Но как ни грозно звучит предупреждение посольского врача, трипанозома все-таки произвела на нас меньшее впечатление, чем внушительного размера крокодил, которого мы после купания обнаружили под мостом, переезжая Конкуре, — он дал нам больше пищи для размышлений. Прибегая к помощи теории вероятности, мы не без некоторого душевного трепета до сих пор обсуждаем происшествие… Мнения расходятся. Кое-кто прямо-таки недоумевает, почему крокодил не польстился на него в теплых водах Конкуре. А я, слушая разговоры, вижу перед собой равнодушно-меланхолическое лицо университетского бухгалтера, его рыжеватую руку, перечеркивающую мой авансовый отчет о поездке на Чукотку. Я составил его, по наивности полагая, что и на Чукотке, и во Владивостоке мне причитались одинаковые суточные. «Ничего подобного, — уверяет бухгалтер, — на пути к Владивостоку они заметно уменьшились». Почему? Это определялось финансовой дисциплиной, наверное, но бухгалтер сказал фразу, заставившую меня раз и навсегда разрешить для самого себя проблему опасности. «На Чукотке ваша жизнь находилась под угрозой, — сказал бухгалтер, — а во Владивостоке — нет». Спорить я не стал, но, кое-что сопоставив, пришел к выводу, что ни над ржавыми мокрыми равнинами Индигирской тундры, ни в бухте Эмма, зеленая чаша которой окружена сопками, задрапированными в шинельное сукно, ни на щебнистых вершинах Корякского хребта, ни у яранг в верховьях тундровой речки Алькатвеем, — нигде и ничто так определенно не угрожало моей жизни, как машины на улицах Владивостока, к которым я, с отвычки, все никак не мог приноровиться…
Последующие странствия еще больше убедили меня, что ныне нет на земле ничего опаснее забитых транспортом огромных городов, и я ничуть не сомневаюсь, что гораздо проще угодить под машину в Москве или Париже, чем в пасть к крокодилу в речке Конкуре…
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
Завтра мы уезжаем из Конакри. Поезд довезет нас до Маму, а потом мы совершим поездку на автобусе по центральным районам Фута-Джаллона. В последние дни профессиональные интересы уже частенько разъединяли наш некогда сплоченный коллектив. Когда мы ездили во Фриа, педагоги встречались в лицее Донка со своими коллегами, среди которых гвинейцы — наперечет, а многие французы откровенно говорят, что после каникул (а каникулы здесь в дождливый сезон) уже не возобновят контракты… Журналисты-международники, отказывая себе и удовольствии путешествовать, усиленно интервьюируют государственных и общественных деятелей республики. Руководителя нашей группы мы видим лишь мельком — у пего нескончаемые дела по линии Ассоциации дружбы с народами Африки.
Художник Машковский остается в Конакри. Он в полном восторге от воздуха, света и красок. И от гвинеек.
— Вы заметили, какая у них походка?.. Свободная, и вместе с тем величавая, — говорит он нам с Владыкиным, пока мы укладываем вещи. — Суметь бы только передать их движения!.. А фигуры?.. Как поставлены, какая осанка!
Чтобы нарисовать как можно больше портретных и видовых этюдов, Машковский и решил не ехать с нами: он будет работать на улицах Конакри.
Машковскому я оставляю свою коллекцию бабочек. Во время поездки в Киндию мы побывали у водопада — белые струи воды низвергаются там с уступа высотой метров шестьдесят, и в дождливый сезон водопад, наверное, был бы величествен… Мы искупались в проточной ванне у склона, приняли душ, забравшись под струи, а потом я все-таки изловил нескольких весьма симпатичных бабочек. Теперь у меня есть небольшая, но очень милая коллекция. Машковский клянется хранить ее, как зеницу ока.
Уже поздно и пора ложиться спать, но когда мы наконец собираемся ложиться, появляется куда-то запропастившийся Арданов. Вид у него такой, как будто он потерял все, что имел в жизни, и уже никогда не обретет вновь… Лишь постепенно проясняется нам в общих чертах разыгравшаяся в ночи трагедия.
После ужина радиокомментатор решил побродить по городу — решил и осуществил свое намерение. Конакри, между прочим, имеет одну неожиданную особенность для пешеходов, привыкших к европейским городам: в Конакри есть замощенные мостовые и нет замощенных тротуаров; объясняется это, надо полагать, тем, что колониальная администрация пешком не ходила. По этой причине продвижение по темному городу сопряжено с некоторыми неудобствами, но Арданов, пренебрегая ими, шел и шел себе по улицам…
И вдруг… Вдруг он услышал дальнюю дробь тамтамов, и сердце коллекционера звуков дрогнуло. Не разбирая дороги — через улицы, через дворики, — ринулся подслеповатый Арданов на призывные звуки, и сердце его колотилось так, что подчас заглушало барабанный бой… Каким-то чудом невредимым — или почти невредимым — Арданов добрался до заветного дворика. Оказалось, районная самодеятельность репетирует народные песни!.. Арданова молодежь встретила с распростертыми объятьями, его усадили на почетном месте, повторили для него танцы, а Арданов чуть живым ушел с концерта из-за бурных переживаний: музыка и танцы приводили его в восторг, а мысль, что магнитофон бездельничает в отеле, — в отчаяние! И вот вам результат: Арданов ехал в Африку за национальной музыкой, он слушал ее, наслаждался ею, но не записал!
Горе Арданова неутешно и, как выясняется, усугублено еще одним чрезвычайно печальным обстоятельством. В местном радиокомитете, в который он зашел сегодня, чтобы передать его работникам в подарок советские музыкальные пластинки, он узнал, что через несколько дней в Конакри состоится премьера первого в истории Гвинеи балета. Ставит его, по мотивам народных плясок, музыкальная общественность Конакри, а руководит постановкой знаток африканского танца, поэт, он же министр внутренних дел и государственной безопасности, Кейта Фодеба… Первое представление состоится в зале «Пермонанс», где происходят обычно съезды партии и заседания национального собрания, но состоится как раз в то время, когда мы будем где-нибудь в Пита или Лабе… Короче говоря, если есть на свете жертвы несправедливости, то Арданов, радиокомментатор, одна из них, и притом самая несчастная…
…Для поездки в Маму нам предоставлен личный вагон президента республики. Темно. Я ощупью нахожу мягкое кресло и усаживаюсь в него дремать. Постепенно все затихают — ждут, когда поезд тронется. Лишь мсье Анис не знает покоя. Сначала он поштучно пересчитывает нас и светит себе фонарем на какую-то бумажку, очевидно сверяя полученную цифру с записанной, а затем на сцене появляется большой металлический ящик, к которому мы уже привыкли: в нем лежат среди льда маленькие бутылочки с фруктовым соком.
Сейчас, ночью, никому пить не хочется. Иное дело — днем. В жару мы опустошали ящик мсье Аниса за несколько часов. На обратном пути изКиндииили Фриа, Какулимы или деревни Канеренаш гид обязательно останавливал автобус возле какой-нибудь придорожной лавки и вел нас на водопой. Содержатся эти лавки чаще всего левантинцами (иногда французами), и все лавки — на один манер: большое полутемное помещение, освещающееся лишь через дверной проем, длинный прилавок, за которым восседает владелец лавки с многочисленными чадами и домочадцами; на полках — фантастический набор самых различных товаров, рассчитанный на самый неожиданный спрос, и среди прочих товаров всегда находились бутылочки с фруктовым соком.
В Париже я видел рекламу, уговаривающую пить соки фирмы «Витель» — той, что поставляет бутылочки и в Гвинею. Есть в деятельности этой фирмы одна небезынтересная черта. Фирма закупает ананасы, скажем, в Гвинее, превращает их в ананасовый сок на фруктовых заводах Конакри и увозит весь сок во Францию. Там сок разливают по бутылочкам и экспортируют в разные страны, в том числе и в…Гвинею. Понятно, что в Гвинею сок возвращается подорожавшим в несколько раз, и сами гвинейцы его здесь почти не пьют.
Гвинейцы вообще покупают себе все необходимое, как правило, на рынках, этих африканских универмагах, и в сельских лавках. Европейские магазины из-за дороговизны доступны далеко не всем.
Это обстоятельство я как-то особо остро осознал, когда Селябабука вместе со своими сыновьями провожал меня и Птичкина в отель. На центральных улицах Конакри немало шикарных с огромными стеклянными витринами магазинов, принадлежащих иностранным компаниям. Мы шли мимо этих магазинов, и чернокожие ребята с пионерскими галстуками то и дело застывали у витрин, рассматривая недоступные им товары. Пройдет какое-то количество лет — и темнокожие пионеры, став взрослыми, будут как о чем-то далеком и странном рассказывать своим детям о некогда могущественных торговых компаниях, хозяйничавших на гвинейской земле. И рассказы их будут казаться детям такой же древней историей, какой кажутся пионерам шестидесятых годов в нашей стране рассказы о нэпе, о торгсинах…
Дорога, по которой мы едем, проложена мотыгами крестьян лет шестьдесят назад. Говорят, трасса ее выбиралась весьма и весьма произвольно и обошла важные сельскохозяйственные районы. Говорят, что определили трассу военно-политические, а не экономические соображения. За каждый километр этой железной дороги Гвинея заплатила сотней человеческих жизней; колонизаторы едва ли вели строгий учет погибавших, но цифра эта, видимо, не очень далека от действительности. Французы давно уже не ремонтировали дорогу, и она находится в плохом состоянии; так, наверное, и есть, потому что вагон сильно швыряет. Правительство Гвинеи намерено реконструировать дорогу и намерено строить новые дороги. В соответствии с советско-гвинейским соглашением советские специалисты окажут в этом помощь, проведя проектно-изыскательские работы на участке Конакри — Маму длиной 310 километров.
Начинает светать, и значит, через полчаса будет совсем светло.
— Все-таки есть на свете счастливые люди! — говорит Латынина, географ из Московского педагогического института. Она сидит у широко распахнутых дверей вагона и сияющими влюбленными глазами смотрит на несущуюся мимо саванну.
В Марокко, возле Рабата, сохранилась полуразвалившаяся крепость Шеллй с остатками султанского дворца. На развалинах былого величия ныне торжествует жизнь: рассыпавшиеся стены, камни забытых надгробий увиты алой бугенвиллеей, гигантские платаны, зеленые и шумные, бережно держат над ними в узловатых ветвях, как чаши с эликсиром молодости, большие растрепанные гнезда аистов; даже падая, платаны не умирают: лопается на стволах старая высохшая кора, и десятки крепких зеленых побегов, пустив корни в тело погибшего великана, тянутся к солнцу! Рядом цветут и п