Вечер-гаер обаятельно раскрашен…
Разгриммировать его некому!
А мотоциклетка отчаянный кашель
Втискивает в нашу флегму.
Верю в таинственность личика,
Замкнутого конвертно!..
Ужас зажигает спичкой
Мое отчаянье предсмертное.
Долой! Долой! Иссера –
синеваты проспекты, дома, газовый хор…
Горсть крупного, тяжелого бисера
Рассыпал передо мною мотор.
1913
«Неосязаемые вечерние карандашики…»
Неосязаемые вечерние карандашики
Затушевывают улицы запросто.
Секунды строгие, строгие монашки
Предлагают перед смертью папство.
Затканный звездами коврик
Облит облаками молочными…
В суете, в миготе, в говоре
Я встречаюсь с лицами отточенными.
Как весело вспомнить сквозь дрожжи улыбок,
Разрыхливших строгость злости,
Свет ресторанный, игравший зыбко
На неуклюжей извощичьей полости.
Сквозь замкнутость походки гордой
Вспоминаю варианты изгибов
Ночью, когда лапа массивного города
Вытерла брызги трамвайных всхлипов.
Женщины – сколько вас – бродите, наглые,
Все моей печатью отмеченные!
Память светит ярче магния!
Соединяю минутное и вечное!
Простите, метрессы, простите, кокотки,
Меня – бронзовеющего трупа!..
На последней пластинке моего Кодака
Я из вас сделаю великолепную группу…
1913
Город
Летнее небо похоже на кожу мулатки,
Солнце как красная ссадина на щеке;
С грохотом рушатся элегантные палатки,
И дома, провалившись, тонут в реке.
Падают с отчаяньем в пропасть экипажи,
В гранитной мостовой камни раздражены;
Женщины без платья – на голове плюмажи –
И у мужчин в петлице ресница Сатаны.
И Вы, о Строгая, с электричеством во взоре,
Слегка нахмурившись, глазом одним
Глядите, как Гамлет в венке из теорий
Дико мечтает над черепом моим.
Воздух бездушен и миндально-горек,
Автомобили рушатся в провалы минут,
И Вы поете: «Мой бедный Йорик!
Королевы жизни покойный шут».
За городом
Грустным вечером за городом распыленным,
Когда часы и минуты утратили ритм,
В летнем садике под обрюзгшим кленом
Я скучал над гренадином недопитым.
Подъезжали коляски, загорались плакаты
Под газовым фонарем, и лакеи
Были обрадованы и суетились как-то,
И бензин наполнял парковые аллеи…
Лихорадочно вспыхивали фейерверки мелодий
Венгерских маршей, и подмигивал смычок,
А я истерически плакал о том, что в ротонде
Из облаков луна потеряла пустячок.
Ночь прибежала, и все стали добрыми,
Пахло вокруг электризованной весной…
И, так как звезды были все разобраны,
Я из сада ушел под ручку с луной.
Разбитые рифмы
Из-за глухонемоты серых портьер,
Цепляясь за кресла кабинета,
Вы появились и свое смуглое сердце
Положили на бронзовые руки поэта.
Разделись, и только в брюнетной голове
Черепашилась гребенка и желтела.
Вы завернулись в прозрачный вечер
И тюлем в июле обернули тело.
Я метался, как на пожаре огонь,
Шепча: «Пощадите, снимите, не надо!»
А Вы становились все тише и тоньше,
И продолжалась сумасшедшая бравада.
И в страсти, и в злости, кости и кисти
На части ломались, трещали, сгибались…
И вдруг стало ясно, что истина
Это Вы, – а Вы улыбались.
Я умолял Вас: «моя? моя!»,
Волнуясь и бегая по кабинету.
А сладострастный и угрюмый Дьявол
Расставлял восклицательные скелеты.
Тихий ужас
Отчего сегодня так странна музыка?
Отчего лишь черные клавиши помню?
Мой костюм романтика мне сегодня узок,
Воспоминанье осталось одно мне.
В моей копилке так много ласковых
Воспоминаний о домах и барышнях.
Я их опускал туда наскоро,
И вот вечера мне стали страшными.
Писк мыши как скрипка, и тени как ведьмы,
Страшно в сумраке огромного зала!
Неужели меня с чьим-то наследьем
Жизнь навсегда связала?
