Великолепного Готье…
В теплицах же моих не снимут
С растений иноземных плод:
Их погубил не русский климат,
А неумелый садовод.
Раздел 2
Solo
Пусть символисты в шуме мельниц
Поэзят сущность бытия –
Мои стихи – лишь бронза пепельниц,
Куда роняю пепел я.
Смотрите, бледные пастели!
В ваш мирнолирный хоровод,
Как плащ кровавый Мефистофеля,
Ворвался криком мой фагот.
Кокетничая с Дамой Новой,
С плаща снимаю я аграф,
И в дамский башмачок сафьяновый
Я наливаю vin de grave
И сам любуюсь на картину:
Ах! С пудреницею в руке
Я фешенебельную истину
Преподношу Вам в башмачке.
1913
Сломанные рифмы
Пишу и из каждой буквы,
Особенно из экзотичной,
Под странный стук
Вылезает карлик анемичный.
В руке у него фиалки,
А в другой перочинный ножик.
Он смеяться устал,
Кивая зигзагом ножек.
Мне грудь разрежет до сердца,
Захохочет, вложит цветочек
И снова исчезнет в ер,
Цепляясь за округлость точек.
Миленький мой, опрометчивый!
Вы, я знаю, ужасно устали!
Но ведь я поэт –
Чего же Вы ждали?
1913
Городская охота
Вы бежали испуганно, уронив вуалетку,
А за Вами, с гиканьем и дико крича,
Бежала толпа по темному проспекту,
И их вздохи скользили по Вашим плечам.
Бросались под ноги фоксы и таксы…
Вы откидывались, нагибая перо,
Отмахивались от исступленной ласки,
Как от укусов июньских комаров.
И кому-то шептали: «Не надо! Оставьте!»
Ваше белое платье было в грязи;
Но за Вами неслись в истерической клятве
И люди, и зданья, и даже магазин.
Срывались с места фонарь и палатка,
Все бежало за Вами, хохоча и крича;
И только Дьявол в созерцании факта
Шел неспешно за Вами и костями стучал.
1913
На бульваре
Сумасшедшая людскость бульвара,
Толпобег по удивленной мостовой.
– Земля пополнела от июньского жара! –
Колоратурен и дик миговой
Моторов вой.
Толпа гульлива, как с шампанским бокалы;
С немного дикостью кричат попурри;
И верхние ноты, будто шакалы,
Прыгают яростно на фонари
И esprits.
Отрывные звуки и Вы с плюмажем
На веранде в манто поете мотив.
– У Вас чьи-то черепа за корсажем! –
Небо раскрылось, как дамский лиф,
Облаковые груди раскрыв.
Длиннеет… Свежеет… Стальной полосою
Ветер бьет в лица и в газовый свет.
И над бульваром машет косою
– В теннисный костюм одет –
Плешивый скелет.
1913
Городское
Я осталась одна, и мне стало скучно…
Около лежал мой двухнедельный ребенок…
Было октябрьски… Разноцветились юбочки-тучи,
И черти выглядывали из-под кучи пеленок.
И мне стало истерически скучно и печально
(Ах, почему Вы не понимаете, что такое тоска?!).
Я от боли утончилась и слегка одичала,
И невольно к подушке протянулась рука.
И вот этою самою голубою подушкой
С хохотом грустным я задушила ребенка…
Я все запомнила: и его торчащие уши
И то, что из прически упала гребенка.
Потом подошла к окошку, побарабанила звонко,
Улыбнулась в ветер, в пустоту и в стужу,
Сама подошла к висячему телефону
И обо всем сообщила удивленному мужу.
Подмигнула черту на электрической люстре,
Одела серое платье и стала похожа на тучи…
Вы понимаете, что все это было только от грусти!
Отчего же врачи говорили про патологический случай?
1913
Кошмар проститутки
A. Leon Sack
За фужером горящего огнекрасного пунша,
В кафэ многострунном под брызги «Maccheroni»,
С нервным профилем и с пробором юноша
Дико, исступленно и сумасшедше стонет.
Из застекленной двери кабинета, не мешкая,
Торопливо поправляя прическу золотую,
Выходит тонкая, развинченная девушка
И плач юноши привычно целует.
