Боюсь, что тех, у кого в руках кастет и палка, а в мозгу бациллы фашизма, такие лирические послания не переубедят и не удержат от преступлений.
По дороге купил «Облик дня» и заглянул в главное управление Товарищества белорусской школы. Старик Павлович познакомил меня с очень интересным интеллигентным крестьянином из-под Клецка — Язэпом К. Односельчане послали его узнать, что нужно сделать, чтобы в их деревне вместо польской начальной школы открыли белорусскую.
— За налоги секвестраторы и полиция забрали у нас все, что уцелело от войны,— говорил он, упаковывая полученные от Павловича бланки и книги.— Сейчас паны отбирают у нас родной язык, а с языком и наше будущее — наших детей.
Слова его — трагичные и правдивые — показались мне немного книжными. Я поинтересовался его биографией: участник гражданской войны, потом был в «Громаде» [19].
— А грамоте учился там, где всех нас учили паны,— в Лукишках,— закончил он, прощаясь с нами.
Говорят, полиция каждый день вывозит политзаключенных в концлагерь Береза. Сегодня М. обещал познакомить меня с рабочими, которые работают на укреплении берегов Вилии.
27 апреля
Только что вернулся из Дискуссионного клуба, где с докладом «О положении людей труда в Польше» выступил Л. Грабовский, а в прениях — Ендриховский, Путрамент, Схус. Д. обещал дать последние номера «Rundschau» и на польском языке парижские «Ведомости».
В санационных и хадекских кругах носятся со статьей А. Кучара, который обвинил Дорожного в том, что тот написал стихотворение, использовав размер «нацдемовской «лявонихи». Я еще не читал этой статьи. Если это правда — так критику, видно, не хватает ни чувства юмора, ни элементарной логики, потому что у «лявонихи» и «камаринского» — один ритм, а его так чудесно использовал А. Безыменский в своей «Трагедийной ночи».
Сегодня по дороге в Заречье изучал витрины книжных магазинов. На одной рядом со знаменитым «Швейком» высится целая гора ура-патриотических повестей и рассказов. Я уж думал было, что как после Сервантеса перестали писать рыцарские романы, так и после Гашека прекратится поток этого рода низкопробной и фальшивой литературы. Но ему и конца не видно. Не могут без нее обойтись ни в школах, ни в казармах, ни в костелах.
В книжном магазине Святого Войцеха спросил Пруста. На польском языке его еще нет.
Что-то не пришел М. на встречу. Хозяйка его —старая, больная. Как-то неудобно говорить с ней о здоровых людях. Кажется, что ей становится даже легче, когда скажешь, что и у других не все ладно.
Несколько дней в Вильно гостил бывший редактор «Нашей нивы» А. Власов. В последние годы он совсем отошел от политики. Удивительно интересный человек. Я его помню еще со времен забастовки в Радашковичах — мы приходили к нему (он тогда был попечителем гимназии), просили выступить в защиту наших исключенных из гимназии и арестованных за политическую деятельность товарищей. Он обещал помочь. Но и он ничего не смог сделать. Школьные власти разогнали нас, выгнали нескольких учителей, а через какое-то время вообще закрыли нашу крамольную гимназию.
2 мая
Никогда еще не приходилось мне участвовать в такой громадной боевой первомайской демонстрации, какая всколыхнула вчера весь город. Под сотнями красных знамен, с пламенными лозунгами Народного фронта прошли десятки и десятки тысяч рабочих, юношей, девушек — людей разных национальностей, партий, профсоюзов, требуя работы, хлеба, мира и амнистии политзаключенным, усиления борьбы против реакции, антисемитизма и фашизма…
Во время моего выступления на митинге в зале Снедецких ворвались эндеки. Началась драка. Но рабочие и студенты быстро их разогнали. Только остались в фойе и на лестнице сломанные палки да битое стекло. Мне кажется, и сегодня еще мостовая не остыла от вчерашней могучей поступи демонстрантов, а кирпичные стены зданий все еще звенят от «Интернационала», который каждый из нас пел на своем родном языке.
По газетным сообщениям чувствуется, что война в Абиссинии подходит к концу. Только удовольствуется ли этим фашистская волчица?
12 мая
Всю весну город украшали. От Острой Брамы до кладбища Росса проложили новую трассу, вдоль которой покрасили заново все дома и заборы. В последние дни тут вырос целый лес мачт с флагами и полотнищами, покрашенными в цвета орденской ленты «Virtuti Militaгі». Улицы заполнены толпами гимназистов, военных, различными делегациями, приехавшими на захоронение сердца Пилсудского.
В связи с предстоящей торжественной церемонией в городе прошла волна арестов подозрительных элементов. В газете «Слово» напечатана громадная «Литания за маршалка Пилсудского до матки боской Остробрамской» Казимиры Иллакович, в которой поэтесса говорит:
Молись за него — мы ведь здесь, на земле,
Молись за него — мы ведь пустые и грязные
И зла от добра и неправды от правды
Отличить не умеем…
Хотела того Казимира Иллакович или нет, но в этих словах она высказала горькую истину о людях своего поколения, которые «зла от добра и неправды от правды» не умеют отличить уже давно.
