На Остробрамской, возле здания русской гимназии имени А. С. Пушкина, встретил слепого Федора — сына своей квартирохозяйки. Он часто навещает мать. Если застает нас с Сашкой дома, любит поговорить с нами. Глаза ему выжгла уксусной эссенцией жена, когда он с ней разводился. Страшно теперь смотреть на калеку. Идет по тротуару, постукивая палкой. Я давно разминулся с ним, а у меня все отдавалось в ушах постукивание посошка, который видит больше, чем человек.
9 сентября
После суда над моим сборником «На этапах» В. Труцка пригласил нас с дядей Рыгором и Короленко в ресторан «Затишье», где я встретил нашего мядельского фотографа Сидоровича. Он сидел в уголке за небольшим столиком и, видно, кого-то ждал, потому что все поглядывал на входящих.
— Что слышно на нашей Мядельщине? Может, были в моей Пильковщине?
Новости те же, что я слышал давно. До чего медленно идет у нас жизнь, словно время застыло на месте. Даже события, которые произошли несколько лет назад, считаются свежими.
Сидорович — оригинал. Любит предсказывать, что должно у нас случиться, а потом объяснять, почему не произошло того, что он предсказывал.
Вечером ходил на Замковую гору. Тишина. А мне кажется, что в этих руинах неистовствует буря голосов.
Раздобыл последний номер «Литературных ведомостей» — журнал, для которого словно бы не существует классовых противоречий. Он напоминает вестибюль гостиницы, где встречаются только «талантливые» и «знаменитые».
За стеной крутят патефон. Поет хор «Дана». Сегодня надо дочитать Л. Каниньского «Конъюнктура пафоса», завтра должен вернуть книгу Милянцевичу.
Мне кажется, что современная лирика отходит от сюжетной композиции. Самый верный способ познакомиться с поэтом — прочитать его лирические стихи.
Ответил на несколько писем. Каждый графоман угрожает, что я буду отвечать перед историей, если не помогу напечатать его стихи. Положение сложное.
Солнце постепенно садится за красные черепичные крыши. На их чешую ложатся вечерние тени, и крыши кажутся фантастическими рыбами, что уплывают в ночь.
18 сентября
Осиротела семья виленских печатников — умер старый Б. Клецкин, который за свой век издал столько книг белорусских писателей — да и разных других,— что из них можно было бы сложить вторую Замковую гору. Интересно, в какие руки попадет теперь его типография? Нужно узнать, когда его будут хоронить, и сходить попрощаться с ним, потому что он не раз помогал нам выпутываться из разных конфликтов с цензурой.
В Оранжерейном переулке встретил шумную гурьбу студентов. Среди них был Денек Скаржиньски. Сказал, что в воскресенье собирается поехать с друзьями на Зеленые озера. Предложил и мне присоединиться к их группе. Нужно посоветоваться с К. Давно уже я не был в этой живописной караимской окрестности.
Возвращаясь домой, остановился посмотреть на крикливо и ярко, клерикально и шовинистически разрисованный книжный магазин «Святого Войцеха». На витрине — книга М. Здзеховского «Шатобриан и Наполеон» — книга последователя В. Соловьева, для которого все коммунисты — посланцы антихриста. Самое удивительное — в этом году автору присудили премию имени Филоматов. Что общего у этого философа-реакционера с филоматами?
Принялся за перевод Я.Гущи:
Гэтым валасам ніякія рукі не казалі: залатые…
Дальше десятой строки не пошел. Заело. Отложил.
Нужно познакомиться с новыми сборниками А. Рымкевича, А. Неловицкой, Т. Лопалевского. Меня интересуют польские поэты Виленщины потому, что мы работаем над одним и тем же материалом, только их больше привлекает зеленый цвет этой земли, а нас — еще и красный. На современную польскую поэзию наибольшее влияние оказал имажинизм и акмеизм, а футуризм — как его ни пропагандировали и в итальянском, и в русском варианте — почему-то не привился. Видимо, недолговечность многих литературных направлений вызвана тем, что рождаются они не на земле, не на улице, а в ресторанах, в среде мещан. Сейчас мне кажется самым авторитетным и перспективным в поэзии направление, которое представляют Чухновский, Пентак, Скуза…
19 сентября
От редактора «Колосьев» Шутовича узнал, что цензура конфисковала сборник Михася Машары «Из-под крыш соломенных» — один из лучших его сборников.
Последние действия администрации не оставляют никакой надежды на то, что в наше время будет возможность издавать что-нибудь достойное внимания.
3 октября
В Бернардинском парке открылась выставка фруктов. Жаль, что не смог быть на ее открытии и полюбоваться на воевод да министров. Может, когда-нибудь придется писать их портреты. Чего стоит один только Виленский воевода пан Ботянский! А сколько там было всяких других «фруктов»!
А вообще-то выставка довольно интересная. Насмотрелся на целые горы антоновки, ранета, папировки, графштина, титовки, пепинки литовской, монтвилы, ананасов боржанецких… Если б не видел своими глазами, не поверил бы, что столько солнечных, душистых плодов родит наша земля. Среди фамилий садоводов узнал несколько уже мне знакомых: Сикора, Богданович, Олешек и Егоров — из Кривичей.
