Под вишней журчит струя из крана.
И почему-то кажется Залесову, что этого он вовеки не забудет.
Когда он нерешительно поднимается на каменное крыльцо, заплетенное сверху сетью виноградных лоз, дверь распахивается. Из шума свадебного вечера выбегают статная женщина в голубом и молоденькая, хрупкая девушка в белом платье.
Залесов растерянно смотрит на них, и рука его, как всегда, когда он волнуется, порывисто трет лицо, ощупывает скулы, дергает бровь, теребит ухо. Он беспомощно улыбается. Стася поражает его. Из угловатой девушки она превратилась в красивую женщину. Ее пышные темные волосы падают на плечи. Гордо и резко изогнутые брови говорят о силе.
Дочь свою Залесов узнает сразу — она похожа на него. Все в ней мягкое, нежное — и очертания узкого лица, и волосы, и взгляд, и голос, и движения. «Это моя дочь, — думает Залесов изумленно. — У меня дочь… Да полно, не сон ли это?»
Залесов растерян и не знает, что сказать.
— Здравствуй, Игорь, — Стася крепко пожимает ему руку.
Залесову ясно, что его приход не смутил ее, не взбудоражил. Она просто приветствует его как знакомого. В душе Залесова шевельнулась горечь.
— Вот, познакомься с дочерью, — говорит Стася и поправляет волосы Лиды.
Та вспыхивает. А Залесов думает: «Знакомит с собственной дочерью. Какой жалкий я в ее глазах». Он испуганно смотрит в лицо дочери.
Лида взволнована и старается разглядеть в нем все-все. Ее взгляд как бы говорит: «Так вот какой у меня отец!» И она смущенно протягивает руку.
Залесов не знает, как быть, и сначала целует руку Лиды, потом несмело обнимает ее. Ощутив гибкое тело, ощутив губами свежее лицо, он чувствует, как в душу мгновенно врывается нежность отца. Залесов гладит мягкие волосы дочери, заглядывает ей в глаза, а потом резко отворачивается.
— Успокойся, — тихо просит Стася и ободряюще треплет его по плечу. — Идем.
— Подожди. Вы идите. Я покурю.
Залесов отдает Лидочке подарки. Она хочет что-то сказать, но не находит слов и только улыбается.
— Вы идите, идите, — просит он. — Я покурю.
Мать и дочь украдкой переглядываются, как две сестры, и уходят.
Он торопится к крану, жадно пьет, умывается, вытирает лицо платком, закуривает и бродит по саду в сумерках, как будто что-то ищет.
Залесов думает о том, что эти две женщины могли бы стать его счастьем. Удивительно и непонятно, что у него такая дочь, что эта красивая женщина была его любящей женой и что она мать его дочери. И все же Залесов чувствует себя неразрывно связанным с ними. Он не знает, как ему появиться перед гостями, перед мужем Стаси.
Когда Лидочка выбегает и ласково берет его за руку, заглядывает в лицо, Залесову понятно, что она ни в чем не упрекает, не судит и старается все сгладить. Милая, чуткая, умная девочка! Он этого не забудет…
— Пойдем, папа, — зовет приветливо Лидочка.
И это слово «папа» изумляет. Впервые назвали его так, и он впервые понимает, что да, он отец, что за его плечами должна быть жизнь, полная дел и заслуг. Но разве все это есть? И он сжимается, чувствуя, что непоправимо испорчено что-то в его жизни. У него начинают мелко вздрагивать и губы, и руки, и даже ноздри.
— Пойдем, пойдем, — нежно звучит голос.
А за этими словами Залесов слышит: «Не бойся, никто не посмеет обидеть тебя».
— Ну, пойдем, показывай жениха, — отвечает Залесов, — ты в медицинском учишься?
— Да. На третьем курсе.
И голоса у них одинаковые, и лица похожи.
— А жених?
— Он уже доктор. Хирург.
— Как его звать?
— Алексей.
«И это разговор родного отца с дочерью», — думает Залесов.
Чувствуя смятение в душе, он входит в комнату, полную гостей. Они сидят за длинным столом, сплошь заставленным блюдами и бутылками. В другой комнате тоже стол и тоже гости.
Яркий свет, отброшенный большими оранжевыми абажурами с шелковыми кистями, освещает множество цветов на подоконниках, в углах, вдоль стен. Фикусы в кадках развесили над столами большие твердые листья. Зелень превращает комнату в оранжерею.
Муж Стаси, Илларион Витальевич Асташев, встречает Залесова у дверей.
Асташев худощавый, легкий. Он двигается быстро, даже грациозно, как танцор. Лицо его прожарено солнцем и опалено горячими азиатскими ветрами до черноты. На таком лице поразительны синие глаза и почти белые, выгоревшие волосы, спадающие на лоб. Даже на свадьбе он не изменил своей походной, спортивной куртке. Серая, шуршащая, кое-где припаленная у костра, она вся в карманах, в серебряных росчерках «молний».
— Познакомься, — говорит Лидочка Залесову, — это… — она запинается, — это Илларион Витальевич.
«Не может же девочка сказать: „Папа, познакомься с папой“», мелькает в голове Залесова. Он чувствует себя подавленным — столько во внешности Асташева своеобразия, оригинальности.
Двадцать лет Асташев проводит по раскаленной рыжеватой земле Ферганской долины каналы, арыки. Двадцать лет неутомимо ездит из кишлака в кишлак. Вода — кровь земли, говорят узбеки, и он дает хлопковым полям и виноградникам эту светлую кровь.
