, и гул вооруженной борьбы против колонизаторов разносится по всему миру…
Только что свершилось небывалое: космический корабль с человеком на борту облетел вокруг Земли. Я видел возбужденных парижан, раскупающих специальные выпуски газет, видел толпу у здания редакции «Юманите», где был вывешен большой, от руки написанный плакат с изложением сообщения ТАСС. Сегодняшний день газеты называют «вторым днем космической эры». С первых полос газет смотрят в глаза людям всего мира ясные веселые глаза человека в летном шлеме, первого летчика-космонавта. И рядом — сообщения о бесчинствах «ультра» в городах Франции, тревожные вести из Алжира, статьи о готовящемся нападении на Кубу…
Как и год назад, луна гостеприимно выстелила на черно-матовой поверхности океана серебристо-желтый посадочный знак «Т». Как и год назад, черный, чуть загнутый к северу рог мыса Алмади окружен белой каймой бурунов. Как и год назад, несмотря на ранний час, широко раскинувшийся Дакар залит светом, и мигают маяки— подмигивают мне, как старому знакомому… Ночь так же черна и так же прохладна, но, собственно, на этом и кончается сходство.
— По-моему, вон того, справа, здания не было, — говорит мне Машковский, вылезший из самолета с неизменным этюдником на плече.
— Не было, — соглашаюсь я. — И того, левее, тоже не было — его только начинали строить при нас.
— Помню, — говорит Машковский, и мы отправляемся с ним по хоженой уже дорожке в зал для оформления документов.
У здания аэропорта нас встречают двое сенегальцев, спрашивают, кто мы, и, узнав, что русские, приглашают в холл — тот самый, где в прошлом году трое из нас коротали скучные часы.
Кузнецов представляет нас главе туристской фирмы мсье Лабери и его компаньону, а потом в холл является полицейский чиновник, и просит дать ему паспорта для оформления въезда.
Визы на въезд в Сенегал мы получили в Париже, и синяя гербовая печать с изображением могучего баобаба удостоверяет право каждого из нас ступить на землю Сенегала…
Мсье Лабери — мулат. У него бритая голова, красивое желтое лицо с томными миндалевидными глазами, небольшая шотландская бородка. Он в сером костюме, белой сорочке, при галстуке. Мсье Лабери сидит в кресле в непринужденной позе человека, привыкшего к салонам, локти его лежат на подлокотниках, и он, соединив руки перед собой, постукивает пальцами о пальцы; на руках у него — крупные перстни. Мсье Лабери интересуется подробностями перелета, спрашивает о самочувствии дам, говорит любезности, шутит…
С аэропортом Йофф у меня связаны свои, особые воспоминания, и, подчиняясь им, я выхожу на веранду и иду к цветнику, где росли бальзамины — их поливал год назад Саль Тахир, пожилой сенегалец из Даганы… Цветника нет. Он разрушен, и невысокий заборчик отнесен теперь подальше от здания… Внезапное ощущение грусти, утраты поражает меня самого, и я растерянно стою под акацией, оглядываюсь, все еще надеясь найти бальзамины…
Меня окликают, и я возвращаюсь в холл. Чиновник принес паспорта. Он с вежливой улыбкой протягивает мне паспорт и желает счастливого путешествия.
Две небольшие машины, сразу набрав высокую скорость, уносят нас с аэродрома Йофф.
Неширокое асфальтированное шоссе разделено надвое шпалерами цветущих олеандров, и мы катим вдоль них, вдыхая запах цветов, катим в Дакар, бывшую столицу бывшей Французской Западной Африки… Освещены, надо полагать, центральные районы Дакара, а сейчас огни его не видны, и машины летят в темноту.
Дакар начался для меня плосковерхими домиками, вдруг попавшими в свет автомобильных фар.
— Медина, — поясняет нам мсье Лабери.
ГЛАВА ВТОРАЯ
Как ни комфортабельны современные воздушные лайнеры, ночные перелеты все-таки утомительны, и все мы не прочь отдохнуть. К счастью, автомобили недолго петляют по Дакару, — запомнились пустые улицы, массивное здание рынка, — и мы останавливаемся у отеля «Мир». Глина, камень еще хранят дневное тепло; жарковато и душно, и совсем не чувствуется близости океана. В темноте все выглядит мутно-серым, однотонным. Одинокая черная фигура неподвижно застывает неподалеку от нас. Появляются служащие отеля в широченных шароварах и фесках и уносят наши вещи. Протяжно-пронзительно кричит муэдзин с невидимого во мраке минарета, и тотчас в соревнование с ним вступает второй, третий — для мусульман близится час молитвы.
А для нас — отдыха; короткого, но заслуженного отдыха!
Днем улица преобразилась.
Улица наша — и не центральная, и не окраинная; она расположена где-то между мединой и европейской частью города.
Солнце палит сверху, и улица кажется белой, и по этой белой раскаленной улице все время идут люди. Идут к мечети, идут на базар, идут еще бог весть по каким делам. Идут мужчины в белых бубу и красных фесках…
Идут женщины в пышных нейлоновых накидках, в простых платьях, похожих на сарафаны, в кофтах и юбках, идут босиком, в модных туфлях на тонком каблуке; у многих за спиной грудные малыши; на рынок женщины идут с пустыми калебасами или тазами на головах, а с рынка идут с калебасами, наполненными снедью, на ходу подкармливая грудью проголодавшихся ребятишек: они дотягиваются до сосков из-за спины… Изредка по улице черным бисером рассыпаются дети — выкатываются из дворов и рассыпаются по горячим камням, а потом так же стремительно исчезают. Только в дальнем конце улицы подвижные, как ртуть, человечки собрались в плотную кучку: там рисует Машковский.
