Надеюсь, все поняли, каким делом сейчас занят автор этих размышлений? (Разгадка в заголовке).
Отложенный долг13.02.2016
Российских демократов иногда призывают покаяться за агрессию России против Украины, а они отмалчиваются или глухо сопротивляются. В самом деле, каяться или нет?
Да, агрессия была и есть. Да, за нее отвечают, хотя бы косвенно, все граждане России, не сумевшие или не захотевшие ее предотвратить или остановить. Да, за нее стыдно, и этот стыд нельзя все время держать в себе, он должен выражаться вовне — в протесте, в покаянии.
Но каяться трудно — труднее, чем протестовать. Почему, например, я — не стану отвечать за других — не могу взять и попросить прощения у украинцев прямо здесь, в тексте из Фейсбука? Потому что боюсь, что это прозвучит фальшиво, пропадет в пустоту.
Для публичного покаяния нужна не только добрая воля кающегося, но и публика, «честной народ», готовый его выслушать, принять покаяние. Сегодня российские демократы не чувствуют вокруг себя таких слушателей. Даже если они формально обращаются к людям других стран — к тем же украинцам, к мировой общественности, — они все равно помнят, что ближе всего к ним их собственный народ, в большой своей части равнодушный, а то и враждебный к их чувствам. Им — нам — еще предстоит добиться и дождаться, чтобы он понял и разделил эти чувства. Это может случиться скоро, а может оказаться долгим делом; может статься даже, что мы сами не доживем до тех пор и каяться за нас придется нашим детям. Пока же со своим народом нам приходится говорить на языке разума, справедливости, долга, интереса (верно понимаемого национального интереса) — но не на языке покаянных чувств. В таких слишком рассудительных речах случаются неверные слова и ноты, законно обижающие тех, кто и без того оскорблен державным хамством; что ж, разуму тоже свойственно ошибаться, а чувство изоляции и разлада с собственным народом тем более этому способствует; ничего, разум умеет и работать над своими ошибками, помнить и исправлять их.
Хотелось бы, чтобы наши украинские друзья (то есть не только они, но они в первую очередь) понимали, что наше покаяние — это такой отложенный долг. Политические долги, например долг гражданского протеста или военных репараций, оплачиваются быстрее и легче, чем долги моральные, для которых еще надо выстроить новое коллективное сознание, новый консенсус в обществе. Западный мир только в наши дни кается за инквизицию и преследования евреев в средние века; Германия только через несколько десятилетий покаялась перед жертвами Холокоста; этот долг помнили, но понадобилось время, чтобы скопить моральный капитал для его отдачи.
Требовать от других покаяния, призывать к нему — не имеет смысла, поспешное и вынужденное покаяние само собой обесценится. Оно должно созреть изнутри, и не только у отдельного человека, а у всей нации. Тогда оно будет по-настоящему весомым.
Приходится ждать, терпеть, работать и думать. Желательно вместе.
Подражая меньшинству26.02.2016
В шеффилдском Сити-холле выступала старая шотландская рок-группа Runrig. Публика собралась в значительной части тоже немолодая — семьи с детьми и т. п. — но темпераментная. На самых зажигательных хитах весь партер вставал, ряд за рядом, — подражая друг другу, чтобы похлопать, подплясать, подпеть, и просто чтобы видеть сцену из-за спин стоящих впереди.
Однако все поголовно встали только в первый раз — да и то некоторые при этом смущенно оглядывались и улыбками и гримасами извинялисьза свое стадное поведение. А уже на второй-третий раз в толпе стоящих то тут, то там виднелись нонконформисты, остававшиеся сидеть, словно академик Сахаров на съезде народных депутатов. Они протестовали не против музыки, но против всеобщей мобилизации. Кое-где они даже сбивались в группы, в островки сидячей оппозиции: они тоже подражали друг другу.
Так тренируются в демократии, и слушатели рок-концерта вели себя как члены хорошего парламента. Миметический рефлекс, побуждающий присоединяться к другим, присущ человеку всюду; но в демократическом обществе есть привычка, что присоединяться к меньшинству так же естественно и почтенно, как к большинству, и люди охотно пользуются этим правом — чтобы не отвыкнуть.
Оказавшемуся в зале иностранному исследователю доставляло дополнительное удовольствие тренироваться попеременно в обеих командах, беспринципно примыкать то к одной, то к другой партии и пытаться угадать, какая из них исторически — виги, а какая — тори.
