Они сидели за столиком пустого ресторанного зала и перебивая друг друга говорили, рассказывали, стараясь втиснуть в несколько коротких предложений годы жизни и поток событий.
Дважды официант подносил по бутылке вина.
Алкейников рассказывал о службе на Кавказе, о Бессарабии, где воевал. Потом воевал в Малороссии с Петлюрой. Потом снова Кавказ. Своя специфика. Дашнаки, мусаватисты, бакинская нефть. Оттуда через Царицин по Дону в Воронеж. А теперь вот здесь, формирует полк.
- А помнишь, мы с тобой перепились в Петергофе и ты упал в фонтан?
- Конечно, помню. И бегали от городовых.
- А ты помнишь в Крыму ту, длинную?
- Длинную?
- Ну, после хереса мы пошли к морю...
- А-а! Генеральская дочка. Генерала от инфантерии этого... как его...
- Помню, мосластая такая... Давай еще по одной. А помнишь, в последний раз, в Москве царя свергали. Крестовская такая еще там была...
- О! - Ковалев поднял палец. - А ты знаешь, кстати, что теперь с Крестовской?
- Нет.
Ковалев хлопнул в ладоши.
- Столкнулся я с ней в Харькове!
- Да ну! Ну-ка, ну-ка!
- Я был в комиссии... Когда мы взяли Харьков...
...Через полчаса, через бутылку вина, когда Ковалев в общих чертах посвятил друга в свою работу - листовки и саботаж, а подполковник обрисовал положение на фронтах, он вдруг вспомнил:
- Да! Я ведь женился недавно!
- И молчишь! Кто такая? Как это среди войны - и вдруг обвенчался?
- Удивительная женщина. Знаешь ли, мы познакомились в Тифлисе несколько лет назад. Некоторое время просто общались. Потом нас раскидало. А вот недавно совершенно случайно встретились в Царицине. И решили пожениться. Решили, что это судьба - среди такой войны встретились два человека. Она на днях приедет. Она совершенно великолепный человек, чуткая, мягкая, красивая. Хотя, что я тебе рассказываю, у меня же есть ее фотографическая карточка.
Алейников достал из кармана белый прямоугольник с резными краями и протянул Ковалеву.
Ковалев взял в руку карточку.
На фото стояла Даша.
x x x
"Моя Даша!
Бог весть, как она оказалась в Тифлисе. Война мешает судьбы самым причудливым образом.
- Ты чего побледнел?
Я сидел и не знал, что мне делать, плакать или смеяться. Повезло мне или на мою голову обрушилось несчастье? Я молил о встрече. Я получил сразу две. Спасибо, Господи, щедро. В этом адском котле наши пути с Дашей вновь пересеклись, но она уже не моя.
- Дима, помнишь, я в Москве в тринадцатом рассказывал тебе об осенней фее, которую встретил в Бежецке, когда имение продавал?
- Ну.
- Как ее звали, помнишь?
- Даша... Ты хочешь сказать...
Я кивнул.
Некоторое время мы сидели молча.
Первым нарушил молчание Димка. Ему было легче. Он-то не знал, ЧТО я встретил и потерял в эту минуту. Теперь я окончательно понял, что любил ее. Или люблю?
- Она приедет на днях, - повторил Димка. - Хочешь встретится?
- Не знаю... Я думаю, это в любом случае произойдет. Город небольшой, а мы друзья.
В тот вечер я впервые после смерти сестры милосердия Кати-Катюши пришел в заведение мадам Желябовой.
- Я думала, вы уже не приедете, - сказала мадам и замолкла, пытаясь сообразить, нужно ли было это говорить.
А я мысленно закончил ее мысль: "думала, не придете, но мужчина есть мужчина - все вы кобели." Пусть так. Вам виднее, мадам Желябова, вы профессионал. И, в сущности, наверное, правы.
Я молча прошел наверх к Татьяне с родинкой на верхней губе.
Но спал я не с ней. Я представлял, что я с Дашей. И выпитое вино помогало мне в этом, качая на волнах воображения под плеск воды лодку с Дашенькой и плавающие желтые листья.
...В ту осень тоже было тепло...
Мягкие губы. Высокая чистая грудь. Свежие волосы, пахнущие осенью. Трепетный мягкий живот. Гладкие теплые бедра. Бархат кожи. Голос.
Даша. Даша моя... Время, пространство, пережитое разделяют нас.
Ты едешь сюда. Но не ко мне. Как же так? Почему? За что?
Искушение? Или наказание несбывшимся?
Как я буду жить рядом с тобой?
Даша. Даша моя.
Больше я не пойду к Желябовой. Больше не получится такой ночи - ночи призрачного обладания тобой.
Даша, Даша моя.
Маленькая ножка топчет осенний желтый лист...
Но я хотя бы посмотрю в твои глаза.
Наутро Татьяна с родинкой странно посмотрела на меня.
- Ты чего?
- Вы меня всю ночь Дашей звали.
Я молча одеваюсь, жду неминуемого продолжения.
- А мы поначалу думали, вы свою знакомицу Катюшу любили, удавленницу.
Вечная мечта проститутки - большая и светлая любовь. И самоубийство от нее. И мое тяжкое раскаяние и непоявление более у мадам... Подите вы все к черту с вашими схемами!
- Нет, не любил. С германского фронта ее знаю... Знал.
Смотрит на меня. Чего еще?
- Ну что еще? Говори.