Когда Асташев размашисто и шумно входит в какую-нибудь колхозную чайхану и приветствует всех по-узбекски: «Хорманглар!» — «Не уставать вам!», все хлопкоробы, шелководы, виноградари с почтением кланяются, прикладывая руку к сердцу, и каждый спешит протянуть пиалу с зеленым чаем.
Асташев пожимает руку Залесова:
— Присоединяйтесь к нашему колхозу.
И Асташев ведет Залесова вдоль стола:
— Познакомьтесь, друзья: Игорь Ильич!
Кругом молодежь. Наверное, однокурсники Лидочки. На почетных местах тетя Лиза в новом синем платье с белым воротничком и пожилой полковник с седым ежиком волос и с постоянно слетающим пенсне.
Залесов пожимает горячие руки.
— А вот это, позвольте вам представить, жених, Алеша Капустин. Профессия зловещая — хирург. Лечить не любит, а сразу режет. Чик — и готово, без руки и без ноги. Это у них быстро!
Под общий смех перед Залесовым встает высокий, широкоплечий и солидный человек в светлом костюме. Но слегка курносое лицо совсем молодое, почти юношеское. Залесову нравятся его добрая улыбка и мальчишеские глаза. Алеша говорит сердечно:
— Хорошо, что мы познакомились с вами.
По этому тону Залесов чувствует, что Алеша все знает и тоже, как Лидочка, не судит.
— Прошу к костру! — размашисто показывает Асташев на стол.
Залесов понимает, что он привык к ночевкам в степи, что у костра он ест и спит.
— Штрафную! — Асташев наливает бокал вина.
Залесов тихо и мягко поздравляет жениха и невесту, чокается, выпивает. Он насторожен, чувствует себя неудобно, не знает, как держаться. А вдруг всем уже известно, что он отец Лиды? Но простота, сдержанность и скромность приятны и уместны всегда и везде. Поэтому Залесов и старается быть таким. И вдруг вспыхивает мысль: «Зачем пригласили? Я же в их глазах никто. Я не существую. Должно быть, я для них такой жалкий, что они могут передо мной великодушничать! Нарочно пригласили?» Он растерянно озирается.
— Ну, отец, гордись дочкой! — кричит полковник через стол и ловит пенсне, которое, сверкнув, падает и болтается на цепочке.
— Горжусь! — Асташев подмигивает Лиде. Он держит в одной руке трубку, а в другой бокал вина.
Все тянутся, чокаются с Асташевым и со Стасей.
Скрывая замешательство, Залесов тоже чокается. Он видит, как у тети Лизы сердито шевелится нос, ловит встревоженный Лидочкин взгляд. Стеснительной, жалкой улыбкой старается успокоить ее: «Ничего, ничего. Прости меня». Она тоже отвечает улыбкой: «Не волнуйся».
Залесов почти не пьет. Ему хочется думать о людях, о жизни, о себе. В душу вливается покорная печаль.
И хотя все заняты, поют, разговаривают, Залесову кажется, что на него порой пристально смотрят и Стася, и тетя Лиза, и Асташев.
Залесову представляется его присутствие здесь неестественным и даже нелепым. «Зачем я приехал? — в тоскливом смятении снова спрашивает он себя. — Кому это нужно?»
Чем больше молодежь шумит, тем больше нравится это хозяевам и тете Лизе. Большая, величавая, переходит она вперевалку от стола к столу, и громко звучит ее басистый смех. От нее не отстает полковник. Его старомодная галантность смешит студентов.
— Молодежь! Вам хиханьки да хаханьки, — говорит он. — А знаете ли вы, что это — золотые руки?! — Полковник целует большую руку тети Лизы. — Эти руки спасли мне жизнь! И не мне одному.
— Будет тебе, шальной! — Тетя Лиза смеется и треплет полковника по щеке. — Оглоблей тебя, оглоблей. За болтовню-то, говорун!
Полковник одним глотком осушает бокал.
— Ну и утроба у тебя, батенька! — поражается тетя Лиза. — Какие там еще руки придумал! Золотые, медные! Руки как руки. Гляди — толстые, почти мужицкие. Лекарством всяким пахнут. И всю жизнь я ворчу на свою работу. Надоело. Это вон Илларион без ума от своих канав.
— Грешен. Люблю журчащий ручеек, — откликается Асташев и со смаком сдергивает зубами с шампура кусочек мяса. Около Асташева лежит пурпурная горка стручков перца. Жутковато смотреть, как он откусывает чуть не полстручка. — Воду можно любить, как любят ее моряки, — продолжает Асташев, — но у меня другое. Струйка воды на раскаленной земле, а около струйки — зеленое деревце. Вот и вся картина моей жизни.
Залесов слушает, а сам не может оторваться от лиц Алеши и Лидочки — такие они свежие, озаренные.
Алеша и Лидочка задумчиво смотрят на свадебные бокалы и, покачиваясь, тихонько поют. Поют лишь для себя. Через открытое окно из весенней темноты, кишащей звездами, падают на них плюшевые сережки и липкие скорлупки от почек. Одна сережка залетела в бокал с красным вином, другая запуталась в волосах Лидочки, третья упала Алеше на плечо, высыпав зеленую пыльцу.
Стася поет цыганскую песню. Залесов оборачивается, — разве был у нее такой звучный голос?
В середине песни она начинает плакать. Песня веселая, но слезы все текут и текут. Стася смеется, обнимает Лидочку, а слезы все катятся.