробили их на мелкие уступы, стараясь этими лестницами-гибридами приблизиться к форме дуги, параболы, гиперболы или иной гладкой кривой.
Но это Сова уже наблюдала, а вот странные предметы в нишах, расположенных по разным сторонам куба, привлекли ее внимание. Это были, как ей показалось, заржавленные или покрытые мелкими песчинками-гранниками совершенно инородные в этом мире части какого-то механизма овальной формы с выступающими в разные стороны зубьями. Катя нагнулась над странным предметом и даже потрогала его руками. За этим старым, забытым или брошенным здесь механизмом она видела что-то еще. У нее даже создалось впечатление, что это одежда. Поверх кучи слежавшихся тканей была наброшен большой ветхий плащ или скорее мантия, подбитая темно-рыжим с вырванными клоками мехом. Рядом валялся высокий головной убор, похожий то ли на митру, то ли на рыцарский шлем. Кате вновь стало не по себе, как в прошлый раз, когда она увидела местный «цветник».
Но что-то тянуло ее дальше, Катя выбралась через отошедшую в сторону заднюю стенку куба и потащилась опять через внутренности многогранников, сдвигая, переползая, подпрыгивая и пролетая периодами в четвертьвагончиках. Путешествие, как и в прошлый раз, кончилось на дне параллелепипеда. Катя села и уперлась ладонями в чуть шершавое, и мягко-податливое на этот раз дно ЧЯ.
Все вопросы, ответы, задания и исполнения заданий, а так же вибрация дна и стенок, изменения температуры – то жар – то холод, даже легкое свечение пространства внутри параллелепипеда – все это обрушилось на Сову разом, как только она оказалась у ЧЯ. Объяснение этому могло быть лишь одно: ЧЯ ждал ее, очень ждал.
За короткий промежуток времени Катя поняла: да, это великое пространство гранников, да, они сознают свое несовершенство и восхищаются гладкими гибкими кривыми, овальными формами, более того, в последнее время среди них возникло стремление к самоусовершенствованию, желание приблизиться к некой округлой форме. Они хотят любоваться продуктами миров, подобных катиному, и привлекают их к себе. Все это обрушилось и вошло в нее сразу, но было совсем не все… Словно ЧЯ послушно выдал ей официальную информацию. И Катя тут же бурно отреагировала, стуча кулаками и коленками по нижней стенке Ящика и хрипло крича: «Не имеете никакого права! Отпустите всех домой! Я все сообщу! Буду жа…».
ЧЯ замер. Кате казалось, что она сидит в центре некоего действа, создаваемого едва видимыми вспышками в его стенках, изменениями температуры – словно клочки горячих и холодных участков кто-то пригоршнями рассыпал впереди и сзади нее. Кроме того, дно время от времени как бы сдвигалось, расходилось слоями, так, что Сову начинало подкидывать, словно на рессорах. Внутри у нее возникло чувство качелей, когда подмывает что-то снизу при полете вверх и ахает в середине груди при падении вниз…
«Подумай о себе, подумай о себе…» – говорил в ней чужой и удивительно знакомый голос. Сова поначалу не знала, о чем ей думать, но что-то настырно лезло в мозг, какое-то воспоминание. И она покорилась, пошла на поводу у неведомого подсказчика. Она вспомнила сборочный цех, и то, как ей было тошно делать бесконечно повторяющиеся движения, как она упорно придумывает новые ходы и меняет, меняет последовательность движений.
А потом подсказывающий как будто отступил, и она представила себе, как ей в раннем детстве подарили куклу-голыша с пухлыми пластмассовыми ручками и ножками, укрепленными на розовом туловище с помощью белых резинок, появляющихся, если ручку голыша с силой оттянуть, и как она купала голыша в овальной ванночке, полной голубой тепловатой воды. Вспомнила мамин чайник с розочками и душистую струю коричневого чая, расплывающуюся в белом кипятке складчатым шлейфом и наполняющего белую, с темной трещиной, чашку, и плавающие поверху чаинки – распарившиеся клочки сухих листов.
Качели сломали катину логику, заставили вытолкнуть из себя эти образы, забыть колкие слова страха. Катя отпустила державшие ее в сидячем положении ладони, которыми она до сих пор инстинктивно поглаживала качающийся пол, как бы повелевая качаться дальше, и уже готова была лечь и ни о чем больше не думать… Но тут откуда-то снизу возникли мощные грубые толчки, которые, казалось, готовы были разрушить все вокруг.