Вычурная кокотка XX-го века!
Кто же оградил в ленивом будуаре
Ваши приманчиво-раздетые веки
И Вашего кавалера амморальные арии?
1913
Русскому языку
Какой-то юноша меланхоличный
Оставил на дворе свой перочинный ножик!
Ветер из Азии повеял мертвечиной,
И пошел проливной татарский дождик.
Туча рассеялась, но бурая ржавчина
На стали осталась, и с запада лезет
Немецкое облако, с французским в складчину,
И снова льется на звонкое лезвие.
Не просохнуть ножику! Я им разрезываю
Свежую тишину… Стальные частицы! Разрежьте
Жизненную падаль, дохлую и резвую,
Но только не так, – не так, как прежде.
Я заведу для ножика чехол кожаный,
Я его отточу на кремне по-новому,
Внесу с улицы в дом осторожно
И положу в уютную столовую.
Друзьям покажу, спрячу от иноверства,
Прольется на ножик только шампанского дождик!
Спрячу от иноверства – о, это не прюдерство:
Мне дорог мой звонкий, мой очищенный ножик.
1913
«Вы удивляетесь, что у жены моей прежде…»
Вы удивляетесь, что у жены моей прежде
Было много amis de maison, – а я
Улыбаюсь, слушая это, и нежно
Ей шепчу: «Дорогая моя!»
Вы не знаете: я собираю старые
Со штемпелями марки в альбом…
Люди нелюдные! Зверки сухопарые!
Дьявольские bi-ba-bo.
Я подношу марку к свету внимательно –
И под песнь «tralala» – смотрю штемпеля:
Вот печать Испании обаятельной,
Вот Париж, вот Новая Земля.
С особенной вглубленностью смотрю на Канаду!
Я помню его – он был брюнет,
Он был – а впрочем, не надо, – ничего не надо,
Он был меланхолик-поэт.
1913
«В конце концерта было шумно после Шумана…»
Понял! Мы в раю.
В конце концерта было шумно после Шумана,
Автоматически барабанили аплодисменты,
И декадентская люстра электричила неразумно,
Зажигая толповые ленты.
Я ушел за Вами из концерта, и челядь
Мелких звезд суетилась, перевязывая голову
Вечеру голому,
Раненному на неравной дуэли.
Одетые в шум, мы прошли виадук
И вдруг очутились в Парадизной Папуасии,
Где кричал, как в аду, какаду
И донкихотились наши страсти.
В ощущении острого ни одной оступи!
Кто-то по небу пропыхтел на автомобиле.
Мы были на острове, на краснокожем острове,
Где шмыгали дали и проходили мили!
Где мы, Раздетая? Проклятая, где мы сегодня?..
По небу плыли Офелии губы три тысячи лет…
Дерзкая девственница! Кошмарная! Понял:
Мы на земле!
1913
Похороненный гаер
Вчера меня принесли из морга
На кладбище городское; я не хотел, чтоб меня сожгли!
Я в земле не пролежу долго
И не буду с ней, как с любовницей, слит.
Раскрытая могила ухмыляется запачканной мордой…
Нелепа, как взломанная касса, она…
Пусть разносчик с физиономией герольда
Во время похорон кричит «Огурцы, шпинат!»
Я вылезу в полдень перед монашеской братьей
И усядусь на камне в позе Красоты;
Я буду подозрительным. Я буду, как Сатир.
Ах, я никогда не хотел быть святым!
Буду говорить гениальные спичи,
Распевая окончание острого стиха,
Я буду судить народы по методу Линча
И бить костями по их грехам…
А может быть, лучше было б во время панихиды
Всех перепугать, заплескавшись, как на Лидо!
1913
«Ах, не ждите от меня грубостей…»
Ах, не ждите от меня грубостей –
У меня их ни в портмонэ, ни в бумажнике.
Я не буду делать обаятельных глупостей!
Пора и мне стать отважнее.
О, насекомые по земным полушариям
(Ну, чего Вы испуганно заахали!?),
О, я буду сегодня полон сострадания
И приму Ваши сожаления дряхлые.
Душа сегодня в строгости смокинга
И при черном галстуке…
Открываю Америки однобокие
И улыбчато говорю «пожалуйста».
Я сегодня всех зову герцогинями
И ручки целую у некоторых.