Ликвидация последствий5.03.2016
Время от времени возобновляющиеся в демократической среде дискуссии о том, «что делать с Крымом» — отдавать ли его Украине, и каким образом, — не столь отвлеченны и несвоевременны, как может показаться (дескать, кто же вам позволит это делать?). В них фактически обсуждаются базовые проблемы демократии: что такое воля народа? должна ли она подчиняться закону или стоит выше его? связан ли народ решениями, ранее принятыми им или от его имени, или может их пересмотреть?
Если отвлекаться от этих проблем, то вопрос о Крыме кажется простым: международное право требует отдать захваченную территорию, и точка. Но такое легалистское решение смущает многих демократов — и не только из иррациональных империалистических чувств (хотя их тоже нельзя сбрасывать со счетов, в нашей стране они переживаются многими), но и по принципиальной причине. Демократы понимают, что сегодня народ в большинстве своем считает Крым «нашим» (что бы это ни значило: еще вопрос, кто такие «мы»), а стало быть отдать его можно только вопреки мнению народа. Это еще могла бы сделать авторитарная власть — под внешним давлением и предварительно разорив страну дотла, чтобы некуда было деваться; наша нынешняя власть с последней задачей, может, и справится, но не такого решения хотелось бы. Законность нужно восстановить, но все-таки не такой ценой и не посредством еще одного отказа от демократии.
Итак, с точки зрения демократов возвращение Крыма не может быть делом «элиты», узкой группы политиков и юристов. Путь к нему должен лежать через народное волеизъявление, скорее всего через референдум: демократы не могут не спросить согласия у народа по такому важному вопросу. Другой вопрос, что это за референдум. По умолчанию обычно предполагается, что это будет какой-то новый референдум в Крыму, который теоретически мог бы отменить результаты прежнего. Но верный ли это подход?
Вопрос о Крыме — это вопрос о суверенных правах на территорию, и решать его может только суверенная нация. Крымский референдум 2014 года был не только очевидно неконституционным, но и несуверенным: на нем не высказывалась самостоятельная, суверенная нация. Крымской нации не существует, так же как рязанской или черниговской; и даже если верить ее волеизъявлению в 2014 году, она сама не захотела быть нацией — заявила было о своем суверенитете, чтобы сразу же от него отказаться и отдаться под чужую власть. «Крымский народ» (пишу в кавычках, не имея в виду никого из конкретных жителей Крыма) на деле послужил фиктивной нацией, политической фирмой-однодневкой, учрежденной для перекачки актива и тут же ликвидированной.
Если какой-то народ и должен дать согласие на возвращение Крыма, то это народ всей России. В 2014 году его мнения никто толком не спрашивал: дело торопливо обстряпали политики и военные, а народу сунули в руки новоприобретенную территорию и велели ликовать. Сегодня в этом его выгодное положение: у него не связаны руки, и он может исправлять ошибки и преступления своей власти. Но, чтобы это сделать, он, конечно, должен быть хорошо информирован: ему должна быть во всеуслышание сказана правда и об украинской революции, и о российской интервенции, и о сбитом пассажирском самолете, и о полной цене (материальной и морально-политической), которую он платит за эту авантюру. Осведомленному народу хватит ума и совести принять справедливое решение, во всяком случае демократы должны его в этом убеждать — иначе они не демократы.
Важно еще, чтобы его волеизъявление было ответственным, а в международных делах это значит, что должен быть партнер, перед которым можно было бы отвечать. Крымский референдум 2014 года ответственным не был: его участникам предлагалось не взять, а снять с себя ответственность — мы проголосуем, а дальше пусть за все отвечает Москва. Не будет ответственным и референдум с вопросом «отдать ли Крым?»: украденную вещь можно положить на место, но полноправного партнера при этом не возникнет. Правильнее был бы, например, вопрос о передаче дела международному сообществу (в ООН или в какой-то иной арбитраж), а лучше всего — об утверждении договора с Украиной об общем урегулировании отношений, который еще предстоит согласовать.
Ясно, какая долгая это получается история, сколько предварительных условий приходится выполнить и сколько препятствий мешает достойному выходу из положения. К сожалению, есть немало поступков, последствия которых изживаются трудно. Человек пырнет другого ножом — дело секундное, а потом одному приходится месяцами лечиться, а другому годами отсиживать срок; и все еще более затягивается, если тот, второй, гуляет на свободе и препятствует следствию. Парадоксально, но демократы, лучше всех понимающие необходимость вернуть Крым, — последние, кто может это сделать, для них путь к этому будет самым длинным. Скорее всего, по пути случится много такого, что еще больше его искривит, и в итоге дело, как часто в истории, разрешится каким-то совсем непредсказуемым образом. Но этот путь следует иметь в виду как идеал, как ориентир. Восстановленная законность не будет прочной без опоры на свободно и ответственно выраженную волю народа.