— Редька есть, хлеб есть — живем! — выкладывал Арсалан холостяцкие запасы.
Семен покосился на свои новые брюки, куртку, и они показались неприятными. Он поспешно снял их, сунул подальше в шкаф. А когда надел рабочую одежду и сел среди ребят, опять почувствовал такое облегчение, как в лесу.
— Пей из Синего колодца! Эх, целебная! Козу ранили — рану затянуло. — Арсалан налил шипящую воду. — Как говорил солдат? Прем в мировое пространство!
Горланили петухи, поднимая из нор в соседних падях лисиц; блеяли козы, трусцой убегая на поляны; по всему поселку звякали дужки ведер и скрипели журавли колодцев. Заспанные хозяйки, плеща на ноги, тащили воду. Таежные сопки, словно подожженные, курились туманами.
Едва рассвело, а в Синем Колодце уже всё знали.
— Да что ты говоришь! — ахнула Полина, стоя у ворот с соседкой.
— С Лоскутовым, — шептала непричесанная соседка и почему-то озиралась.
— Батюшки! Ни стыда, ни совести! — хлопала себя по бедрам Полина. — Да им бы обоим за это морды набить. Ну ладно, вильнула хвостом — черт с тобой! Но ты же предупреди человека! Это уж насмешка получается… А Семен смирный парень — мухи не обидит.
Одна за другой подходили женщины, ставили на дороге ведра, судачили.
Рассвет был хмурый. За сопками, в стороне лесосеки, гремел гром и шел сильный дождь. Над Синим Колодцем тоже накрапывало, крыши становились рябыми.
К конторе, где у крыльца стоял грузовик, собирались трактористы, вальщики, сучкорубы.
Семен знал, что теперь долго будут чесать языки. Нелепо! Другие совершили подлость, а он почему-то чувствовал себя виноватым. Лоскутова встретят как героя, а его, Семена, как смешного чудака. И действительно, как только у конторы увидели Семена, Светлолобов пробасил:
— Неудачный жених идет! — И бабьим голоском раскатился: — Хе-хе-хе!
— По усам текло, да в рот не попало, — проскрипел пожилой, дряблощекий учетчик Харламов. — Приготовил свадебку дружку!
— Вот бы тебе так, Харламыч, на дармовщинку-то!
Молодежь начала похохатывать, но старик Лапшов, с лицом в синих пороховых крапинках, строго остановил:
— Прикусите язык, нечего зубы скалить. Человеку в душу плюнули, а вы хаханьки разводите!
Семен еще издали уловил движение, говор, смешки. Он не знал, куда деваться, но тут его выручили Ягодко и Арсалан. Они догнали, пошли рядом, и Семен принялся оживленно говорить, как будто с ним ничего не случилось. Когда подошел и поздоровался, все с любопытством стали рассматривать его.
— Ну, как дела-то? — не вытерпел Светлолобов. — Тут болтают всякое, правда, что ли?
Лицо Семена потемнело. Он враждебно молчал, не зная, что сказать.
Ягодко нехотя рассказал о случившемся. Когда услыхали, что Лоскутов уговорил Клашу в один день, Светлолобов одобрительно воскликнул:
— Вот бродяга! На ходу подметки рвет, хе-хе-хе!
— Пакостник он, Степка-то, — внушительно заметил Лапшов, — а у Клашки дурь лопатой не выгребешь. Глупость и подлость всегда рядом ходят. Эх вы, молокососы! Учат вас, учат… — И он махнул темной жилистой рукой.
— Гуляли они раньше, Степка-то с Клашкой. Ну и снова спелись, — пробормотал Ягодко.
— А ты тоже, Семен, стоял как телок! Мозгами шевелишь, точно бревна ворочаешь! — закричала Полина. — Поставил бы весь дом вверх ногами. Обоих за шиворот, да лбами и звякнуть, чтобы черепки треснули, как яйца. Ведь вон какой медвежище!
— Вот как, брат! Значит, обскакал тебя Лоскутов, хе-хе-хе! — не унимался Светлолобов.
Засмеялись и другие.
— Хэ, смеются! Умный не смеется! — разозлился Арсалан.
Семен облегченно вздохнул, когда полезли в грузовик и разговор кончился. Сел на заднюю скамейку. Старик Лапшов устроился рядом, угостил махоркой.
Накрапывал дождик. Погромыхивал гром. В тайге попали в полосу сильного дождя. Холодные струи стекали по лицу, как проволока. Унылый, мокрый туманный лес замер под дождем. Мелькали старые вырубки с серыми пеньками. В глубине леса кукушка однотонно и нежно звала и звала кого-то и никак не могла дозваться. Дорога превратилась в речку, вода бурлила под колесами.
— А где молодожены-то? — спросила Полина, кутаясь в клетчатую шаль.
— В обнимку лежат, — весело ответил Светлолобов из-под брезентового капюшона.
Лапшов сердито глянул на них и пробормотал:
— Сегодня, кажется, поработаем с боку на бок в балагане.
И нельзя было понять, на что он сердится.
Семен ехал в одном пиджаке, подставив лицо и грудь дождю, и думал о том, что эти люди смеются не со зла, а просто им до чужой беды нет никакого дела. От этой мысли густая, как смола, печаль поползла в душу. Ведь не так же все должно быть между людьми!
Из полосы дождя уже выехали.
— Гром постучал-постучал немного да и смолк — попугал малость, — обратился Лапшов к Семену как-то по-особому, тепло.
