Ужо сонейка штодзень вышэй подымаецца ў неба,
Праменныя ўсмешкі свае пасылае застылай зямлі…
Гекзаметр как-то сразу втянул меня в свое могучее эпическое течение.
16 августа
Сегодня вернулся из Пильковщины, куда уезжал на несколько дней. Жаль, что Павлик дал мне этот отпуск как раз тогда, когда приезжала Лю из Варшавы. Конечно, вернувшись в Вильно, я ее уже не застал. Пошел в Закрет. Когда она была в Вильно в прошлый раз, я ей читал тут первые страницы корректуры «На этапах». Сейчас в парке почти никого не было. Может быть, потому, что собиралась гроза. Я вышел на высокий берег Вилии. Туча прошла стороной — на Зверинец, Антоколь. В Закрете гулко шумели сосны. И мне казалось, что шум их — это гомон пильковских лесов, с которыми я только вчера расстался.
Дома начал переводить стихотворение Ю. Путрамента «Военный парад».
24 августа
Два дня подряд писал и писал. Рассчитался со своими долгами — письма, статья, рецензия. Успел даже набросать стихотворение «Осень» и перевести чудесную «Испанскую балладу» Э. Шиманского.
Как и можно было предвидеть, разгорелась полемика с хадеками в связи с опубликованием в «Нашей воле» двух моих критических статей о «Путешествии» Михася Машары. «Путь молодежи» откликнулся довольно-таки провокационной статьей Я. Найдюка, который взял под защиту М. Машару и «Нестарого» — Макара Кравцова, чей не слишком привлекательный портрет я когда-то нарисовал в своем стихотворении «Критик».
Начинаем кое-что предпринимать для организации Союза белорусских писателей.
Дело это сложное. Даже если получим разрешение — нужно разработать идейную платформу, способную объединить людей с разными политическими взглядами.
26 августа
Дождь помешал всем моим сегодняшним встречам «на лоне природы». Написал открытку Машаре о наших литературных делах и о том, что его настоящие друзья — не на той стороне, где орудуют звонари из «Белорусской криницы», «Христианской мысли» и «Пути молодежи».
27 августа
В «Нашей воле» напечатана статья Ви-ча (Р. Р. Ширмы). В ней автор здорово высек Я. Найдюка, который снова, говорят, собирается выступить против меня с новой своей филиппикой. Ну и олух!
Написал письмо домой. В Испании — неразбериха Сижу без хлеба — все деньги ушли на газеты.
29 августа
Работаю над стихотворением, посвященным Якубу Коласу, и еще над одним лирическим стихотворением.
30 августа
Вечером был у дяди Рыгора. Он рассказал о закулисных разговорах хадеков по поводу моего сборника. Распускают слухи, что издали его коммунисты, что В. Труцка — не издатель, а подставное лицо и т. д.
Видно, нужно будет выступить в «Нашей воле» и посоветовать им не отнимать хлеб у прокурора и следователя.
2 сентября
Прочитал М. Василька. Много лозунговщины и политэкономии. Наиболее удачные стихи — лирические. На стихах его явственно ощущается влияние Некрасова. Начиная со сборника «Шум бора» и до половины тридцатых годов в творчестве его был застой. Сейчас он снова вышел на свою дорогу. Последние его стихи отличаются идейностью, образностью.
4 сентября
Получил письмо от Машары. Чувствуется, что критика «Путешествия» очень его задела. Помешался человек на пунктике «вольного поэта». С этой давно обанкротившейся позиции он и продолжает отстаивать свою поэму.
Говорил с Павликом. Ознакомил его с письмом Машары. Павлик немного поругал меня за резкий тон моей рецензии. Условились, чтобы я в своем письме пригласил Машару приехать в Вильно и договорился с ним о сотрудничестве в наших печатных органах.
— Когда встретимся,— сказал Павлик,— мы предложим ему переехать из его глухих Таболов в Вильно. Здесь условия для его творческого роста лучше.
Павлик уже говорил на эту тему с некоторыми хадеками; предложил им даже покрыть расходы по переезду, квартире. Но те что-то упираются. Видно, опасаются, как бы поэт, который и так часто бунтует против них и их бога, совсем не высвободился из-под их опеки.
До поздней ночи засиделся у дяди Рыгора. К нему зашел какой-то бродяга — музыкант из-под Ашмян — и играл на цимбалах. Особенно хороши народные свадебные песни.
6 сентября
Продолжаю работать над четвертой частью «Нарочи», над новыми стихами для «Белорусской летописи», «Руни», «Колосьев». Последнее время чувствую себя каким-то уставшим. А еще нужно ответить на много писем. Хорошо, что впереди два дня, свободных от всяких встреч (7-8 сентября), два дня, свободных от переговоров и поездок. Признаться, надоела мне моя цыганская жизнь. Тянет в деревню. Иногда и на улице вдруг почудится мне запах свежей борозды, шум лозняков на наших болотах — в Неверовском, в Щиповке. Я уверен, что дома свежий ветер очень скоро согнал бы с меня усталость и пыль и грязь, которая лезет из подворотни «Родного края», из шовинистических, фашистских и клерикальных задворков и оседает на сердце.