И только помню!.. И в душе размягченной –
Как асфальт под солнцем – следы узорные
Чьих-то укоров и любви утонченной!
– Перестаньте, клавиши черные!
Тост
1913
Интуитта
Мы были вдвоем, княгиня гордая!
(Ах, как многоуютно болтать вечерами!)
Следили за нами третий и четвертая
И беспокой овладевал нами.
К вам ужасно подходит Ваш сан сиятельный;
Особенно, когда Вы улыбаетесь строго!
На мне отражалась, как на бумаге промокательной,
Ваша свеженаписанная тревога.
Мне пить захотелось и с гримаскою бальной
Вы мне предложили влажные губы…
И страсть немедленно перешла в атаку нахальную
И забила в барабан, загремела в трубы.
И под эту надменную военную музыку
Я представил, что будет лет через триста.
Я буду в ночь узкую, тусклую
Ваше имя составлять из звездных листьев.
Ах, лимоном не смоете поцелуев гаера!
Никогда не умру! И, как Вечный Жид,
Моя интуитта с огнекрасного аэро
Упадет вам на сердце и в нем задрожит.
1913
«Нам аккомпанировали наши грусти…»
Нам аккомпанировали наши грусти…
Танцовала мгла.
Еще секунда – и сердце опустит
До ног халат.
И уродцы смеялись на люстре
И на краю стола.
И было устало… Как будто в конверте,
Мы в зале одни…
Время калейдоскоп свой вертит…
Я устал от домов и книг.
Пусть внезапный бас в револьвере
Заглушит мой вскрик!
Жизнь догорела, как сиреневый кончик
Вашего сургуча…
Страсти все меньше, все тоньше…
Плакать. Молчать.
Пусть потомки работу окончат:
На сургуч поставят печать.
«Вы не думайте, что сердцем-кодаком…»
Вы не думайте, что сердцем-кодаком
Канканирующую секунду запечатлеете!..
Это вечность подстригла свою бороду
И зазывит на поломанной флейте.
Ленты губ в призывчатом далеке…
Мы – вневременные – уйдемте!
У нас гирлянды шарлатаний в руке,
Их ли бросить кричащему в омуте?!
Мы заборы новаторством рубим!
Ах как ласково новую весть нести…
Перед нами памятник-кубик,
Завешенный полотняной неизвестностью.
Но поймите – я верю – мы движемся
По проспектам электронервным.
Вы шуты! Ах, я в рыжем сам!
Ах, мы все равны!
Возвратите объедки памяти!
Я к памятнику хочу!.. Пустите!
Там весть об истеричном Гамлете
(Моем друге) стоит на граните.
Ломайте и рвите, клоуны, завесы,
Если уверены, что под ними принц!..
Топчут душу взъяренные аписы!
Я один… Я маленький… Я мизинец!..
1913
«Порыжела небесная наволочка…»
Порыжела небесная наволочка
Со звездными метками изредка…
Закрыта земная лавочка
Рукою вечернего призрака.
Вы вошли в розовом капоре,
И, как огненные саламандры,
Ваши слова закапали
В мой меморандум.
Уронили, как пепел оливковый,
С догоревших губ упреки…
По душе побежали вразбивку
Воспоминания легкие.
Проложили отчетливо рельсы
Для рейсов будущей горечи…
Как пузырьки в зельтерской,
Я забился в нечаянных корчах.
Ах, как жег этот пепел с окурка
Все, что было тоскливо и дорого!
Боль по привычке хирурга
Ампутировала восторги.
«Благовест кувыркнулся басовыми гроздьями…»
Благовест кувыркнулся басовыми гроздьями;
Будто лунатики, побрели звуки тоненькие.
Небо старое, обрюзгшее, с проседью,
Угрюмо глядело на земные хроники.
Вы меня испугали взглядом растрепанным,
Говорившим: маски и Пасха.
Укушенный взором неистово-злобным,
Я душу вытер от радости насухо.
Ветер взметал с неосторожной улицы
Пыль, как пудру с лица кокотки.
Довольно! Не буду, не хочу прогуливаться!
Тоска подбирается осторожнее жулика…
С небоскребов свисают отсыревшие бородки.
Звуки переполненные падают навзничь, но я
Испуганно держусь за юбку судьбы.
Авто прорывают секунды праздничные,
Трамваи дико встают на дыбы.
1913