[42]. Выступления имажинистов собирали полные аудитории. Добавим к этому, что в качестве своего рода «шоу-мэна» с Вадимом Шершеневичем в то время мог сравниться только «сам» Маяковский. «Реварсавр» – «Революционный Арсений Авраамов» – писал об имажинистах: «Заклинаю Вас, читатель, слушайте живых поэтов – не читайте мертвых, и живых не читайте: печатное слово – гибель для поэзии. Я готов бы не курсивом давать цитаты: граммофонную пластинку приложить к каждой книге, начитанную самими авторами, – только бы дошла до вас красота живого слова»[43].
По его мнению, для описания ритмического строя имажинистской поэзии (в первую очередь Мариенгофа) требуется отказ от обычной «метрической номенклатуры» – и переход к более тонко дифференцирующей «номенклатуре музыкальной». Впрочем, эстрадный успех имел и свою оборотную сторону: «имажинистский стих» (в случае Шершеневича ритмически близкий «стиху Маяковского» и предваряющий «так-товик» конструктивистов) оказывался порой не сбалансирован между полюсами «живого» и «печатного» слова. И, выигрывая «на граммофонной пластинке» (которой, разумеется, не было), нес определенные потери, будучи воспроизведен традиционным «гутенберговским» способом. Ощущая этот дисбаланс, Шершеневич старался компенсировать его различными графическими новациями (наиболее показательна в этом смысле поэма «Крематорий» с полным отказом от пунктуации и выравниванием текста по правому полю листа). Достиг ли он при этом желаемого – вопрос остается открытым.
«Триумфальное шествие» имажинизма по городам и весям (нет, веси остались равнодушны даже к имажинизму!) Советской России было приостановлено летом 1922 года введением Главлита. Тем самым «попутчики» (а в их числе и имажинисты) были лишены возможности печататься где-либо помимо Госиздата. А госиздатовским (= главлитовским) требованиям анархическая муза Вадима Шершеневича отвечала мало. В том же 1922 году был арестован тираж имажинистского альманаха «Мы Чем Каемся»[44] (главным образом за «провокационное» название). В 1924 году прекратил существование имажинистский журнал «Гостиница для путешествующих в прекрасном», задуманный в свое время как имажинистский аналог знаменитых символистских «Весов»[45]. Последний коллективный сборник «Имажинисты»[46] (1925) вызвал следующий отклик прессы:
«Агония идеологического вырождения имажинизма закончилась очень быстро, и первые же годы НЭПа похоронили почти окончательно имажинизм как литературную школу: „моль времени“ оказалась сильнее „нафталина образов“.
Зачем же мы пишем об имажинизме? Зачем тревожим прах литературных покойников? Не оставить ли мертвым хоронить своих мертвецов?..
Перед нами напечатанный на роскошной бумаге сборник стихов „Имажинисты“. <…>
И этот возмутительный бред печатается не в Париже, не для чающих материала о „большевистских зверствах“, не для белогвардейских генералов, а у нас, в Москве. И благодетельная виза Главлита № 29960 охраняет этот сборник от возможных подозрений в „подпольности“ издания и делает ненужной попытку читателя найти на книжке марку белогвардейского издательства.
Так, значит, имажинисты не только продолжают творить, но и оборачиваются „лицом к нашей эпохе“?
К сожалению, это так! Не только продолжают творить, но и благополучно создают себе соответствующую обстановку для творчества.
Приютившая их во Втором Доме Советов (?!) кафэ-пивная „Калоша“ принадлежит имажинизму. Портреты его „вождей“ красуются на стенах кафэ, и их фамилии начертаны аршинными буквами на стенах и потолке…»
Заканчивалась «рецензия» «методическими указаниями»: «Нужно решительно пресечь попытки подобной „литературной деятельности имажинистов“»[47].
«Методические указания» к исполнению были приняты. И хотя основной удар «рецензент» наносил по поэме Рюрика Ивнева «Осада монастыря» – с имажинизмом было кончено.
Последний свой поэтический сборник «Итак итог» («подводящему последнюю черту» исполнилось 33 года) Вадим Шершеневич, воспользовавшись законодательной лазейкой, издал в 1926 году на свои средства.
Возникает ощущение, что Вадим Шершеневич был прямо-таки обуреваем желанием во всех начинаниях быть первым. И так уж выходило, что почему-то всегда оставался вторым. Даже в недрах самого имажинизма, – как ни поверни, а основателем его будет либо библейский Соломон с «Песнью песней», либо экс-американец Эзра Паунд[48]. А Шершеневич – и в том, и в другом случае только в России первый. Но вообще-то второй.
