г бы писать такие строки:
…Рыданье гирей пудовело в горле,
Когда молилась месть кровавой матерщиной.
…А я… в восстаний венце
С факелом бунта.
…В дышлах революционных вьюг
Земли пожаров экваторы.
…Этих бурь ломовая лошадь
По ухабам червонной зари – кули.
…По крышам, как по доске кегельбана,
Туда и сюда пожаров ядро.
…Миряне!
Это в небо копытами грозно конь русский!
…В Африке крылья зари,
В Америке пламени юбка,
Азия, как жонглер шариками, огнем.
С каждым днем
Все железней, все тверже
Горбылевые наши выи.
Революция – огненный стержень,
На котором и я и вы.
…Спинной позвоночник
Как телеграфный столб прям
Не у меня, у всех
Горбатых века россиян.
…Скоро
К сосцам твоим (Россия) присосутся,
Как братья,
Новые своры
Народов,
Еще не одна революция
Нянчиться будет в твоей зыбке.
Из твоего чрева,
Из твоего ада
Пьяному кровью
Миру вынут
Новую дщерь,
Новую Еву.
…Разве вчерашнее не раздавлено, как голубь
Автомобилем,
Бешено выпрыгнувшим из гаража?
И снова можно привести полчища цитат. И после этого те, кто для революции, как для искания, нашли только черствые слова, вытертые, как плюш на диване, вроде «вперед – народ», упрекали тебя. Право, я начинаю думать, что они упрекали тебя только для того, чтоб скрыть свою реакционность.
Но забудем на секунду все разговоры о содержании. Пусть об этом говорят те, кто не умеет по неграмотности говорить о форме.
Я помню, как тебя упрекали в том, что твои образы неопределенны и просто смешны. Даже великий комик наших дней, мнящий себя лириком, Владимир Маяковский, написавший в свою жизнь только один классический образ: «Запрусь, одинокий, с листом бумаги я», – упрекал тебя в шаблонности образов!
Для меня великое наслаждение составить каталог образов поэта, а твой каталог в особенности. Ведь, если даже сотрутся в памяти человечества все строки, связующие лиризмом образы, но сохранятся корки образов, на плитах вечности останется имя поэта.
…Откроются ворота
Наших книг,
Певуче петли ритмов проскрипят.
…И сумерки, как пес,
Зари кровавый рот
Оскаля,
Ложатся спозаранок
У каменных ботинок городов.
…В карманах
Розовых туманов
Чуть слышен ветра крик.
…И хорошо, что кровь
Не бьет, как в колокол,
В мой лоб
Железным языком страстей.
…Открою у ладони синий желоб:
Прольется кипяток,
Вольется лед.
…Обвяжите вкруг шеи
Белые руки галстуком.
…Из сапога ночи выдернул
Рассвет
Желтую ногу.
…Вечер-швейцар
Подавал Петербургу
Огненное пальто зари.
…Город – мира каменная корона.
…В вазах белков вянут синий лилии.
…Настежь рта гардероп –
И язык
Как красное платье.
…Тело закутайте саваном тишины,
Поставь, луна, погребальные свечи!
Город – асфальтовый колокол, –
О чем люто
В ночи гудишь?
…В черные зубы фабрик гаванскую сигару,
Ладони пригородных мостовых
В асфальтовый перчатки втисни!
Рядом с этими образами легко и безболезно поникнут образы Великолепного Сен-Поль Ру!
Столбы образов, крепко связаные проволокой телеграфной романтики!
Беспроволочное воображение, о котором мечтал Маринетти теоретически, наконец нашло воплощение; но из беспроволочного оно обратилось в электрическую связь атомов.
Отсутствие фабулы только лишний раз подчеркивает, что магнит притягивает нереальной, невещественной силой предметы. Магнит поэзии – лиризм. Луна приподымает лаской своего света волны океана (приливы). Лунный мощный свет поэзии – романтизм в высоком и прекрасном значении этого слова.
И все же я буду настаивать на том, что тебе кажется неправильным: твои строки можно с одинаковым успехом, не смысловым (но ведь это не важно), а лирическим, читать с начала к концу и с конца к началу.
Порядок строк – нумерация домов на улице. Но разве Тверская перестанет быть Тверской оттого только, что ты будешь проходить дома не от первого ко второму, а от сотого к первому?
Сила образов в их убедительности, а не в реальности, как мы думали год назад. Реально все, и чем невероятнее – тем, вероятно, реальнее.
Как в театре ступеньки сценической площадки – клавиши действия и движения, так в поэме образы – это клавиши лиризма.
