Солнце уже давно не светит в окна — висит прямо над крышей вагона и печет вовсю. Жарко, душно. Ветер, врывающийся в распахнутые двери, горяч и сух. В сухой сезон температура здесь днем все время держится возле тридцати трех — тридцати пяти градусов, а ведь мы совсем недавно были в зимней Москве… Короче говоря, я с таким самозабвением уплетаю сочное, пахнущее лесной земляникой акажу, что далеко не сразу замечаю, как толстощекий круглоглазый крохотный сенегалец перебрался на руки к нашим женщинам, и они играют с ним в ладушки, а мать смотрит и смеется…
Луга — есть такой город под Ленинградом и есть такой город в Сенегале, примерно в двухстах километрах севернее Дакара. Луга сенегальская — город не очень крупный (в нем живет немногим более пятнадцати тысяч человек), но довольно известный. Вокруг Луги, в саванне, разводят крупный рогатый скот, овец, коз, верблюдов, лошадей, ослов, и Луга специализировалась на выделке и продаже кож. Вокруг Луги, в саванне, много камедных акаций, и Луга продает камедь. Но больше всего Луга была известна как центр крупного арахисового района… Уже довольно давно, почти сразу же, как кончились пальмовые ниайи, поползли в стороны от железнодорожного полотна серые безжизненные песчаные проплешины… Они встречались то реже, то чаще, но в окрестностях Луги их вдруг появилось особенно много, — редкие акации возвышались над перетертой в пыль землей…
Арахис. Это арахис погубил слабые почвы в окрестностях Луги. Его высевали, не внося никаких удобрений. Его высевали из года в год, не давая почве отдыха… И почва отказалась вскармливать арахис. Плантации бросили. Некогда богатый арахисовый район пришел в упадок.
— Скоро Сен-Луи, — говорит нам сухощавый сенегалец и ободряюще улыбается; он заметил, что зной и духота утомили даже самых выносливых из нас. — В Сен-Луи прохладно.
И вот уж совсем неожиданно приятное: в окно пахнуло йодом, морем, и холодный бриз сквозняком пронесся по вагону. Я побежал к распахнутой двери, надеясь увидеть океан или реку, но вокруг по-прежнему расстилалась саванна сахельского типа, хотя и стало свежо, как на берегу: чем жарче раскаляет солнце саванну, тем дальше проникает в ее пределы бриз с океана, а нынче денек выдался на славу… Около часа еще ехали мы на запад, к океану, прежде чем появились среди сахели кочкарные заливные луга сенегальской поймы.
Наш временный гид, писатель Бадиан, в годы второй мировой войны добровольно ушел в армию; он принимал участие в боевых операциях против фашистских войск в Северной Африке, в Италии, служил в Германии, где-то под Нюрнбергом. После демобилизации он поселился в Марселе, работал там докером, слесарем, пломбировщиком. И писал книги — о черных докерах, о прекрасной стране своей, о Сенегале…
А теперь он приехал в Сен-Луи и стоит на мосту Фе-дерб, перекинутом с материка на остров, — стоит и смотрит, как полощутся на холодном ветру зеленые гривы кокосовых пальм, как гонит под нами свинцовые волны могучий Сенегал, река, давшая название его стране… Бадиан отнюдь не богат, книги не сделали его обеспеченным человеком, и время от времени ему приходится подрабатывать. Его поездка с нами — это и дань уважения к гостям из страны, которой он постоянно интересуется, и возможность подработать и, мне думается, еще нечто, более важное: он впервые приехал в город, положивший начало — так учили во французских школах — истории его страны. Бадиан — человек неразговорчивый, он предпочитает молча посасывать деревянную трубку и в разговор вступает лишь по необходимости, когда к нему обращаются. Он и сейчас молчит — невысокий, очень темнолицый, в белом халате до земли, полы которого треплет ветер, — молчит, крепко зажав в зубах погасшую трубку; мы ни словом не обменялись с ним, но я почти уверен, что стремимся мы сейчас к одному и тому же: стремимся воссоздать образ города в его становлении, в движении…
— Капкан, — неожиданно говорит Бадиан и показывает мундштуком трубки на Сен-Луи. — Город-капкан.
Капкан, намертво стиснувший устье Сенегала. Что ж, допустим и такой образ, но мне самому не хочется торопиться с определением Сен-Луи, по улицам которого я еще не ходил.
Мимо нас по центральному пролету моста прокатил на конном — с номерком! — такси сухощавый сенегалец с супругой и малышом, прокатил и исчез за металлическими фермами… А мы идем пешком и любуемся рекой, облицованными камнем набережными, любуемся пальмами и атласскими кедрами; навстречу нам идут сенегальцы и идут мавры — мы на самой границе с Мавританией, — причем красавцы мужчины в черных тюрбанах одеты в белые развевающиеся одежды, а женщины с ног до головы закутаны в черно-синюю ткань.
Я гляжу на могучий Сенегал, а вспоминаю Енисей, Ангару, Иртыш — вспоминаю, несмотря на всю непохожесть окружения, потому, наверное, что свищет над Сенегалом холодный ветер, что ходят по нему свинцовые волны… Они не обязательны, эти ассоциации, пожалуй, даже случайны, но именно они сближают с чужой страной, с чужой землей или рекой, и тогда эта река или земля глубже западает тебе в сердце. По меньшей мере, я сотню раз читал о Сенегале и на десятках почтовых марок видел роскошный мост Федерб, по которому иду сейчас, но обманчивая холодность приторно-теплых тропических вод только теперь сделала Сенегал близким мне, позволила признать в нем старого знакомого.
