Я не успел присмотреться к нему, этому новому миру: впереди медленно поднималось навстречу плоское глиняное селение, и вот уже машины катят по тихой безлюдной улице, по обе стороны которой протянулись серые дувалы и одноэтажные глиняные домики с закруглившимися от ветров и дождей карнизами. Зелени мало, и маленькие деревца, как и на земле сереров в Сенегале, заботливо прикрыты колпаками из колючих ветвей; редкие манговые деревья и пальмы сразу же бросаются в глаза, выделяясь на сером однотонном фоне.
Кое-где за глиняными заборами виднеются конические соломенные крыши хижин; наверное, там живут те, кого не устраивают плосковерхие домики с торчащими из стен палками-креплениями и водостоками, — живут недавние скотоводы-кочевники или землепашцы, переселившиеся в городок… Как ни странно, знакомая картина; нечто подобное я видел на Чукотке почти двадцать лет назад: оленеводы, переходя на оседлый образ жизни, ставили рядом с добротным рубленым домом родную ярангу и продолжали жить в ней, а дом пустовал…
Я думал, что мы проскочим и это селение, как проскочили уже многие другие, но джип резко затормозил на центральной площади у большого полуразрушенного здания непонятного назначения и непонятной архитектуры.
— Город Бандиагара, — сказал нам Баккори Трауре, выходя из машины.
Напротив непонятного уродливого здания располагалось сооружение, на первый взгляд, показавшееся мне загадочным: высокий дувал, примыкавший к большой глиняной коробке с прямоугольным дверным проемом, был украшен по углам и у входа изогнутыми глиняными «клыками» с белыми полыми шариками на остриях. Точно такие же «клыки» поразили нас вчера вечером в Мопти у мечети, но там они находились на земле, у подножия здания, и шариков на них не было… Подойдя к распахнутой дощатой двери во двор, я обнаружил составленные возле порога сандалии (дощечки с одним ремешком) и услышал негромкое пение: загадочное сооружение без всяких украшений, похожее на высокую глиняную коробку с пристроенным «клыкастым» дувалом, оказалось бандиагарской мечетью.
А разгадать назначение странного здания, за фасадом которого паслись на развалинах остророгие козы, помог нам Мамбе Сидибе, догнавший нас на второй машине… Чувствуя наш интерес ко всему африканскому, он принялся в подробностях рассказывать не слишком сложную историю городка Бандиагара, а я вспоминал Сен-Луи, вспоминал плацдарм в устье Сенегала, использованный губернатором Федербом для захвата внутренних районов африканского континента, — о нем невозможно забыть, когда разъезжаешь по странам бывшей «Французской» Западной Африки.
Как и большинство других городов на земном шаре, Бандиагара некогда была деревней, но деревней, так сказать, стольной: Бандиагара служила резиденцией вождю одного из племен тукулеров, обитавших здесь по соседству с догонами, а то и бок о бок с ними. История сохранила имена некоторых из вождей. В Бандиагаре правили Тидиаиь Амаду, Тапсиру, Секу, Маниру, Амаду, Лам Дюббе… Кому-то из последних вождей Бандиагара не понравилась, и в 1887 году он перенес свою резиденцию в селение Хамдалай, что находится в тридцати километрах отсюда… Мамбе Сидибе не знал, что побудило владыку Бандиагары переменить местожительство, но я подозреваю, что он предпочел уйти подальше от французов, уже захвативших к тому времени долину Нигера. Во всяком случае, ровно через шесть лет, в 1893 году, Бандиагара Оыла захвачена французской воинской частью, во главе которой стоял рядовой конкистадор-колонизатор полковник Аршинар.
Вот этот самый Аршинар и провел прежде всего в жизнь три мероприятия: разрушил сплошные крепостные стены, опоясывавшие Бандиагару, назначил «королем» Бандиагары местного старика тукулера Ажибуталь и выстроил ему, для поднятия престижа новой власти, саманный дворец…
Потом, конечно, на «престоле» сидело еще несколько назначенных «королей», или «шефов», как их стали именовать по-французски, а сейчас об этих временах напоминает невысокий пирамидальный обелиск — памятник жертвам колониализма, воздвигнутый вскоре после провозглашения независимости.
Ныне Бандиагара — центр округа, который в отличие от моптийского не может так же определенно похвалиться предстоящим ему большим будущим: песчанистые, покрытые твердой латеритовой коркой плато отнюдь не лучшие угодья для земледелия, и лишь экстенсивное скотоводство (бандиагарцы торгуют, кстати, шкурами) имеет некоторые перспективы.
Живут в Бандиагаре догоны (их большинство), туку-леры, пэль, бамбара, манига, малинке, хауса, сонгаи, марка, живут в полном согласии, и теперь между ними, чего почти не было раньше, все чаще случаются смешанные браки: племенные барьеры постепенно уходят в прошлое.
Наглядным подтверждением тому послужила, между прочим, семья коменданта округа и города Бандиагара товарища Альфа Тидио, с которым мы встретились после завтрака: сам он по национальности пэль, а жена у него — марка, представительница сравнительно небольшого племени.