Согласимся, с амбициями лидера «войти в литературу» «Серебряного века» было непросто. Все «роли» были уже как бы распределены. Стать лидером символизма? Но куда денешь Брюсова, Белого, Блока, Сологуба наконец? Эго-футуризм? Но перещеголять Игоря Северянина человеку с двумя высшими образованиями и отменным знанием языков не дано. Можно подумать, что и имажинизм-то русский возник лишь потому, что Вадиму Шершеневичу стало в тягость ходить «в тени Маяковского». И действительно, если мы сравним стихи Шершеневича-футуриста 15–17-х годов с его же имажинистскими стихами 18–19-х годов (задача облегчается тем, что они помещены в сборнике «Лошадь как лошадь»), то никаких разительных стилистических отличий меж ними обнаружить нам не удастся.
Однако и с отечественным имажинизмом все оказалось не так-то просто. Довольно скоро Есенин предъявил свои права на первенство, и права, по мненью многих, вполне законные.
Но однажды Вадим Шершеневич достиг, сам того и не ожидая должно быть, несомненного первенства.
Вспомним известные строки В. Кириллова и В. Маяковского. Первый предлагал: «Во имя нашего Завтра – сожжем Рафаэля!»[49]. Мысль второго была конкретней:
Принято считать, что именно они первые «объявили войну Рафаэлю». И случилось это во взвихренном 1918-м.
Однако за пять лет до того, в статистически-безоблачном 1913 году, юный Вадим Шершеневич воззвал:
В костер картины Рафаэля и прочих,
Снимавших с нас голубое пенею![51]
Правда, обнажаться (а Рафаэль был одной из главных помех для реализации плана «Начнем с нуля, или Голый человек на голой земле») все трое начали с разной целью. Если Маяковский, державший путь в сторону ЛЕФа, и пролеткультовец Кириллов, заголясь, тотчас намеревались облачиться в родченковскую «прозодежду» либо замятинскую «юнифу», то эго-футурист определенно собирался так, в натур-философском виде, и остаться, намерения свои маскируя неким «голубым пенснэ». Ясно, что никакого пенсне ни в 1913 году, ни позже Шершеневич не носил!
В «Записках поэта» конструктивиста Сельвинского можно обнаружить следующую эпиграмму на имажиниста Шершеневича:
Лицо-то девичье,
А душа Шершеневича[52].
Автором эпиграммы является, скорее всего, сам Сельвинский. Но попробуем как бы закрыть глаза на общее для практически всех поэтических школ свойство: самоутверждаться в первую очередь за счет оплевывания тех, кому они, как школы, более всего обязаны. Такова, очевидно, диалектика развития поэзии. И не только отечественной. Тем более и сам имажинизм (в лице Вадима Шершеневича) расставался с «Прекрасной Дамой» символизма, или с «Проституткой» (а таков был, в сущности, эстетический женский идеал эго-футуризма), отнюдь не как лорд Байрон расставался с леди Байрон. Но «душа» Вадима Шершеневича, каковой она раскрывается в лирике поэта, действительно имеет весьма мало традиционно «девичьих» черт. Может показаться даже, что Психея эта – мужского пола. Не опровергает такое предположение и сам Шершеневич – теоретик имажинизма: «Имажинизм есть первое проявление вечномужского. <…> До сих пор покоренный мужчина за отсутствием героинь превозносил дур; ныне он хвалит только самого себя»[53]. Правда, нечто подобное было уже провозглашаемо – и Ф. Т. Маринетти, и – в более «джентельменской форме» – русским акмеизмом. Но в схватке с сильно «полефевшим» русским футуризмом вождь имажинизма мог себе позволить не заметить других врагов, к тому же, казалось, уже поверженных. Вместе с тем стоит задаться вопросом: а ставил ли имажинизм (говоря имажинизм, подразумеваем: Шершеневич) перед собою задачу «раскрытия души»?
Едва ли. Ибо по Шершеневичу: «Имажинизм таит в себе зарождение нового, внеклассового, общечеловеческого идеализма арлекинадного порядка»[54]. Итак, «арлекинада», иначе говоря «игра». А какие же задачи у игры, кроме самой игры? Она вполне самодостаточна.
Изданная в 1920 году брошюра Вадима Шершеневича «2 × 2 = 5» представляет собой краткое изложение теории имажинизма, изобилующее «примерами из практики». Эту остроумную книжку можно рассматривать как одну из поэм Шершеневича. Строго филологически она, может быть, и не слишком оригинальна: читавшему прежде А. Потебню, знакомому со стиховедческими работами В. Брюсова и А. Белого – многое в ней покажется не столь уж и новым. Но работа содержит «правила игры» имажинизма, довольно строго соблюдаемые В. Шершеневичем в его поэтической практике. Более того, знакомство со стихами Шершеневича-имажиниста лучше всего предварить чтением этой книжки. Тогда многочисленные вопросы по поводу тех или иных многочисленных «отклонений от языковой нормы» в его стихах просто-напросто не возникнут.