Семен внимательно посмотрел на старика, отвернулся и, как вчера, остро почувствовал, что никому он не нужен и вообще неизвестно, зачем землю топчет. Кто он? Так, ноль без палочки. Вот он трясется на ухабах под дождем в старом пиджачишке, мокрый, неприглядный, с руками грубыми, как сосновая кора. Погладит — оцарапает. Такой заявится в город — милиционер глаз с него не спустит. Эта мысль не оставляла Семена и на лесосеке.
Лес после дождя засверкал под солнцем, будто пересыпанный множеством сияющих стекляшек. На конце каждой шишки и хвоинки висела прозрачная капля. Арсалан подпрыгнул, дернул ветку — тополек выплеснул воду, словно из ведра.
Когда с гулом рухнула первая сосна, над ней взметнулось облако водяной радужной пыли.
Электропила после дождика била током сквозь брезентовые рукавицы.
— Дьявол, царапает! — крякал и ежился Семен.
Пришлось оставить работу, пока не подсохло. Ягодко обругал начальство за то, что нет резиновых сапог и рукавиц, и пошел собирать бруснику, от которой полянки были красными. Семен расстелил пиджак, лег, задумался.
Фырканье грузовика внизу под холмом вспугнуло его мысли. Семен поднялся. Алеша Сарафанников, стоя на подножке, звонко кричал в гулкий лес:
— Здорово, лесогубы!
Дождик снова забрызгал, внезапно и звучно над лесосекой затрещал гром. Светлолобов торопливо остановил станцию. Работа срывалась.
Семен подошел к Сарафанникову.
— Ты куда?
— Куда бы шофер ни ехал, он всегда едет вперед. На нижний склад качу.
— Проехаться, что ли, пока дождь… Обратно подбросишь?
На дворе лесосклада Семен увидел горы бревен. «Сколько их!» — удивился он. Казалось, только могучей стихии под силу наворочать такие завалы.
— Сколько же здесь кубометров? — задумчиво спросил он у Сарафанникова.
— Да, пожалуй, тысяч двести, не меньше, если не больше! — Шофер прищурился, глядя в небо так, точно слушал далекую музыку. — Десятка два хороших деревень! Ваш брат наворочал! — добавил он и ушел.
Семен удивленно посмотрел на шевелящиеся под гимнастеркой лопатки Сарафанникова, потом стал внимательно разглядывать свои большие руки с липкими пятнами сосновой смолы.
Медленно обходя груды бревен, скреб шершавую щеку. От бревен пахло смолой. Семен понюхал руки — они тоже пахли смолой.
…Дня через три Лоскутов с Клашей вышли на работу. Начальник дал им комнату, и Клаша перевезла из деревни вещи. Вечером она стояла у ворот подбоченясь, насмешливо щурясь на женщин, словно вызывая их на скандал.
Лоскутов зашел в общежитие взять чемодан. Увидев, что все его имущество вместе с кроватью — в сенях, остановился на пороге комнаты:
— У кого это руки чесались? Таких вояк можно быстро к ногтю… — Он погладил суконку-бородку.
Семен лежал на кровати, заложив руки под голову, опустив обутые ноги на пол. Ягодко сидел с намыленным лицом — брился. Арсалан стоял на табуретке, исправляя репродуктор.
— Это тебя, гнида, к ногтю надо, — ощерился он и присел, точно готовясь прыгнуть на грудь Лоскутова. — Раз — и готово! — Арсалан прижал ноготь к ногтю.
Лоскутов сжал зубы, двинулся в комнату:
— Ты что это из себя строишь?
Семен неторопливо поднялся с кровати, под ним жалобно крякнула новая, совсем еще не расшатанная половица. Лоскутов глянул в его лицо, круто повернулся, сгреб вещи и уже в открытое окно крикнул:
— Мое вам!
Арсалан наотрез отказался работать с ним в паре. Мастер просил, требовал, приказывал — Арсалан гневно твердил одно и то же:
— Паршивая овца! Нож я на него точу! Э, паршивая овца!
Семен эти дни в клубе не появлялся, в волейбол и в бильярд не играл, до темноты бродил по тайге или сидел один на берегу ручья и слушал, как он прерывисто булькал, точно вода лилась из бутылки.
…Недели через две все женщины в Синем Колодце всплеснули руками: Лоскутов бросил Клашу.
Смеркалось, когда Лоскутов вышел из новой квартиры с чемоданом. Он шел вразвалку, ноги — колесом. В прежнюю комнату не решился идти и заглянул в соседнюю.
— Примите, братцы, в свой табор закоренелого холостяка! — наигранно весело крикнул он.
— Разошелся? — удивленно спросил Сарафанников, лохматый, в одних трусах, — он только что вымылся в ручье, и тело еще было красным от жесткого полотенца.
— Да, не столковались по ряду вопросов, — щегольнул Лоскутов фразой, подхваченной на собрании. — Еще не родился на свет человек, который бы командовал мною.
— Значит, наскочила коса на камень. Характерами не сошлись? — Сарафанников глядел в потолок.
— Выходит, так.
— Места у нас нет, — мрачно буркнул с кровати шофер лесовоза и отвернулся.
— Вон какая резолюция, — недобро засмеялся Лоскутов.
— Да, — посочувствовал Сарафанников. — Всей бы душой рады такому человеку, но…
— Ну что же, на «нет» и суда нет. Вопрос ясен.
— Чем богаты, тем и рады, — вежливо извинился Сарафанников.
В другой комнате Лоскутова встретили еще хуже.
— Черт с вами, кланяться в ноги не буду! Подумаешь, прынцип какой-то еще из себя строят! — взбесился он и вышел на улицу.
Тут Лоскутов на свою беду столкнулся с Полиной и попросился переночевать. А уже через минуту народ собирался на ее крик: