Листья лофиры — страница 28 из 52

Добычу алмазов в Гвинее, в округах Бейла и Масента, ведут несколько компаний. Кроме того, там работает до сорока тысяч старателей — одиночек или объединенных в небольшие группы во главе с бригадиром — маета… Вот они-то, старатели, и добывают те алмазы, которые поступают на биржу в Канкан и достаются мсье Симону или конкурирующим фирмам.

Мсье Симон показывает нам алмазы — они довольно небрежно упакованы в бумажные пакеты или просто завернуты в бумагу. Сначала мсье Симон предлагает нашему вниманию низкосортные технические алмазы и лишь под конец ювелирные.

У мсье Симона служит всего один человек — гвинеец: он сидит спиной к нам и сортирует алмазы. В сущности, деятельность мсье Симона бесконтрольна, и при желании он мог бы злоупотреблять своим положением… Мсье Симон не отрицает этого.

Конечно, он может утаить то или иное количество алмазов для себя, он может неправильно информировать фирму о стоимости их…

— Но это невыгодно, — говорит нам мсье Симон. — Во-первых, мое благосостояние зависит от процветания фирмы, и я заинтересован в том, чтобы дела ее шли хорошо… Во-вторых, не так уж много фирм, скупающих диаманты, и если случайно станет известно о моих нечестных поступках, я потом уже нигде в мире не смогу работать по диамантам…

Что ж, своя логика в этом есть, как есть своя логика и в том, что мсье Симон, по его словам, никогда не утаивает алмазы от государства и честно выплачивает Гвинейской Республике налог в два процента со стоимости приобретенных алмазов.

— Два процента так мало, что не стоит рисковать, — разъясняет свою позицию мсье Симон.

Скупщики алмазов, как правило, имеют дело не со старателями и даже не с масти, а с перекупщиками-гвинейцами. Мы спрашиваем, не пытался ли мсье Симон установить контакт непосредственно со старателями.

— Иногда они сами приходят, — говорит мсье Симон, — но я не люблю иметь с ними дела.

Почему?.. Тут обнаруживается любопытная психологическая деталь: мсье Симон заявляет, что ему ни разу не удавалось купить алмазы у старателей дешевле, чем у перекупщиков. Старатели, оказывается, охотнее сбавляют цену «своим» гвинейским спекулянтам, чем европейским… Кроме того, с ними трудно вести переговоры, потому что они плохо ориентируются в ценах и качествах алмазов, и «черную» работу по уламыванию старателей мсье Симон предпочитает целиком перекладывать на поднаторевших в таких делах гвинейских перекупщиков.

Но перекупщики — они ведь тоже стремятся сбыть алмазы подороже, и они могут не согласиться с окончательной ценой мсье Симона и перейти в соседний номер отеля.

— Могут, — говорит мсье Симон и пожимает рыхлыми плечами. — Но с теми, кто уходит от меня, я потом уже не веду никаких дел.

Мы прощаемся с мсье Симоном, и у себя в номере Птич-кин мне говорит:

— Что-то тут не того. Ой, наведут гвинейцы порядок в алмазном деле, ей-богу, наведут!.. Как он сказал?.. Продержится столько, сколько нужно?.. Ну, это еще вопрос!

(Меньше, чем через год после встречи с мсье Симоном, я узнал о решении Гвинейской Республики национализировать алмазную промышленность.)


…С вечера я заснул быстро и крепко, но проснулся рано, еще до света. Прохлада не пришла с темнотой. Ночь, как и полагается ей в глубине Африки, теплая и душная. Особенно душно под марлевым пологом, а спать без него не хочется: вокруг жалобно, словно сетуя на неудачную жизнь, пищат москиты… Прошла машина с зажженными фарами, и на белой стене комнаты отпечатались тени рамы, густых ветвей и силуэты двух крупных вотуров.

За минувший день мы пунктуально выполнили советы коменданта.

Мы ходили на реку Мило, к мосту, и видели берега, пестрые от женских одежд и разостланного на солнце белья. Ходили к недостроенной мечети — малопримечательному в архитектурном плане зданию. Посетили могилу основателя Канкана, марабу (святого, иначе говоря) Альфа Кабина, — он был проповедником и насадил ислам среди малинке.

Точнее, мы посетили не могилу, поскольку таковой нет, а огромный баобаб, будто бы растущий над прахом марабу. Баобаб обнесен каменным забором, утыканным по верху битыми стекляшками (надо полагать, этому забору менее трехсот лет), но в одном месте забор проломлен, и в пролом, минуя всегда запертые на висячий замок кованые ворота, можно пройти к дереву — нужно только снять предварительно обувь…

Мы побывали на рынке, гордости Канкана, на большом крытом рынке, про который можно сказать все то же самое, что я уже говорил про рынок в Киндии….

Наконец, мы просто бродили по городу, и это, пожалуй, главное. В Канкане совсем мало европейского типа зданий и почти нет даже характерных для гвинейских городов плосковерхих, крытых толем домиков: Канкан застроен хижинами — круглыми, относительно высокими, без террас, с короткими конусовидными гладкими крышами из кана, и именно это придает Канкану особый колорит…


День, который сейчас начинается, обещает быть сумасшедшим днем. Но начинается он мирно, неторопливо.

Рассвело, и во дворе уже играют дети владельца отеля, француза, и темнокожие ребятишки-соседи.