Утром на вокзале непрерывно гремела музыка. Прибывали поезда с гостями, с представителями правительства, послами, сенаторами, министрами. Я вышел на улицу Великую. До самой Замковой горы тянулся бесконечный поток людей. Внезапно возле ратуши раздались голоса:
— Виват! Hex жие Рыдз-Смиглы! Виват!
Мимо пронеслись легковые машины. На одной из них я увидел Рыдз-Смиглы. Я едва смог выбраться из толпы и окольными улицами добраться до Буковой, где застал Павлика. Дома были только Любины родители, даже квартирант — очень симпатичный студент Л. Бляттон — уехал на несколько дней к родственникам.
Мы одни засели в комнатушке Бляттона и настроили его радиоприемник на Минск. Передавался митинг у могилы дукорских партизан, замученных легионерами. Передавался в тот же час, когда тут, в Вильно, разыгралась какая-то отвратительная мистерия или, вернее, комедия с захоронением сердца Пилсудского. Политический смысл ее ясен каждому. При помощи мертвых реликвий своего вождя его преемники хотят крепче првивязать к Бельведеру непокоренные мятежные окраины Речи Посполитой, заселенные какими-то там украинцами, белорусами, литовцами. Пытаются сделать то, что не удалось сделать даже самому Пилсудскому с помощью штыков, кандалов и молитв. Правительство в память захоронения сердца Пилсудского постановило построить на Восточных Кресах сто школ имени маршала — сто новых гнезд полонизации… О просвещении тут говорить не приходится.
13 мая
После долгих и нудных переговоров, сообщил Павлик, хадеки согласились прекратить антисоветскую пропаганду в своем литературном журнале «Колосья». Так что со следующего номера начнем и мы печатать в нем свои произведения. Гриша написал для этого номера очень интересную развернутую отповедь-ответ на статью ксендза А. Станкевича «Свет и тени» («Колосья», 1935, № 4). В пух и прах разбил он все доводы этого признанного лидера хадеции, выступившего с кадилом и крестом против новой, социалистической культуры. Отповедь Гриши «Критические заметки» написана убедительно и с блеском. Зося А. помогла отредактировать ее белорусский текст так, что она по стилю и языку будет выделяться из всех публицистических материалов, печатавшихся в журнале. Представляю себе удивление читателей, когда они получат этот номер «Колосьев», в который и я даю первую часть своей поэмы «Нарочь». Отправил письмо Васильку, чтобы он тоже что-нибудь прислал для журнала. Вечером набросал черновик стихотворения, посвященного Якубу Коласу. Обещал написать это стихотворение к юбилейной дате.
Западный ветер тревожно звучит,
Тропы лесные прикрыв листопадом.
Слушай, какую сегодня в ночи
Осень из листьев слагает балладу.
Может, вблизи пограничных столбов
Бродит поэт из восточного края,
Жалобу друга, товарища зов
Ловит он, ветру шальному внимая.
Видит этапные наши пути,
Видит колодников хмурых колонны,
Слышит унылый тюремный мотив,
Звон кандалов, словно звон похоронный.
Льется горячее олово слез…
Мнится поэту отцовская хата,
Серая слякоть, жестокий мороз,
Горе соседа, страдание брата.
,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,
О, сколько промчалось бесправных годин,
Но ширится отблеск Октябрьского света.
Тебя, мы слыхали, приветствовал Минск,
Народ величал по заслугам поэта.
Услышь это слово любви и от нас.
Оно, хоть охранники в оба глядели,
Хоть ветер свистел, но в назначенный час
Дойдет до тебя из глухих подземелий.
14 мая
Почти целый день просидел над статьями Панферова «О социалистическом реализме» и Гопенштата «О сущности пролетарского реализма», на которые наткнулся в журнале «Левар». Нужно немного подковаться теоретически перед обсуждением платформы Союза писателей Западной Белоруссии, о котором мы уже несколько лет ведем переговоры. Меня давно уже перестали интересовать не ориентирующиеся в политике поэты «божьей милостью», точно так же как и коллективные и авторитетные оценки произведений нашими критиками. До всего — даже до понимания таблицы умножения — нужно доходить самому. Хуже, что, установив для себя эти истины, я далеко не всегда их придерживаюсь.
На предварительной «явке» встретился с Г. Кроме народнофронтовых газет он дал мне Ремарка, предостерегая, чтобы я не заразился его «разоружающим» пацифизмом. Дома дочитал сборник трагических стихотворений Вацлава Мразовского.
Я знаю, что нет единого идеала красоты на все времена и для всех народов, но еще и не могу согласиться с мыслью Аполлинера, что когда-нибудь все виды современного искусства утратят прежнее свое значение, так как на смену им придут новые. Это высказывание привел в своем докладе кто-то из выступавших в Дискуссионном клубе, куда затащил меня Борисевич. Я чаще бы посещал этот клуб виленской интеллигенции, но не хочется лишний раз попадать под недремлющее око разных ангелов-хранителей, которые в последнее время установили там слежку за всеми — и в самом клубе, и на подступах к нему.