Наша улица — проходная улица, если так можно выразиться. У нее нет своих дневных центров притяжения, своих достопримечательностей, если не считать мечеть, которая фасадом выходит на другую улицу, перпендикулярную нашей и живущую уже своей, иной жизнью.
Та, другая улица, широка и тениста, она пестрит витринами магазинов, рекламами, вывесками кафе и ресторанов, непрерывным потоком катят по ней автомобили, мотороллеры, велосипеды, двухколесные тележки, запряженные разукрашенными лошадками… Улица упирается в рыночную площадь, основную часть которой занимает глиняное, непонятной архитектуры здание рынка, — в общем, такого же, как и в Конакри, и в Киндии, и в Канкане…
У базарной площади расположены и лавки торговцев сувенирами, предприимчивых людей, тут же, у вас на глазах, раскрашивающих деревянных божков черным гуталином в черный цвет, а красным — в красный… Торговля идет и на самой улице: в тени деревьев сидят женщины и торгуют орехами кола, апельсинами, плодами дынного дерева, время от времени покрикивая на разбаловавшихся ребятишек… Тут же орудуют ножницами и бритвами цирюльники, владельцы раскладных стульев и белых накидок, без мыла расправляющиеся со своими пациентами; тут же, опершись ногой на тротуар, беседуют между собой велосипедисты, куда-то спешившие по делам, но остановившиеся поболтать.
Это еще не центр Дакара, но добраться до центральных кварталов у нас пока не было времени. Нужно еще уточнить программу нашего пребывания в Сенегале и нужно попросить, чтобы фирма мсье Лабери как можно больше показала нам в своей стране…
Он вырастал из вод Атлантики медленно, этот округлый плечистый остров, и с какой стороны ни бросали мы на него взгляд, всюду видели камень. Каменные обрывы, каменные стены, каменные бастионы, наконец, просто каменные дома и просто окатанные морем валуны. Это уже потом, когда мы подплыли совсем близко, нам открылась рощица растрепанных ветром пальм и белый слепящий глаза песок во внутренних частях острова. Граниты и базальты дробятся обычно солнцем и водой, но на этом острове камни перетерты в песок ногами рабов, прошедших по ним за три долгих столетия.
Девятьсот метров длины, триста метров ширины — небольшой островок, в сущности. Но без этого каменистого клочка земли, отделенного от материка трехкилометровой полосой воды, невозможно представить себе историю Западной Африки в течение нескольких последних веков. «Древнейший опорный пункт колонизации» — так, кажется, пишут про этот островок. И крупнейший центр работорговли следует, конечно, добавить.
Наш гид, сенегалец мсье Диань, высоченного роста человек в защитного цвета халате и красной феске, приводит нам кое-какие сведения об острове. Открыл его, как полагают, португальский мореплаватель Денис Диас, достигший в 1444 году полуострова Зеленый Мыс и водрузивший на нем каменный надран. Позднее на острове обосновались шайки авантюристов, охотившихся за золотом и рабами. Голландцы, в 1617 году купившие островок у вождя, который жил на Зеленом Мысе, нашли на острове несколько хижин и даже церковь, сложенную из несцементированных камней и прикрытую соломой… Голландцы и дали острову название, так символически звучащее по-русски — Горе; наверное, капитан был родом с одноименного островка в Зеландском архипелаге, у берегов Голландии… Голландцы обосновались на острове прочно, выстроили два форта — Оранж на возвышенной части острова и Нассау на низменной… Потом голландцев выгнали англичане, потом голландцы выгнали англичан, а в 1677 году французы прогнали и тех и других — тогда-то и начали «крепнуть узы» между французами и сенегальцами, о которых вспоминал президент Франции.
Мы плывем к острову Горе той же дорогой, которой плыли барки со связанными рабами.
Обстановка — будничная. Океан спокоен. Солнце в зените. На катере — сенегалки с покупками, молодые люди, дети. Они ездили в Дакар по своим делам и теперь возвращаются домой. Мальчишки лазают по всему катеру — это уж как полагается! Один из них, курчавый мальчишка в поношенной курточке, заметив, что я наблюдаю за ним, говорит, недоверчиво глядя на меня:
— Бабакар.
Я поворачиваюсь за разъяснением к мсье Дианю — он читает газету.
— Это его имя, — говорит мсье Диань.
Любуется природой полицейский — плотный мужчина в темном мундире, белом колониальном шлеме, крагах, с браслетами на запястьях, — стоит он неподалеку от нас и смотрит задумчиво вдаль.
— Два миллиона рабов прошло через остров Горе, — говорит Решетин. — Представляешь?
С трудом. Не знаю, откуда Решетин взял эту цифру, но слов он на ветер не бросает. Я без спора принимаю ее — пусть даже она немножко завышена. И теперь я знаю, чего хочу; хочу пройти тем же путем, которым прошли два миллиона невольников, хочу— пусть ненадолго! — снять с острова налет современности и увидеть его таким, каким был он в семнадцатом или восемнадцатом столетии. Разумеется, я не стану умышленно отворачиваться от всего, что связано с недавним прошлым или сегодняшним днем. Например, я вовсе не собираюсь вычеркивать из памяти буй с колоколом, поставлен