Под вечер был у Ново-Вилейки. Горы, шумливая река, грустные поля, окруженные ельником, крутая тропинка, неизвестно кем протоптанная, дремучая гуща орешника. Пока находишься на свободе, редко это замечаешь. Только хоть раз пережив разлуку с природой, начинаешь дорожить ею, как матерью, что тебя родила…
Почтальон принес письмо от Лю. Должен признаться, что ее письма интереснее моих, хоть я считаюсь поэтом. По-видимому, я становлюсь типичным представителем того поколений, живущего в век радио, телефонов, самолетов, которое, не оставит достойного эпистолярного наследия.
Эпиграф для стихотворения: «Твои длинные эти ресницы». Мы абсолютно не умеем писать о любви…
Зубная боль испортила мое романтичное настроение. Вынужден был искать спасения у знакомого стоматолога Грабинского. Хорошо, что тот отказался от гонорара, хотя я и полез в карман, словно у меня там были деньги.
— Ну что ж, пан доктор, чтобы не нарушать закона «зуб за зуб», надеюсь, вы не откажетесь принять от меня когда-нибудь за свою помощь хоть сборник моих стихов!
Было поздно, а небо распогодилось, посветлело от звезд, словно приближался рассвет.
15 мая
В Поставах состоялся суд над двадцатью восемью рыбаками — участниками нарочанского бунта. Жду возвращения С., он поехал специально, чтобы присутствовать на этой расправе, а потом написать обо всем в нашу газету. Нужно будет у моих домашних узнать, кто такой арендатор Бештарт, которому во время одной из горячих стычек на озере рыбаки изрядно помяли бока…
К власти пришел Славой-Складовский — автор солдафонских панегириков «Обрывки рапортов», конфискованных цензурой. Редкий случай, когда в индексе запрещенных книг —книга самого премьера.
Взял у Павлика написанную им для очередного номера «Нашей воли» острую статью о последних событиях в Польше и о наших задачах. Боюсь только, что цензор ее не пропустит, да и редактор не отважится напечатать.
Чтобы не возвращаться домой дорогой, которой я шел на свиданье с ним, я пошел тропинкой, что вилась по правому берегу реки и вела к парому. Вечер был тихий и ясный. В лесу перекликались соловьи, и было слышно, как звенели сбегающие с обрывистого берега Вилии ручейки.
28 мая
Сегодня не хотелось идти домой, покидать озаренные расцветшими каштанами улицы и парки. Только внезапная гроза загнала меня под сумрачные своды кафедрального собора. Давно я уже не видел такого ливня и не слышал такого грома.
В редакции «Колосьев» Шутович показал мне несколько стихотворений А. Березки. Мне кажется, из него вырос бы интересный и серьезный поэт, если бы он смог высвободиться из-под опеки своих духовных отцов.
Вечером забежал на вокзал и переписал для Павлика расписание поездов на Варшаву и Молодечно.
30 мая
А Вильно после шумного праздника коронации матки боской все еще никак не может успокоиться. На улицах много богомольцев, туристов. Сколько денег стоила эта буффонада!
Начало складываться стихотворение:
Матка боска, в своей Остробрамской хрустальной часовне,
Как могла ты убийцам позволить легко и безмолвно,
Чтоб они возложили корону тебе на виски
В час, когда наши матери в трауре, в черных одеждах тоски,
Когда звон кандалов, когда виселиц скрип, не смолкая,
Непрестанно вторгается в ночи бесправного края…
Взял у Т. несколько номеров «Лефа». Он их получил у бывшего члена клуба «Змаганне» И. Дворчанина. Когда Дворчанина арестовали, а клуб опечатали, журналы остались у Т.— их никто у него не искал: кому могло прийти в голову, что в глухих и темных уголках Западной Белоруссии поэты внимательно следят за всем тем, что происходит в мире, хотя многие из них даже не овладели еще элементарной техникой стиха.
На рынке, когда покупал обрезки колбасы, встретил знакомого мядельского лавочника. Жаловался, что крестьяне почти ничего не покупают. Безденежье страшное. Экономят на соли, керосине, спичках.
— Вы тут, в Вильно, не слышали, чем все это может кончиться?
У Дембинского [20] познакомился с резолюцией Львовского съезда работников культуры (16-17 мая), на котором он выступал от имени трудящихся Западной Белоруссии. Съезд этот вызвал могучее эхо во всей Польше. Он был боевой демонстрацией единства интеллигенции и рабочих масс, требующих создания Народного фронта. На этот съезд должен был поехать и я. Еще в Пильковщину Зося А. привозила мне некоторые материалы для моего выступления, но меня задержали неотложные дела, связанные с газетой «Наша воля», со сборником «На этапах» и особенно — усилившаяся слежка.
Вечереет. Когда был маленьким, я очень боялся темноты. Даже когда лежал с дедом в запечке на нарах, старался с головой спрятаться под одеяло. А сейчас подружился с ночной теменью, которая уже не раз меня спасала.
6 июня
На открытии памятника на могиле Казимира Свояка встретил нескольких знакомых гимназистов. Они рассказали мне, что их вызвал директор гимназии Островский и запретил встречаться со мной, как с человеком, который сидел «за коммуну», а сейчас находится под надзором полиции. Запретил он им также заходить в редакцию «Нашей воли» и в Товарищество белорусской школы…
Что-то снова активизируется пан директор в своей роли подручного ботянских, ясинских, петровских… Нужно признать, нелегкое это дело — служить стольким господам. Правда, до сего времени он кое-как справлялся.
