ный над потопленным в годы второй мировой войны кораблем «Такома». Войска французского сопротивления пытались захватить на этом норвежском судне остров, но потерпели неудачу. Верный вишистам гарнизон потопил корабль, и в бурные ночи звон колокола до сих пор напоминает о погибших…
Но мне важно обнажить корни, и я постараюсь обнажить их, а потом уж вернусь в настоящее.
…Пароходик медленно огибает приземистую круглую крепость, расположенную у самого берега и повернутую амбразурами к морю. В бинокль я хорошо вижу выщербленную временем — а может быть, и не только временем — чуть покатую рябую стену, вижу плоскую крышу с сухой травой и нечто вроде наблюдательного пункта наверху.
— Форт Святого Франциска, — поясняет мсье Диань.
Захватив остров, французы выстроили на нем два форта: Святого Франциска на низменной части острова и Святого Михаила на возвышенном базальтовом плато. В ту пору остров уже был собственностью «Компани дю Сенегаль» — близился расцвет работорговли, и компания укрепляла свои позиции в самом прямом смысле слова.
Катер спешит к берегу, и уже видны сложенные из обломков базальта причалы, развешенное у стен форта свежестиранное белье, и виден вполне современный бетонированный дот, сохранившийся, надо полагать, с дней войны; дот подозрительно следит за нами сощуренными глазами амбразур, и я отворачиваюсь от него и принимаюсь изучать скатившиеся к самой воде стволы старинных пушек, некогда тоже грозно смотревших на море широко раскрытыми жерлами.
Вода у пирса спокойна, прозрачна. По базальтовым глыбам, к которым уже много десятилетий причаливают мелкосидящие суденышки, медленно ползают некрупные, красиво окрашенные морские звезды.
Темная струйка людей — мужчин, женщин, детей с корзинами, калебасами, тазами на головах — стекает по причалу на остров, и мы идем следом, идем знакомиться с достопримечательностями острова Горе, ориентируясь на красную феску мсье Дианя, реющую впереди… Приехавшие вместе с нами горейцы как-то внезапно исчезают из глаз, скрываются в проулочках, а мы сворачиваем на узкую набережную с небольшими веерными пальмами и шагаем за мсье Дианем вдоль плотно составленных массивных двухэтажных домов, стены которых скрывают от нас внутреннюю часть острова…
Сейчас некоторые улицы на острове Горе носят название парижских улиц, и по одной из них — Сен-Жермен — мы пересекаем поселок. Ноги увязают в песке. Жарко. Ветра не чувствуется. Здесь, во внутренней части островка, преобладают одноэтажные домики под плоскими черепичными крышами. Окна закрыты ставнями — дома кажутся слепыми. Много брошенных, полуразвалившихся зданий… На земле играют дети… Изредка проходят женщины с ношами на головах… В тени редких зеленых деревьев лежат мужчины.
Мсье Диань подводит нас к воротам какого-то дома, открывает их и приглашает войти во двор. Там, на тесном внутреннем дворике, стряпают и стирают женщины, там прокаливается на солнце выстиранное белье и играют ребятишки, среди которых я замечаю курчавого мальчишку с приплюснутым носом — Бабакара. Стены дома сложены из крупных сцементированных обломков базальта и производят внушительное впечатление. На первом этаже я обнаруживаю только узкие двери, а на втором, обнесенном балюстрадой, — и двери, и окна…
Мсье Диань говорит, что мы находимся во дворе «дома рабов», главной достопримечательности Горе. Дом был выстроен французскими работорговцами в 1776 году, в пору процветания работорговли, и вполне сохранился до наших дней. На втором этаже, над казематами, там, где раньше жили работорговцы и надсмотрщики, теперь живут горейцы. А нижние этажи пустуют — мы можем сами убедиться, что жить в них нельзя…
— Патрон! — окликает меня Бабакар.
Продолжая слушать мсье Дианя, я оборачиваюсь к нему.
Бабакар показывает мне на черный дверной проем, из которого веет сырым холодом, и первым исчезает в нем. Я осторожно вхожу следом, вхожу в длинный каменный коридор, в дальнем конце которого виднеется узкий светлый проход… Бабакар, шлепая босыми ногами по каменным плитам, бежит впереди, и я вижу его тонкую темную фигуру на светлом фоне двери… Бабакар на секунду застывает там, у выхода, а потом исчезает… Я не тороплюсь. И когда глаза привыкают к полумраку, я обнаруживаю в коридоре двери, ведущие в каменные мешки без окон… В каменные мешки набивали невольников, а по коридору день и ночь мерным шагом выхаживали надсмотрщики… Трупы умерших от холода и сырости выбрасывали через узкую дверь прямо в море. Впрочем, некоторые историки оспаривают это. В восемнадцатом веке, когда были выстроены казематы, через Горе проходило столько невольников, что трупами вскоре оказался бы завален весь берег, пишут эти историки. Работорговцы, несомненно, заставляли закапывать трупы, утверждают они. А через щель невольников выводили на берег, чтобы погрузить на корабли…
Я иду к проему, в котором исчез Бабакар. Яркий свет, отраженный морем, заставляет меня на секунду зажмурить глаза. Прикрыв глаза ладонью, я смотрю на сияющий спокойный океан, на развалы черных базальтовых обломков на берегу, на веселого, подающего мне какие-то загадочные знаки Бабакара… А потом я делаю несколько шагов, которые были последними на африканской земле для двух миллионов черных невольников: я спрыгиваю на камни и подхожу к самой воде… Прощаясь с Африкой, скованным невольникам дано было увидеть лишь каменистую полосу берега, стены домов с узкими, как амбразуры, дверьми да отвесные базальтовые утесы вдалеке… Отсюда — с берегов Зеленого Мыса, с острова Горе — было особенно удобно вывозить рабов: при постоянном пассате дорога за океан, в Америку, была такой легкой и безопасной, что даже получила название «дамская дорога»… Возвращаться было сложнее, но что везли взамен из Америки?.. Разве что опунцию, так называемую «берберийскую колючку», непроходимые заросли которой можно видеть повсюду вокруг Дакара на черных, разбитых трещинами, отечных лавах.