И вдруг у юноши из ногтей вырастают когти,
Сквозь пробор пробиваются, как грибы сквозь листья,
Два рога козлиных, и в ресторанном рокоте
Юноша в грудь ударяет девушке золотистой,
Мертвая падает… Какие-то лица
Прибегают на шум, и сквозь сигарный угар,
Жестикулируя, юноша объясняет полиции,
Что с ней приключился апоплексический удар.
1913
Рюрику Ивневу
Вот стою я: клоун рыжий,
Изнемогающий от битья.
Прихожу в кинемо; надеваю на душу
Для близоруких очки; сквозь туман
Однобокие вальсы слушаю
И смотрю на экран.
Я знаю, что демонстратор ленты-бумажки
В отдельной комнате привычным жестом
Вставляет в аппарат вверх тормашками,
А Вы всё видите на своем месте…
Как-то перевертывается в воздухе остов
Картины и обратно правильно идет,
А у меня странное свойство –
Я все вижу наоборот.
Мне смешно, что моторы и экипажи
Вверх ногами катятся, а внизу облака;
Что какой-то франтик ухаживает,
Вися у потолка.
Я дивлюсь и сижу удивленно в кресле,
Все это комично; по-детски; сквозь туман
Всё сумасшедше; и мне весело,
Только не по-Вашему, когда я гляжу на экран.
1913
Фривольные диссонансы
У других поэтов связаны строчки
Рифмою, как законным браком,
И напевность метра, как венчальные свечки,
Теплится в строфном мраке –
А я люблю только связь диссонансов,
Связь на вечер, на одну ночь!
И, с виду неряшливый, ритм, как скунсом,
Закрывает строфы – правильно точен.
Иногда допускаю брак гражданский –
Ассонансов привередливый брак!
Но они теперь служат рифмой вселенской
Для всех выдвигающихся писак.
А я люблю только гул проспекта,
Только рев моторов, презираю тишь…
И кружатся в строфах, забывши такты,
Фонари, небоскребы и столбы афиш.
1913
Orchestra Moderne
An E. S.
Тучи расселись чинно в небесные кресла и стулья
И облачковые тюли, как программы, развернули.
Дождик постучал по пюпитру соседней крыши…
Все стало ожидательней, глуше и тише.
Завизжал смычок молниеносный, и гулкий гром,
Как барабан грозный, дробь выбил в тон.
Зашелестели, зазмеились стальные струны;
Мы ждем, что ураганы в трубы дунут.
Ах, как грустно! Тоска, тоска –
Опять партитуру жизни уныло вертит рука.
Моросят болезни, неврастения и лживый ветер…
Ах, есть мгновенья – они длинней, чем столетья!
Счастье перегорает, как электролампа,
И добрые мысли с мещанским бантом
Разгуливают по кабинету, важны, как герцог!
О, бархатное, протертое сердце!
1913
Только тоска
Задыхаюсь, плача, задыхаюсь!
Эпизоды и факты проходят сквозь разум
И, как из машин, выходят стальными полосками…
Всё вокруг пахнет экзотикой и наркозом,
И душа закапана воском.
Электрическое сердце мигнуло робко
И перегорело – где другое найду?!
Ах, я вверну Вашу улыбку
Под абажур моих матовых дум.
И буду плакать – как весело плакать
В электрическом свете, а не в темноте! –
Натыкаться на острый Дьявольский ноготь
И на готику Ваших локтей.
И будут близко колени Ваши,
И будет далеко моя судьба…
Ах, тоска меня треплет, словно афиши
На застывших проспектных столбах…
1913
В альбом жене своей – почтенный буржуа
Вы повесили душу мою на зиму
В Вашем будуаре, как портьеру,
Чтоб она заглушала сплетни о связях
И о том, что к Вам ходят кавалеры.
А на лето Вы ее спрятали бережно
В сундук и пересыпали забвеньем,
Чтобы моль ее не грызла небрежно,
Но с известным ожесточеньем.
Пришли воры – ах, одна была очень,
Очень интересна, худощава и элегантна;
Она раскрыла сундук озабоченно
И душу мою унесла, понятно.