17 июня
Рекламы «Сахар придает силу», «Носите воротнички только фирмы «Штраус»…» Очень ценные сведения — особенно для безработных, которых, по сообщению Биржи труда, на 15 марта было уже 458 064 человека.
Возле кино «Люкс» какие-то пьяные затеяли драку. Собрался народ, вмешалась полиция…
Отнес в «Нашу волю» статью Павлика «Прочитайте… и будет ясно». Статья написана в ответ на выступление редактора «Белорусской криницы» против линии нашей газеты. В гранках прочел статью Якуба Коласа «О белорусской поэзии», перепечатанную в «Нашей воле» из советской прессы. Среди имен, которые он называет,— Хадыка и Кулешов. Мне, кажется, не попадались еще их произведения. Завтра пойду пороюсь в библиотеках.
А пока сижу над присланными в редакцию рукописями Я. Сумного, В. Бурстальгама, А. Чаромхина, А. Дика, Я. Калины, М. Листа, М. Дубровича, А. Иверса… Стихи последних двух — наиболее интересны и самобытны. Покажу их Павлику и дяде Рыгору.
На воротах, что ведут на кладбище Росса, кто-то наклеил объявление: «Сдается комната с отдельным входом, с домашними обедами и молодой хозяйкой». Из брачного раздела одной газеты: «Панна с водяной мельницей ищет кавалера — с ветряной…»
Около месяца уже нет дождей. Во многих местах, говорят, не взошли даже яровые, да и озимая рожь очень слабо поднялась. Неужели и этот год будет таким же неурожайным и голодным, как 1928-й или 1933-й?
18 июня
Приехал С. cо своими стихами, претензиями и рапповскими замашками. Приехал налаживать контакты с Народным фронтом и просил, чтоб я ему в этом помог. Вечером встретился с Павликом. Он очень настороженно отнесся к приезду С., попросил меня немедля предупредить товарищей из «Попросту» и «Нашей воли», чтобы они не вступали с ним ни в какие переговоры. Даже деньги, которые Павлик дал мне на обратный билет для него, посоветовал не вручать ему лично, а передать через кого-нибудь из работников редакции. Расспрашивать было неудобно.
Сегодня получил от Павлика чудесный подарок — два тома В. И. Ленина, изданные в Варшаве «Домом книги польской». Теперь можно будет, не скрываясь, читать эти произведения Ленина.
Заглянул на Буковую. Думал, есть какие-нибудь вести от Лю. Но дома застал только ее старого отца. Он сидел на кухне и мастерил — вырезал деревянные черпаки, ложки, вилки. Это единственный его заработок, на него он покупает папиросы и хлеб. В доме как-то грустно и тихо. Раньше, когда жила тут вся наша орава, хоть и было бедно и голодно, но зато весело и шумно. Вечерами до поздней ночи спорили, пели песни, читали вслух Горького, который тогда был неизменным и самым авторитетным наставником нашим и другом.
Вскоре пришла с базара и Любина мама. Давно уже и она, по ее словам, не получала никаких известий от Лю. А может, не хочет говорить мне, как когда-то не хотела передавать Лю моих писем из тюрьмы, опасаясь, чтобы я и на дочку ее не накликал беды. Хотя сама она — необыкновенная женщина. Сколько раз в трудные минуты она помогала нашим товарищам и мне!
Принес ей из колодца два ведра воды. На улице остановила меня жена лавочника Янкеля. Видно, хотела о чем-то спросить, но к лавке подошли покупатели, и она побежала их обслуживать.
Возле Главного управления Товарищества белорусской школы крутятся полиция и шпики. Я направился в сторону Остробрамской, к знакомому торговцу книгами. Он обещал мне достать у букинистов «Песни» Чечота. Около ратуши едва пробился сквозь толпу гимназистов. Чем живет эта молодежь? Неужели не надоела ей эта «романтика» — шовинистическая жвачка, которой ежедневно кормят ее учителя, ксендзы, кино, радио, печать? А самое страшное — эта молодежь не знает не только всей, но и половины и даже четверти правды — трудной, суровой, тревожной правды окружающей ее жизни.
19 июня
Обошел с десяток газетных киосков, пока на Погулянке не нашел последний номер «Облика дня» со стихами Владимира Слободкина. Одно из них мне особенно понравилось, и я, зайдя в Бернардинский парк, перевел его.
На Завальной встретил Шутовича, от которого узнал о смерти Горького. Не стало одного из самых любимых моих писателей и учителей.
Я пошел блуждать по лабиринту привокзальных улиц. В Вильно столько удивительных закоулков! Можно без декораций, лучше, чем на театральных подмостках, ставить разные жанровые сцены, мистерии, драмы. На одной только Лукишкинской площади сколько разыгралось трагедий! При царе вешали повстанцев 1863 года, а сейчас разгоняют демонстрации безработных, под конвоем перегоняют, из тюрьмы в тюрьму, осужденных. На святого Казимира — несколько дней шумит и гремит многолюдный праздник.