Странный скрип ржавого железа заставляет меня оглянуться. Бабакар, от души веселясь, дрыгая в воздухе босыми ногами, висит на древнем причальном кольце, укрепленном на вбитом в базальты стальном штыре, и всячески пытается привлечь мое внимание… Наверное, некогда волны почти вплотную подступали к казематам, и невольничьи корабли подходили к ним совсем близко…
Бабакар разочаровывается во мне — не нравится ему мой мрачный вид, — разочаровывается и исчезает в черном проеме, убегает обратно во двор… А я иду по берегу вдоль сплошной стены плотно составленных казематов, пока не нахожу узкий проход между ними на улицу Сен-Жермен… Да, времена работорговли кончились довольно давно, а традиция строить по берегу в притык друг к другу двухэтажные каменные дома — осталась, и остров по-прежнему закован в камень. Так, во всяком случае, я теперь думаю, вспоминая, как шли мы за мсье Дианем от причала к морскому музею, вдоль непрерывного ряда домов, очень уж похожего на крепостную стену. В бесконечных боях за Горе между французами и англичанами, а позднее между работорговцами и патрульными кораблями пояс каменных домов не раз, наверное, сдерживал натиск осаждавших, и в узких проходах между домами вспыхивали ожесточенные рукопашные схватки… А форты в это время вели огонь по кораблям, по десантным шлюпкам.
Ныне остров пустеет. И раньше население его то увеличивалось, то уменьшалось… Свирепствовали, унося сотни жизней, эпидемии желтой лихорадки, бесконечные сражения заставляли горейцев переселяться в более безопасные места, в Сен-Луи, например. А потом на Зеленом Мысу появились города Дакар, Рюфиск, и поток переселенцев двинулся в этом направлении… Ныне на острове Горе живет около тысячи человек, причем работают они в основном в Дакаре…
А форт Святого Франциска превращен в тюрьму: в ней содержатся мелкие уголовники, которые днем свободно расхаживают по острову, убирают улицы, поливают деревья… Собственно, закованный в камень остров Горе и был на протяжении трех или четырех столетий тюрьмой.
Мсье Диань говорит нам, что мы уже осмотрели все главные достопримечательности острова. Он предлагает нам полюбоваться квадратными башнями церкви Святого Карла, вокруг которой растут высокие кокосовые пальмы, и приглашает обедать.
Мы не возражаем против обеда, но мы еще не осмотрели возвышенную часть острова, не поднялись на базальтовое плато, с которого будто бы открывается великолепный вид на океан и африканский берег, не постояли у стен форта Святого Михаила…
Мсье Диань беспомощно разводит руками: базальтовое плато — это французская военная зона, и посторонние не имеют туда доступа… Вот оно что! И вот откуда — правильные округлые линии, четкие углы, так хорошо заметные издалека. С помощью бетона французы придали большую монолитность, прочность базальтовому плато, укрылись в глубине его, и, в сущности, современный Горе — сильно укрепленный форт, защищающий подступы к Дакару с моря, иностранная военная база у берегов освобождающейся Африки…
В нашей группе есть арабист-исламовед из Ташкента Мирзоев, и Мирзоеву совершенно необходимо повидать имама острова Горе. Мы отправляемся в гости к имаму, и по дороге Мирзоев предупреждает нас, что имаму не полагается принимать в своем доме иноверцев, тем более женщин, и просит нас учесть это немаловажное обстоятельство.
Мирзоев — ему роль мусульманина вполне по плечу — один поднимается по некрутой каменной лесенке в комнату имама. Он приветствует его согласно обычаю и говорит:
— Мы русские. Из России.
— Этого не может быть, — отвечает имам.
— Но мы действительно из России, — говорит Мирзоев и быстро пробегает глазами название арабской книги, лежащей перед имамом. — Вы читаете «Жизнь и деяние пророка» Имама Бухарского, а я привез вам в подарок виды исторических памятников Бухары, среди которых есть и могила Имама Бухарского…
Набор цветных открыток убеждает имама острова Горе, что перед ним люди из России, и старый имам нарушает предписания закона: он приглашает нас, иноверцев, к себе в дом.
Имам — его зовут Мухаммед Дем — взволнован. И, не скрывая своего волнения, он говорит нам, что видел русских первый и последний раз более полувека назад. Он был тогда совсем молодым человеком, и большая эскадра русских военных кораблей, — эскадра Рожественского, как догадываемся мы, — держа путь вокруг Африки, остановилась на рейде у Дакара и Горе, и русские моряки высаживались на остров… И вот теперь — мы… Имам взволнован и внезапно воскресшими воспоминаниями, с которыми у него, надо полагать, не связано ничего плохого, и неожиданным визитом русских…