Уже второй год в западнобелорусской литературе царит смерти подобная тишина. Прекратилась борьба за качество, за идейность. Ни атак, ни фронтов, просто так. Каждый, словно улитка, забрался в свою раковину и живет отдельной жизнью. Мы даже не заметили, как пролегла между людьми граница недоверия,— теперь перейти ее труднее, чем ту, что огорожена колючей проволокой, обставлена сторожевыми вышками; и разрослась на несусветной лжи и демагогии вражеская пропаганда, которая почти не встречает отпора. А если и встречает, то с опозданием. А за это время нарастают пласты нового вранья. Как недостает нам трибуны, чтобы все поставить на свое место, чтобы, как прежде, с нами вынуждены были считаться! Хорошо еще, что никак не удается забить радиопередачи из Минска,— их слушают не только крестьяне, но и осадники, и государственные служащие, и военные. Недаром правительственные круги упорно пытаются заглушить этот голос с востока. За слушание радиопередач из Минска полиция уже многих штрафовала, судила, высылала в западные воеводства.
Под руку попали два интересных стихотворения украинского поэта Макара Кравцова. Попробовал их перевести. Получилось не совсем как хотелось… Интересно, кто этот Макар Кравцов? Есть еще и Богдан Кравцов — автор сборника стихотворений «Сонеты и строфы». Чтоб не затерялись, нужно переписать хотя бы и черновые переводы этих двух стихотворений Макара Кравцова.
После знаменитых «Окон» [40] до нас доходит очень мало новинок украинской литературы. Единственным источником, где еще можно кое-что раздобыть, является кружок украинских студентов в Вильно. А нам, белорусским писателям, нельзя не знать литературы братских славянских народов — русской, украинской, чешской, словацкой, болгарской…
3 августа
У нас часто искушают писателей просьбами рассказать о своей работе. Сделать это увлекательно и интересно удалось разве что одному Маяковскому. Использовать подобные «исповеди» невозможно — за пределами рассказанного остается главное — талант, индивидуальность, человеческая неповторимость и тысячи, тысячи случайностей, которые невозможно предвидеть. Помимо всего — рассказы эти относятся к жанру воспоминаний, это оглядка на прошлое, а этим всем нам еще очень рано и небезопасно заниматься.
Все последние дни не было свободной минуты, чтобы собраться с мыслями и серьезно поработать. А работа писателя требует и шумных водоворотов жизни, и одиночества.
Со слов дяди Левона Баньковского записал вежливые формы обращения, которыми пользуется шляхта: васпан, вашесть, адан, вашмость, васиндзей, ягомость, ихмость, дзедзиц, шановны, добрадзей.
А это сведения от деда: на нашей Мядельщине в каждой деревне, в зависимости от качества земли, были разные наделы. В самом Мяделе волока насчитывала 8 десятин, в Пильковщине — 60, а в Шиковичах, где много сыпучих песков,— 120. И еще: когда-то был обычай прятать на свадьбах затычки от колес, чтобы раньше семи дней от молодого и семи дней от молодой не могли уехать гости.
4 августа
«Nonum prematur in annum» — «Пусть рукопись полежит десять лет»,— советовал Гораций. У него, видно, было много времени в запасе. Но хотя у нас его очень мало — рукописи наши десятилетиями лежат в судовых актах, в постарунках, следственных отделах и разного рода архивах, вплоть до тюремных.
Трудно писать вечерами после работы. Мысли громоздятся тяжелые, как валуны. Когда собирались спать, пришел к дяде Фаддею за лекарством Андрук Малько. Заболела корова. Пока дядя смешивал какое-то снадобье, Андрук рассказал нам, как он скрывался от армии, как его в пуне выследили полицейские и, когда прокалывали штыками сено, в которое он зарылся, тяжело ранили. И я помню эту ночь. К нам тогда полицейские приехали за йодом, чтобы перевязать Андрука, у которого и теперь еще через весь лоб синеет шрам от того штыка.
5 августа
Утром, едва выгнали стадо в Древосек на травы, появились волки. Я подался им наперерез — к Бели, где они обычно любят перебегать дорогу. Долго стоял в кустарнике, поджидая незваных гостей. И только когда сошел со своего поста, увидел двух волков, которые перебегали в Бель. Выстрел мой оказался таким неожиданным, что они, как ошалевшие, бросились удирать через Поморачинское болото — только брызги летели. Когда улюлюкал на волков, сорвал голос, теперь несколько дней буду ходить как немой.
Сегодня к нашему соседу Миколаю снова приехал секвестратор. Вместе с ним притащился и мядельский судья. Хорошо, что Миколай успел скрыться вместе со своими коровами в неверовских дебрях. Так панам и не удалось поживиться. Перед отъездом судья подошел к деду (тот закапывал возле межи камни), поздоровался с ним, поинтересовался, сколько ему лет, спросил, что делаю я, сказал, что читал мои стихи. Старик очень был удивлен и хвастался потом, что стихи его внука знает такое большое начальство. А я не стал разочаровывать старого, объяснять ему, что тут нечему радоваться, если прокуроры да судьи читают наши произведения раньше, чем читает их народ.