Ассоциации Решетина еще неожиданнее.
— Помнишь «Трех мушкетеров» Дюма? — спрашивает он, опуская фотоаппарат после очередного снимка. — Сен-Луи назван в честь того самого Людовика Тринадцатого, при котором орудовали д’Артаньян и все его приятели.
Действительно так, хотя это и не пришло мне в голову. И даже сейчас слова Решетина не затрагивают в душе никаких струн, не связывают Сен-Луи с Лувром или Сен-Жерменом. Может быть, какая-нибудь из площадей Сен-Луи и покажется мне похожей на площадь Вогезов в Париже, где встречались дуэлянты времен мушкетеров. Но пока плелись дворцовые интриги, столь привлекательные для романистов, жизнь шла своим чередом: Англия, Франция, Голландия осуществляли экономическую политику, известную под названием «меркантилизм». Существеннейшей частью ее были внешняя торговля и колониальный грабеж. Вот почему в конце правления бесталанного Людовика Святого (он же Тринадцатый) и умнейшего кардинала Ришелье у берегов Западной Африки появилось первое французское поселение, названное в честь царствующей особы. Где оно находилось — точно не установлено. Установлено лишь, что место было выбрано неудачно, стихийные бедствия то и дело обрушивались на факторию, и поэтому в 1659 году купец Луи Гольер перенес ее в устье Сенегала, где оккупировал небольшой плоский островок — два с лишним километра длины, четыреста метров ширины. Бравые купцы сменили местожительство, но сохранили старое название: и остров, и форт продолжали называть Сен-Луи, по имени уже почившего в бозе короля, и вот уже более трехсот лет поселение благополучно существует.
Есть нечто общее в судьбах островов Горе и Сен-Луи. Как и на Горе, французы не первыми появились в устье Сенегала. Реку эту открыл для европейцев португальский капитан Лансарот в 1445 году, и поначалу хозяйничали на побережье португальцы. Но в середине XVII века власть над устьем Сенегала, а затем и над островом Горе переходит к французам, и «Сенегальская торговая компания» получает монопольное право на торговлю, в том числе и на работорговлю… Как и за Горе, шли бои за устье Сенегала между французами и англичанами, и первые одолели, выиграли сражение за Сенегал, хотя и проиграли сражение за Гамбию.
Но есть и немало различий в исторических судьбах Горе и Сен-Луи — их мне и хочется уловить в первую очередь.
Итак, сначала мы осмотрим центральную часть города, расположенную на острове, затем отправимся на Варварийскую косу — узкую полоску суши, зажатую между рекой и океаном, — в рыбацкие поселки Ге Ндар и Ндар Ту и, наконец, если останется время, побродим по кварталу Сор, выросшему вокруг вокзала на материковом берегу.
…В некоторых районах Африки полнота почитается чуть ли не важнейшим критерием женской красоты. И если бы я стремился какой-нибудь местной колоритной черточкой охарактеризовать Сен-Луи, я имел бы полное право сказать, что Сен-Луи — город полных и пышно разодетых африканок, причем все они отчаянные модницы. Я уж не говорю о таких мелочах, как всяческие золотые украшения — браслеты, серьги, подвески… Не довольствуясь естественным почти черным цветом кожи, сенлуизианки еще покрывают себе нижнюю часть лица черно-синей краской и такой же краской вымазывают пятки, которые у подошвы обычно имеют розовато-желтый оттенок и «сверкают» на ходу.
В Сен-Луи, как и в Дакаре, высоко котируется белизна зубов, и сенегалки неутомимо жуют тонкие зеленоватые, очищающие зубы палочки растения, которое уолофы называют сотиу, а французы керида.
Но в остальном, «по линии украшательства», сенлуизианки явно превосходят жительниц Дакара. Сен-Луи до недавнего времени был столицей Сенегала, и совсем не исключено, что сенлуизианки продолжают считать себя главными законодательницами мод в стране; если предположение мое справедливо, то мода на черные пятки просто еще не дошла до Дакара.
Продолжая поиск экзотических черточек, я мог бы сказать, что Сен-Луи — город маленьких конных такси, которыми заполнены улицы, и город маленьких автобусов, которыми не менее охотно, чем двуколками, пользуются сенлуизианцы… Я мог бы сказать также, что Сен-Луи — город широких центральных авеню, почти безлюдных, застроенных красивыми белыми виллами, с цветами и пальмами во дворах, или город пыльных предместий с кривыми немощеными улочками, с мусором у домов…
Каждый из этих штрихов что-то прибавляет к облику города, но ни один из них не передает главного. Быть может, на первый взгляд это покажется странным, но гораздо ближе к главному определение Сен-Луи как «города двухэтажных домов», хотя в центральных кварталах встречаются и более высокие административные здания.
У Бадиана есть маленький справочник по Сен-Луи, и в справочнике сказано, что в 1700 году на месте будущей столицы Сенегала находился лишь пакгауз, обнесенный крепостными стенами, церковь и огороды. В 1786 году кому-то пришло в голову произвести перепись жителей Сен-Луи, и было установлено, что в городе живет 660 европейцев (представители армии и администрации), 2400 «свободных или мулатов» (так сказано в справочнике) и, кроме того, в момент переписи в Сен-Луи находилось еще три тысячи человек, которых справочник деликатно называет «пленниками».