Позднее я с удовольствием вспоминал эту семью: невысокого, как и почти все фула, красавца коменданта в барашковой шапочке, традиционном халате; комендант носил пышные черные усы, что редко можно встретить у африканцев, а живые внимательные глаза его так блестели, что казались покрытыми лаком. Более темная, очень симпатичная супруга коменданта вышла к нам в ярком, европейского покроя, сильно декольтированном платье, причем одно плечико было на африканский манер приспущено; шею молодой женщины украшали стеклянные бусы, подобранные в топ к платью, а уши — сложной конструкции серьги; обе руки комендантской супруги были заняты: в одной она держала элегантную дамскую сумочку, а в другой — маленького ребенка, девочку в белой распашонке и с сережками в ушах; наверное, жена коменданта относилась к категории женщин, хорошо понимающих юмор: большие продолговатые глаза ее прямо-таки излучали озорное лукавство, а подвижные очень выразительные губы все время растягивались в улыбку, но по-своему понимаемое приличие мешало ей посмеяться и весело поболтать с нашими женщинами… В Мали, как и всюду, где преобладает мусульманство, существует многоженство, но эти супруги построили свою семью на новый лад.
… Мы снова в машинах. Промелькнула долина пересохшей реки, заросшая галерейным лесом из акаций и пальм, живописные группы бандиагарок, добывавших воду в ямах, вырытых на песчаных участках русла, промелькнул маленький амбаровидный, с белым католическим крестом на крыше, храм божий, прилепившийся к околице Бандиагары, и джипы, уверенно набирая скорость, понеслись по песчаниковому плато в сторону знаменитого уступа, носящего то же название, что и город, оставшийся позади.
«Страна камней»! Точнее, чем это сделали древние арабские писатели, наверное, и невозможно определить страну догонов. Не россыпи курумов, подобных сибирским, господствуют в рельефе, не частые выходы скальных пород, что не так уж редко можно встретить в горах или на плоскогорьях; страна догонов — сплошной камень, обычно плотный, монолитный, лишь по краям невысоких обрывов разбитый трещинами. Поверхность каменистого плато покрыта «пустынным загаром» — непробиваемо твердой коричневой латеритовой коркой… Южнее, в Гвинее, например, где больше дождей, формируются рыхлые латеритовые породы, придающие красно-кирпичный цвет земле. Но здесь, у границ Сахары, дождей слишком мало, чтобы размягчить выветренную породу, и соли, поднятые на поверхность солнцем, образуют под его лучами железисто-глиноземный сплав, не поддающийся никаким сельскохозяйственным орудиям… Французский географ Лакруа назвал латериты «тропической болезнью горных пород». Как и со всякой болезнью, с ней можно бороться, ее можно победить с помощью растительности, накапливающей в почве перегной и прекращающей образование латеритов… Но непрерывное выжигание растительности человеком лишь способствует развитию болезни.
Последнее относится ко всем сухим тропическим районам, а что касается плато Бандиагара, на котором выпадает осадков меньше, чем в Москве — всего около шестисот миллиметров в год, — то на нем растительности особенно трудно бороться за существование. Песчаники — плотные, всегда бедные влагой, — плохой субстрат для развития жизни, и растительность на них всегда скуднее, чем на других породах. На Тянь-Шане, в ущельях Терскей-Алатау, по характеру растительности безошибочно можно определить, какими горными породами сложены два соседних участка склона: если растет лес из ели Шренка, — значит, гранитами; если полынь и ковыль, — значит, песчаниками.
Здесь, на однообразном, с редкими останцами плато, жизнь борется за свое место под солнцем, используя слабости «противника». Как ни крепок бронированный шлаковой латеритной коркой песчаник, но и он разрушается, и его раскалывают трещины, отделяя слой от слоя, и он обращается в груды камней, и он крошится, вновь превращаясь в песок. И там, где монолитность пластов нарушается, там уже торжествует жизнь, там, укоренившись в трещинах, растут акации, там торчат среди развалов пучки злаков и ершики кустов; а в понижениях, куда сносится ливнями мелкозем, целые заросли мимозы и тамариска прикрывают грунт… И все-таки рыхлого грунта мало, очень мало; наверное, поэтому и термиты строят на бандиагарском плато совсем крохотные домики: воткнутый в землю раскрытый перочинный нож почти в два раза превышает термитник.
И люди по-своему приспосабливаются к сложным природным условиям. Деревни догонов, подобно замкам средневековых феодалов, почти всегда стоят на возвышенных участках плато и кажутся их естественным продолжением. Баккори Трауре проносится мимо деревень, не сбавляя скорости: деревни сторонятся дороги, проложенной по относительно ровным участкам.
Впрочем, и расположение и архитектура деревень объясняются не только приспособленностью к местным условиям. По давней традиции они строятся ныне так же, как и во времена «охоты на людей», когда догоны и переселились в «страну камней». Их деревни — деревни-крепости, как бы обнесенные сплошной глиняной стеной сомкнутых плосковерхих домов, прикрытых остроконечными соломенными крышами зернохранилищ, которые соединяются сложенными из крупных камней заборами там, где по тем или иным причинам образовался просвет. Маленькие деревни — во всяком случае, их об