8 августа
Посмотрел только что привезенные из Мяделя газеты. Все чаще и чаще сквозь строчки международной хроники пробивается багровый язык пожара. А может, это только мне кажется? Нет. Во всех письмах последнего времени чувствуется тревога. Но, как это ни странно, замечаю, что люди начинают привыкать к мысли о войне. Пожалуй, ни одно живое существо на земле не может так приспособиться к любым обстоятельствам, примириться с любой житейской трагедией, катаклизмом, как человек.
Вайнтрауб прислал мне несколько своих переводов из Г. Тракля. Пишет, что подготовил переводы моих стихов для «Камены» и «Скамендра», что окончательно решен вопрос об издании на польском языке сборника моих стихотворений и трех сказок («Дед и щука», «Мухомор» и «Сказка про Медведя») с иллюстрациями его хорошей знакомой — художницы. Жалуется Вайнтрауб на свое одиночество, изоляцию. Видно, труднее всего выбраться из тюрьмы, которую человек сам для себя построит.
Что я могу ему посоветовать?
Помаленьку собираю материалы о Скорине. Сколько неразгаданных загадок в жизни этого человека! Собираюсь начать переговоры с П. Может, удастся мне у него на что-нибудь выменять словарь Павла Биринды, который он наверняка стянул в какой-нибудь библиотеке.
Хорошо бы еще познакомиться с мядельским муллой. Дед говорит, что это очень умный и интересный человек. Он видел у него, когда давал ему на выделку овчины и продавал дубильную кору, много старых книг в кожаных переплетах.
9 августа
Прочел последние номера наших литературных журналов. Набил оскомину одноплановыми, однозначными, одноцветными, лишенными какого бы то ни было подтекста произведениями. В другой раз не захочешь такую жвачку для беззубых и в руки брать.
Все, как говорят философы, развивается скачками. Маяковский — громаднейший скачок вперед. Литературные эпигоны долго потом заполняют своими произведениями те низины, через которые перешагнул гигант. Интересно, сколько времени пройдет до следующего скачка?
Сегодня на завалинке собрались мужчины, делились разными новостями.
— Слышно, большевики выдумали машину, которая делает погоду…
— Они все могут…
— Мой писал из Америки, что там прямо скрозь землю пробивают туннель до нас.
— Какой-то немец открыл способ добывать из навоза слирт…
И хотя в более неправдоподобные вещи поверили, в последнем открытии многие усомнились — с химией самогонки у нас все хорошо знакомы.
Вероятно, сейчас каким-нибудь открытием легче удивить ученого, чем человека неграмотного. Как мне кажется, все мы понемногу теряем первобытную способность удивляться.
Разговор перешел на самую больную после налогов тему — на суды: едва ли не каждого из них по нескольку раз таскали «до Сонду покою» — то за потраву на поповском сенокосе, то за лес…
— Почему-то судят все по законам божьим, панским, государственным, только не по-человеческим…
15 августа
Сегодня миром взялись за вывозку навоза. Даже из Бадзень приехал наш свояк Мартин. Целый день мы с ним вместе набрасывали навоз на телеги. Рассказал он мне про своего знакомого искусника столяра, который из дерева умеет делать разные игрушки для детей: мельницы, молотилки, кадушечки, свистки, сундучки с замысловатыми крышками, тайничками, сошки, бороны, грабельки, тележки… В прошлом году вырезал было огромную тарелку со всеми плодами, растущими в наших местах. Тарелку эту откупил у него мядельский войт пан Галка и послал, говорили, на какую-то выставку как экспонат «польского народного искусства».
Прибегала Тэкля. У ее дальних родственников умер ребеночек. Тэкля была на похоронах. Когда вернулись с кладбища, сестричка умершей стала утешать мать: «Не плачь… Зоське на том свете будет весело: я ей в гробик положила свою самую лучшую ляльку…» А когда увидела, что мать еще пуще залилась слезами, и сама расплакалась.
Ночи становятся холоднее. Даже окна начали запотевать. За порогом — осень. В саду ветер отрясает переспелые ранеты. До полуночи сижу у костра на сенокосе, где пасутся кони.
16 августа
Утром растрясал навоз, потом оббивал рожь на семена, а вечером распиливали с отцом на дрова вывороченную последней грозой старую, с дятловыми и шершневыми гнездами елку; она лежала, перегораживая дорогу на Барсуки. Дед копает новые ямы под яблони.
В свободную минуту и я ему помогаю. Работа тяжелая и кропотливая, потому что земля у нас — камень да глина. Попадается такая твердая, что и лопата ее не берет.
— Кто знает, а дождуся я с этих прищепов яблок? — будто у самого себя спрашивает дед.
Вчера в одной из таких ям его чуть не придавил громадный валун, под который дед делал подкоп, чтобы глубже осадить его в землю —очень уж он мешал во время пахоты и боронования. Едва поспел старый выскочить из ямы. Часто в эти ямы, как в ловушку, попадают полевые мыши, ящерицы. Осенью, пока сажают деревья, ветер успевает занести их листьями, а иногда до самых краев они наполняются дождевой водой.