И не случайно ты, Толя, стал теперь рождать только поэмы. Это лишний раз подтверждает правоту моего положения, что каждому из нас дано написать только одну книгу, разбитую на настроения. И это только лишний раз доказывает, что прав я: если можно разбить на отдельные стихи единую и, по существу, неделимую поэму, то можно и эти стихи разбить на отдельные строки. Печатая вразбивку стихи, можно печатать враздробь и строки, и порядок – явление чисто случайного свойства.
Мне хочется еще поговорить о том, что пропустят, конечно, всякие Фриче-Рогачевские и Львовы-Куликовские34.
Я не буду говорить о твоей ритмике, во-первых, потому, что об этом прекрасно говорил наш общий друг Арсений Авраамов, а во-вторых, потому, что, даже преклоняясь перед новыми ритмическими разрешениями, которые ты нашел, я все же полагаю, что ритмика несвойственна поэзии вообще, и чем ритмичнее стихи, тем они хуже. Хуже потому, что в искусстве я выше всего ценю его волевую заражательность; всякая же ритмичность неизбежно приводит ко сну и атрофии жизнеспособных мускулов. Ритм увядает мускулатуру души. А для меня крик всегда музыкальнее пения.
Твоя ритмика, построенная на «диссонансе ударений» (довольно удачный термин!), еще раз подчеркивает, что она только переход к аритмической поэзии.
Аритмичность, аграмматичность и бессодержательность – вот три кита поэзии грядущего завтра, которое уже приоткрыло нам свою волосатую стуком грудь.
Твои длинные строки, к которым нельзя подходить не только с метрическими весами, но даже с ритмическим градусником, стоят почти на грани аритмизации.
К этой же аритмичности тебя неизбежно влечет и твоя манера рифмовки, построенная теперь всегда на разноударниках. Замечательно, что даже такой стройный в своем хаосе поэт, как Сергей, и тот перешел постепенно от ассонансов и консонансов к разноударникам. И снова я думаю, что эти разноударники – бессознательный путь, по которому влечешься ты за магнитом аритмизации стиха. Конечно, скоро диссонансы будут твоей иконой. К этой иконе приходят разными путями. Твой рифмический путь лучше других уже по одному тому, что ты первый проложил его.
Наконец, последний вопрос: динамичен ли ты?
Многих обманывает та застегнутость тебя на все пуговицы, которая кажется каменным покоем.
Но разве человеческое сердце меньше волнуется от того, что оно в пиджаке, чем если бы оно было без одежды. Разве под складками сукна меньше морщин тела?
Мне кажется твой холод и покой лишь результатом твоей очень большой горячности, я сказал бы даже: горячечности.
Динамизм не в суетности и не растрепанных волосах, и, конечно, даже Теофиль Готье35, парнасец, динамичнее копошащихся футуристов.
Динамизм формы в смешении материалов. Как от соединения карбида и воды, человеческого мяса и серной кислоты получается новая реакция, так получается она от прикосновения твоих стихов к душе читателя. Но и внутри все твои материалы разнохарактерны. Образы! Но ты так любишь сплав библейских образов с машинными; образов первого порядка и производных! Лексикон и словарь! Но не ты ли, презирая условия стиля и создавая свой стиль, немилосердно соединяешь неологизмы со славянизмами. Ритм! Но разве почти строгий ямб не соединен у тебя с аритмическими строками.
Наконец, последнее. Помню, на одном из диспутов тебя упрекали в том, что ты сам о себе очень хорошего мнения и это свое мнение неоднократно высказываешь в стихах.
Я не вижу в этом ничего дурного. Охота же кому бы то ни было быть о себе плохого мнения? Ведь каждый из нас считает себя по меньшей мере гением, а если не считает, то он не поэт. Скажу про себя: я хотел бы быть Мариенгофом, если бы не был Шершеневичем!
А все эти разговоры о том, что рано хвалить себя, невольно вызывают на память один анекдот; говорят, что вот Пушкин мог писать: «я памятник себе воздвиг нерукотворный»; что то, что простительно Горацию, Державину, Пушкину, то непростительно Мариенгофу, ибо то Державин, а то Мариенгоф.
Анекдот же следующий. Одну институтку спросили: когда она выйдет замуж? Девица отвечала: «Никогда. Вообще не понимаю, как можно выйти за постороннего мужчину». – «Ну, а как же твоя мама?» – «Так ведь мама вышла не за постороннего, а за папу».
Кстати. Забыл тебя предупредить об одном. Кто-то пустил про тебя сплетню, что ты Вячеслав Иванов от имажинизма. Уж если сравнить тебя, то, конечно, я сравнил бы скорее с Державиным, а из символистов с Андр. Белым. Но ты все-таки узнай, кто это рекламирует Иванова?!
Пока прощай. Крепко целую тебя.
Твой Дима
Милый мой Сандро!