А тут еще с делами не ладится, не так-то легко завязать контакты с некоторыми прогрессивными деятелями старшего поколения, которых когда-то наша печать обвиняла с левацких позиций во всех смертных грехах.
9 сентября
Познакомился с интересными ребятами, приехавшими учиться в Вильно. Получил письмо от Миколы Засимы. И ворох его новых стихов. Несколько сатирических стихотворений нужно будет, выправив, дать в газету, а остальные отнести дяде Рыгору — спрятать. Кончаю писать четвертую часть «Нарочи»; она, кажется, удалась больше, чем предыдущие. Если бы так дальше пошло — не боялся бы за конец поэмы. Признаться, когда начинал писать свою «Нарочь», у меня не было никакого плана. Сначала думал написать стихотворение, но оно под пером разрослось, как лозовый куст,— во все стороны дало отростки. Теперь я и сам удивляюсь, как это я без всякой предварительной подготовки и сравнительно без серьезного творческого багажа отважился взяться за такую вещь. Правда, все это отразилось на композиции поэмы, на схематичных образах ее героев. Может быть, потом, когда все доведу до конца, исправлю. А сейчас — за работу!
Когда кончал писать письмо Машаре, зашел Бурсевич. Прочитал я ему новый кусок «Нарочи» и перевод «Испанской баллады» Шиманского. Поговорить нам с ним не удалось — к хозяйке ввалились гости. Вечерело. Я проводил его немного, а сам пошел с материалами в редакцию. Возле здания главного почтамта встретил Манцевича, от него узнал, что приказом Виленской городской управы закрыта «Наша воля». Я с полдороги повернул на старую свою квартиру, думал, может, застану Павлика. Но он не приходил уже несколько дней. Что за причина? А ждать — поздно. Пора и самому возвращаться домой.
На некоторых улицах, за железной дорогой, фонари были погашены. Темень, как в туннеле. И где-то в ночи перекликались паровозные гудки. Дома у нас почему-то горел свет. Неужели еще не разошлись гости? А может, снова пришли с обыском? Медленно, прислушиваясь, подымаюсь по. лестнице. Узнаю голос знакомого хозяйки — офицера Рогозина:
— Олечка, я прочту вам еще одно свое стихотворение, на которое уже написана музыка…
Может, не возвращаться домой, а еще побродить по опустевшим улицам Нового Света?
21 сентября
Ходил к адвокату Заштовт-Сукеницкой. Живет она в центре Вильно в своем уютном и тихом особнячке, окруженном тенистой зеленью деревьев и декоративным кустарником. Советовался с ней о своем деле, связанном с конфискацией сборника. Сборник она получила от кого-то из редакции «Попросту» и уже знала о моем конфликте с цензурой. Обещала поинтересоваться моим делом и, если нужно будет, выступить в суде. Я помню еще по первому нашему групповому процессу ее немного «женскую», обаятельную, волнующую речь, произнесенную в защиту моих товарищей. Мне, тогда еще не обстрелянному воробью, казалось, что после ее слов суд, растрогавшись, должен вынести нам совсем мягкий приговор, но всем всыпали по четыре года тюрьмы, а мне с С. Лавором и С. Скурко — по шесть лет.
На столе у нее лежал какой-то художественный журнал с репродукцией известной «Евы» Дуниковского; изображенная художником первая женщина, только что вылепленная из глины библейским богом, нуждалась, как мне казалось, в значительном усовершенствовании, чтобы стать похожей на хозяйку дома, которая с милой улыбкой расспрашивала меня, как издавался мой сборник, кто такой издатель В. Труцка, кто автор предисловия, кто делал обложку.
Говорил сегодня с некоторыми нашими деятелями старшего поколения о школьных и других делах. Самая страшная вещь — равнодушие. Если с ним не бороться, оно, как трясина, может погубить любого человека.
Видно, каждое новое поколение в литературе начинает свою жизнь с атаки на своих предшественников. И тут нечему особенно удивляться. Никто еще не создал универсального образца в искусстве, одинаково прекрасного для всех времен, поколений и народов.
В редакции «Колосьев» Шутович показал мне несколько новых стихотворений Н. Последний уже давно ничего нового не открывает. Генезис его трагедии в том, что он поверил своим аллилуйщикам, объявившим его «выдающимся», и начал писать вещи, за которые могут позволить себе взяться только действительно выдающиеся. А нам пока что делать этого нельзя.
Знакомясь с современной авангардистской поэзией, я все чаще задаю себе вопрос: почему авангардистским называют только одно направление, словно другие ничего нового не открывают? И почему-то особенно охотно это звание присваивается поэзии, которая все больше и больше отходит от жизни народной и ограничивает, сужает круг своего воздействия, Мне трудно быть почитателем красоты, ключ от которой — я должен верить на слово — находится в ненадежных руках автора. Называли же некоторые авангардисты свое искусство «массовым», в то время как кроме них его понимали только еще несколько человек.
25 сентября
Письмо от Д. Пишет, что сборник мой не получила, что начальник почты и солтыс проверяют всю корреспонденцию, выясняют даже, кто какие выписывает газеты. Придется послать через кого-нибудь из знакомых.