А день солнечный, погожий. Золотой листвой оделись горы, дугой огибающие парк, в котором без умолку шумит крутая и прозрачная Виленка.
10 октября
Буйницкий подарил мне два своих сборника «Ощупью» и «На полпути». Путрамент когда-то хвалил мне его стихи. Вечером засяду за них.
На Буковой застал Михася Василька. Он приехал в Вильно на несколько дней, чтобы повидаться с Кастусем Условились, что завтра встретимся в редакции «Белорусской летописи». Там, наверно, будут и дядя Рыгор и Павлович. В этот раз Михась был довольно-таки агрессивно настроен по отношению к некоторым нашим современным поэтам. Надоели и ему все эти творения санационных и хадекских бардов, которых неизвестно для какого читателя печатают. Потом снова нашло на него минорное настроение.
— Как, браток, думаешь: удастся нам создать что-нибудь заслуживающее доброго слова?
Вопрос был неожиданным и насторожил меня. За словами «удастся ли» я почувствовал тревогу — «дадут ли нам?», потому что тут же он рассказал о невеселых делах в его Бобровне, о том, что при последнем обыске полиция грозила ему высылкой, расправой. Забрали несколько тетрадей со стихами. Ко всему этому начала прихварывать жена, дома нет хлеба и надеть нечего.
Расстались мы с Михасем возле ратуши. Я предлагал ему переночевать у меня, но он хотел навестить какого-то родственника. Может, Макара Кравцова, которого Михась называет «ржавым». И правда, что-то заржавевшее есть в этом человеке — скептике и лакее, продавшем и способности свои, и душу черту — Островскому и прочим политическим банкротам во главе с Алехновичем [30].
25 октября
На улице — дождь, слякоть, ветер. Только и остается, что сидеть и писать ответы корреспондентам «Белорусской летописи». В такую непогодь двор наш кажется еще более неприглядным. На крыльце сторожки сидит, съежившись, собака. На веревке, протянутой от угла дома до забора, болтается какое-то тряпье. В водостоке мокнет газета и пустая коробка от мыльного порошка «Родион», украшенная желтым диском солнца. Под разноцветными зонтиками стоят две женщины. По-видимому, делятся только что принесенными с рынка новостями. У одной краснеют в корзинке помидоры, у другой — разная зелень. Женщины так заговорились, что и на дождь не обращают внимания. Зонтики их кажутся огромными грибами, внезапно выросшими на мостовой. Дождь, дождь, и, как видно, затяжной, потому что все лужи покрыты оспой дождевых пупырышков. Вспомнились строки Стаффа:
Дождь в окно стучится, дождь звенит осенний…
Думаю над стихотворением «Ночной сев». Сюжет — от моего деда, который мне когда-то рассказывал, как он в войну сеял рожь. Получится ли? Порой история рождения произведения бывает интересней самого произведения.
27 октября
Во имя нашего Завтра — сожжем Рафаэля,
Разрушим музеи, растопчем искусства цветы… [31]
В последние дни столько прочел литературных манифестов и программ, что на зубах оскомина, как от кислых яблок. Теперь буду обходить их за десять верст.
В сборнике Путрамента «Лесная дорога» нашел и свое стихотворение «На трассе диких гусей». Это — первое мое стихотворение, переведенное на польский язык. До того оно было опубликовано в «Курьере виленском», и я получил за него от своего переводчика первый в своей жизни гонорар — три злотых. Я не хотел брать денег, хоть и сидел без хлеба. Признаться, раньше я никогда не задумывался над тем, что стихи имеют какую-то денежную ценность. Я знал, что за них могут посадить в тюрьму, судить, но чтобы за них платили…
28 октября
Рассказывали, что, когда у Оскара Уайльда спросили почему он живет таким бездельником, он ответил:
— Сегодня работал весь день.
— Что вы делали?
— До обеда правил статью: вычеркнул одну запятую.
— А после обеда?
— Возвратил запятую на прежнее место…
С таким примерно результатом работал сегодня и я. Все чаще задумываюсь о границе, отделяющей поэзию от прозы. Может, ее и вовсе нет? В том понимании, в котором она существовала, ее уже никто не признает. Каждый переносит пограничный столб в глубь то одной, то другой державы.
Мы часто говорим о великом значении литературы в жизни народа. Но, сравнивая наши мизерные тиражи с тиражами книг и газет в Советской Белоруссии, убеждаешься, что круг наших читателей весьма и весьма ограничен. А если учесть еще и препятствия, стоящие между нашими книгами и читателями (а их нельзя не учитывать), мало оснований остается для оптимизма. На своей Мядельщине я могу на пальцах пересчитать людей, читающих наши газеты и книги. Правда, эти люди в какой-то мере, как говорят, делают погоду. Но все же их мало.
29 октября
А это записал со слов А. В последние минуты своей жизни товарищ Н. Ботвин сказал, обращаясь к солдатам: «Учитесь на мне стрелять, чтобы научиться стрелять в своих врагов… Потому что не я ваш враг…» А товарищ К., когда ему дали пятнадцать лет, бросил в лицо судьям: «Не вам принадлежит время, которым вы сейчас распоряжаетесь, паны!»