Во двор въезжает на велосипеде странного вида человек. Он в белом халате и синей накидке, полы которой сшиты внизу. Голова человека повязана темной чалмой, и поэтому как-то особенно ярко блещут белки его глаз и зубы. На руле велосипеда висит тамтам, а в руке у человека палка, похожая на короткую клюшку.

Человек слезает с велосипеда, прислоняет его к террасе и подходит к нам.

— Сайфулайе, — называет он себя и каждому из нас подает руку.

И вид Сайфулайе, и его поведение несколько озадачивают нас, но вскоре все проясняется.

«Сенегальские стрелки» — все мы слышали о них, воинах-африканцах, сражавшихся во французских войсках. Но сенегальцев среди «сенегальских» стрелков было мало. Очевидно, убедившись в мужестве и стойкости мандингов в войнах с Самори, «африканским Бонапартом», французы впоследствии именно среди племен мандингов— малинке, бамбара, диула — вербовали в свою армию «сенегальских» стрелков, и язык мандингов был принят в армии как официальный.

В годы второй мировой войны Сайфулайе, оказывается, сражался в Северной Африке в «сенегальских» частях против армии Роммеля и тогда же он впервые узнал о нашей стране… А теперь в Канкане, в городе, расположенном в семистах километрах от побережья, он неизменно встречает всех приезжающих русских, приходит знакомиться с ними — товарищами по недавней борьбе с общим врагом.

К сожалению, Сайфулайе торопится: он — глашатай; его обязанности заключаются в том, чтобы оповещать население о постановлениях правительства или окружных властей, и он ездит на велосипеде по городу, останавливается в людных местах, бьет в барабан, созывая народ, и зачитывает постановление…Вот и сейчас он получил приказ и должен ехать читать его.

— Много еще неграмотных, — огорченно говорит Сайфулайе.

Это верно пока, но ликвидация неграмотности в стране уже идет полным ходом…


Небольшой сине-белый самолет компании «Аэромаритим» взмывает в воздух, и это означает, что начался перелет в Нзерекоре, в зону влажных тропических лесов… Сверху Канкан больше похож на город — ощутимей размеры, заметней рассеянные среди хижин дома европейского типа… Но Канкан — уже в прошлом, и в прошлом маленький аэропорт с пылающими акациями перед входом.

Под нами — саванна. Район Канкана принадлежит к числу сравнительно плотно заселенных, и внизу то и дело мелькают деревушки с прижатыми к ним полями и заброшенные поля, возле которых уже нет хижин… Потом деревень становится все меньше и меньше… Самолет летит над рекой Ньянда… Саванна пустынна, и вся она в желтых ветровых разводах поваленной слоновой травы. Зелень редких рощиц заметно выделяется на общем тусклом фоне. Отлично видна река — ее петли, желтые отмели, черные глубокие заводи, белые перекаты, коричневатое дно… Я все лелею надежду разглядеть какого-нибудь гиппопотамчика, но пока ничего не получается. Со зверьем нам вообще не очень везло. Если не считать обезьян, неизменных вотуров и крокодила в реке Конкуре, то мне удалось заметить лишь леопарда, скользнувшего в заросли, когда мы ехали на поезде в Маму, шакала, перебежавшего дорогу перед автобусом, и небольшую коротколапую виверру: она убегала от нас по обочине дороги, и я рассматривал полосатого зверька, высунувшись в окошко, до тех пор, пока автобус не обогнал его. К этому маленькому списку можно добавить лишь слонят, с которыми мы играли в ботаническом саду Камаен в окрестностях Конакри… Африканский слон — символ Демократической партии Гвинеи, и слонят содержат в ботаническом саду для различных торжеств.

Кисидугу. Самолет приземляется на огороженном колючей проволокой летном поле.

В Кисидугу мы расстаемся с Птичкиным, неутомимым золотоискателем с забавной чертой характера: он терпеть не может золотых вещей, вида золота; он так и не смог понять известного, наделенного большим тактом и вкусом писателя, избравшего символом искусства цветок из золота — самого продажного и самого загрязненного историей металла… В следующий раз мы увидимся о Птичкиным через год в Москве, да и то лишь в том случае, если проявим большее прилежание, чем после тувинской экспедиции… Птичкина ждут. Он грузит свои объемистые чемоданы в джип под черным брезентовым верхом, обводит нас грустными глазами — в последний момент он все-таки расчувствовался — и садится в машину. Джип рывком набирает скорость и укатывает, пыля, по красной дороге, ведущей к городу Кисидугу… Сравнительно недавно возле аэродрома прошел пал, и Птичкин катит по дороге, вдоль которой растут сучковатые обугленные деревья и пальмы с почерневшими стволами, но зелеными кронами… Что ж, счастливого пути, Птичкин!.. Я слежу еще несколько секунд за стремительно уменьшающейся машиной, а потом бегу за ограду фотографировать грибовидные термитники с толстой ножкой и широкополой шляпой.

За Кисидугу саванна постепенно замещается лесом и начинаются предгорья Гвинейской возвышенности. Лесом сплошь заняты и вершины и пади. Я смотрю вниз, пытаюсь как-нибудь выразить в словах то, что вижу, и не могу найти лучшего сравнения: под нами — плотно уложенные тугие кочаны зеленой цветной капусты, и зеленью забито буквально все… При более внимательном рассмотрении обнаруживаются гигантские деревья с выравненными поверху кронами; вероятно, это местные виды сейб, и каждый лист их тянется к солнцу, требует света; пальмы — они тоже возвышаются над осно