Ей хочется поделиться, и она говорит:
- Вы нынче ночью мне даже ТАМ целовали. Жалко, что я не Даша.
Мне неприятно говорить об этом, будто она подсматривала и обсуждает как третье лицо ночь, которую я провел с любимой женщиной. Какое ей, шлюхе. Дело! Но, с другой стороны, ведь она в эту ночь заменяла мне Дашу, одалживала свое тело. И я ей за это должен быть благодарен.
Мой Буре показывает рань и темноту. В гимназии нашей еще никого нет. Домой идти тоже нет резону.
И я ныряю в неприятный разговор, разбивая его всем телом на мелкие и безболезненные осколки. С ними справиться легче, я их сам контролирую.
- Почему жалко? Ты любишь, когда тебе целуют ТАМ?
- Нет, Дашу вы сильно любите. А мне тоже хочется.
Это звучит так по-детски наивно, что во мне мгновенно оттаивает жалость, я смягчаюсь.
- Тебе сколько лет?
- Двадцать.
- У тебя еще все впереди при любом раскладе.
- Да кому я нужна, такая блядь?! Одна радость, если среди вас, окаянных, хороший лизун попадется. Люблю это дело - смерть как.
Я так и подскочил."
x x x
- Что ты сказала?! Кто попадется?
Она чуть смутилась.
- Ну это мы так говорим. Если кто иногда у нас, шалав последних там целует, лижет - лизун. Приятно...
- Кто он?!
Татьяна растерялась:
- Что "кто"?
- Кто Лизун?
- Кто лижет.
- Подожди, подожди, - Ковалев уселся на кровать, взял проститутку за плечи. - Ты хочешь сказать, что это профессиональный термин? Ну и кто из наших офицеров этим грешит?
- Почему грешит? Разве это грех? И каких ваших?
- Из контрразведки.
- А я их не разбираю, откуда они. На лбу не написано. В городе полно офицерья, и унтеры даже заходят. Разве всех в глаза запомнишь!
- Ну вот меня же ты знаешь.
- Вы просто чаще других ко мне приходите. А те, которые проездом или реже заходят - тех никого не помню.
- Так, из тех, кто чаще сюда заходит, кого знаешь?
- Ну вас. Еще толстый, потом черноусый, одноглазый бывает, молоденький такой,, рыжий.
- Резуха? Неужели...
Ковалев вспомнил рапорт филера Соколова. Лизун. Неужто все-таки он?
Татьяна отрицательно затрясла головой:
- Мы их по фамилиям не знаем. Многие даже имен не говорят. Одного только по имени знаю - Валерия Ивановича, седенький такой, маленький.
- Хрен с ним. Рыжий, Резуха этот, лизал тебе?
Татьяна поморщилась:
- Он со мной не спал, я не в его вкусе.
- А с кем?
- Кажись, он с Ленкой и с Танькой-худой чаще всего.
- Так, ладно, а тебе кто-нибудь из знакомых офицеров лизал?
- Да. Как раз вчера. Вообще офицеры редко лижут, больше студенты. А офицеры - редко-редко чтоб. Я потому и удивилась-то так: два раза подряд, вчера он, сегодня вы.
- А кто вчера был?
- Молодой, красивый такой, с усиками.
- В каком хоть звании?
- Не разбираюсь я.
- Можешь ты его назвать характерным лизуном или он так, случайно языком махнул?
Глаза проститутки мечтательно закатились:
- Не-а, этот хорошо все делал, старательно так, культурно. Я прям на седьмом небе летала. Сначала губами прикусывал, потом языком так старательно-старательно. И так, и сяк.
- Черт! Ну хоть сколько у него звездочек на погонах? Это наш, из контрразведки?
- Не знаю, и звездочки не пересчитывала. Он сначала подмыться заставил, а потом уж звездочки у меня из глаз посыпались. - Татьяна мечтательно закатила глаза. - Люблю я это...
- Если я тебе его покажу, узнаешь?
- Ага. А чего это вы так заинтересовались? Вам на что?
- Не твое дело.
Татьяна надула губки:
- Не мое. Так и не спрашивайте...
Вон, кстати, он у меня вчера свою вещь забыл, ваш лизун.
Она спрыгнула с кровати, вытащила что-то из комода и протянула Ковалеву.
Это была цепочка с полированным деревянным черепом, которую так удобно накручивать на указательный палец.
x x x
"Я достал из кобуры наган и потряс перед лицом Татьяны:
- Смотри, о моих расспросах - никому ни слова, а то живо к нам в подвал попадешь.
И ушел домой думать.
Я запутался, я совсем запутался. Не раздеваясь, скинув только шинель рухнул в койку, закинув руки за голову и напряженно прикидывал.
И никак у меня не получалось, что Козлов - красный шпион. Зачем он тогда сообщил мне, со слов Борового, свою кличку? Где сын русского атташе в Париже мог набраться "красноты".
Я вспоминал его жесты, поведение, фразы. Нет, не верю. Не может быть.
А ну-ка еще раз...
Допустим, "покраснел" он в Париже.
Свою кличку мне выдал... К примеру. Опасаясь. Что я могу и по другим каналам ее узнать. Например, у Стылого есть человек в Тульской ЧК. Имя этого агента Козлов не знает, стало быть, выдать его не может. А агент теоретически может знать кличку "Лизун", знать, что это красный в Управлении контрразведки фронта противника. И сообщить Стылому. А он - Ходько. А Ходько мне. Нет, слишком натянуто. Слишком много допусков.