Ах, этот зал с декадентскими линиями
И с монотонностью лунного прожектора!
Сегодня начинается новая эра…
Я буду солиден на бархате flve o'clock'a.
А поверите ль! Хочется даже «Miserere»
Спеть по-гаерски на мотив кэк-уока.
1913
День моих именин
Сложите книги кострами,
Пляшите в их радостном свете.
Милая, как испуганно автомобили заквакали!
Ах, лучше подарка придумать нельзя.
Я рад присутствовать на этом спектакле
И для Вас, о Тоненькая, билет мною взят.
Как сладко складывать книги
В один костер и жечь их!
Как посаженный на острие игол,
Корчится огонь сумасшедший!
В костер картины Рафаэля и прочих,
Снимавших с нас голубое пенснэ!
Пусть всякий смеется и пусть хохочет,
Никто не должен быть строг, как сонет.
Милая, в день моего Огнефразного Дьявола
Пусть каждый другого откровением ранит!
Я пою мотив за Вас, кто заставила
Меня опьянеть от фужера шарлатаний!
В книгах вспылавших, в их огненной груде,
– В пригреве июньских раздетых оргий –
Я сжигаю прошедшие грусти
И пью за здоровье восторга.
1913
Le chagrin du matin
Будкий сон разбит на малюсенькие кусочки…
Пьяный луч утреннего канделябра
Спотыкнулся на пороге об обломок ночи…
Исступленно шепчу абракадабру!
Адрианопольский цвет Ваших губ я понял…
Запомнил вечерние шалости без жалости,
Когда слова захлебнулись в бурливом стоне…
Игрушечная, придите сейчас, пожалуйста!
Ваша безласка страшней, чем Ваш хохот
(Я его сравню с лавой в дымящемся кратере).
Душа раскололась на три
Части. О сон! Вы мой доктор!
Доктор! Можно ль покинуть больного, когда обещаны
Лекарства, которые грусть согреют?
Приходите кто-нибудь! Сон или женщина!
Не могу же я разыграть лотерею!
1913
«Забыть… Не надо. Ничего не надо!..»
Забыть… Не надо. Ничего не надо!
Близкие – далеко, а далекие – близко…
Жизнь начиталась романов де Сада
И сама стала садисткой.
Хлещет событием острым по губам, по щекам, по телу голому,
Наступив на горло своим башмаком американского фасона…
Чувства исполосованные стонут
Под лаской хлыста тяжелого.
Но тембр кожи у жизни повелевает успокоенно…
– Ах, ее повелительное наклонение сильней магнетизма! –
В воздухе душном материя бродит,
Материя фейерверочно-истерическая!
Жизнь в голубой ротонде
Взмахивает палкой учительской!
Поймите, поймите! Мне скучно без грандиоза-дебоша…
Вскидываются жизненные плети…
Ах, зачем говорю так громко?.. У ветра память хорошая,
Он насплетничает завтрашним столетиям!
1913
Miserere
На душе расплески закатной охры.
Чувственность апплодирует после комедии…
Разум ушел на свои похороны
И танцует ойру с ведьмой.
К окнам любви осторожно крадусь я
И щели закладываю забывчивой паклей.
Потерял свои широты-градусы,
Вскрикиваю, как на бирже маклер…
Жизнь играет на понижение тайно,
Роняет бумаги нагло…
С очаровательной улыбкой Каина
Страсть свою обнажая наголо.
Подарите вечность нищему слабому,
Одну вечность, ржавую, игрушечную…
Я Вам раскрою секрет параболы
И поверну обратно землю скучную.
Вечер пасмурный, будто монашенка,
Пристально вглядывается в мои басни…
Пожалейте, проклятые, меня – не вашего,
Меня – королевского гримасника!
1913
«Верю таинственным мелодиям…»
Верю таинственным мелодиям
Электрических чертей пролетевших…
Пойдемте в шумах побродим,
Посмотрим истерических девушек.
Пыхтят черти двуглазые, газовые,
Канделябрясь над грузным звуканьем прихоти;
И обнаглевшие трамваи показывают
Мертвецов, застывших при выходе.
Сумерк хихикает… Таскает за волосы
Ошеломленных капризными баснями…
Перезвон вечерний окровавился
Фырканьем дьяволят-гримасников…