Листья лофиры — страница 44 из 52

епившиеся к скалам домики деревушки, вновь ударил тамтам, и вновь ответная дробь известила, что сигнал принят: за нами внимательно следили.

В непосредственной близости от домов нижней деревни Сонх росла гигантская сейба — дерево, на наше счастье, не сбрасывающее листву на сухой сезон, — и в тени ее Доло Огобара предложил отдохнуть. Справа от нас находилась теперь деревня Сонх, за околицей которой догонки готовили к севу семена просо и фоньо, а прямо перед нами, нависая всей своей громадой, вздымался уступ, испещренный, как оспинами, нишами выветривания. В нижней части уступа виднелись прилепленные к вертикальной стене какие-то глиняные строения, похожие на ласточкины гнезда.

— Дворец огона, — сказал Долб Огобара.

Огон недавно умер, и дворец сейчас пустует. Но в мае, после первого дождя и праздника в честь столь радостного события, деревня выберет нового огона. Он поднимется во дворец один, без семьи, и останется там до смерти; по обычаю, огон навсегда покидает деревню и семью, и отношения с ним поддерживает лишь помощник, каждый день приходящий к нему за распоряжениями.

Власть огона велика, приказы его выполняются неукоснительно. В частности, огон единолично ведает всеми земельными ресурсами деревни и распределяет не слишком обширные угодья между родами.

Выше дворца огона, над выступающим пластом песчаника, мы заметили темные отверстия-камеры, некоторые из которых были почти целиком замазаны глиной или скрыты невысокими глиняными сооружениями.

— Кладбище, — сказал нам Долб Огобара. — По обычаю, догонов обязательно хоронят на уступе.

«В нишах выветривания, — мысленно добавил я, — в естественных склепах».

После ружейного залпа, оповещающего всех жителей уступа о смерти, покойника укладывают на деревянные носилки, привязывают к ним, и четыре человека под непрерывную дробь тамтамов с помощью веревок втаскивают носилки на кладбище; покойника кладут прямо на каменный пол, рядом с другими телами: мужчин — в одной пещере, женщин — в другой, детей — в третьей; кладут и вход в склеп закладывают камнями и замазывают глиной, но непременно оставляют отверстие, достаточное для того, чтобы дух покойного мог беспрепятственно общаться с внешним миром, и прежде всего со своими потомками; у догонов, как и у большинства африканских племен, чрезвычайно развит культ предков, и в трудную минуту дух предка просто необходим: без совета с духом нельзя принять ответственное решение.

После смерти устраиваются танцы — догоны знают только погребальные танцы, к участию в которых женщины не допускаются.

Рассказав это, Долб Огобара добавил, что догоны охотно показывают свои танцы, и если мы хотим, то они покажут их и нам.

Похороны огона или, точнее, поминки по нем не кончаются так быстро и порой растягиваются чуть ли не на год. По обычаю, новый огон выделяет сыну умершего огона специальный земельный участок. Сын покойного собственноручно обрабатывает его, собирает урожай и в конце сезона дождей устраивает для всех жителей деревни поминки. Коль скоро огоном становится старейший, поминки на Бандиагаре — событие нередкое.

И дворец огона, и особенно кладбище — места чрезвычайно почитаемые у догонов. И все-таки мы дерзнули спросить, нельзя ли посетить дворец?

Долб Огобара задумался и думал долго.

— Да, мсье, — ответил он наконец.

Спускаясь вниз по ущелью, я то и дело разыскивал глазами узкую ленту шоссейной дороги, петлявшей по саванне: почему-то я решил, что машины приедут по ней за нами, и карабкаться в адскую жару в обратном направлении не придется. К тому времени, когда Долб Огобара согласился показать дворец вождя, я уже знал, что надеждам моим не суждено сбыться: верхняя и нижняя дороги не сообщались между собой.

Сюда, к деревне Сонх, нас спустилось всего четверо; другие, не выдержав жары, отстали и теперь медленно ползли вверх вместе с догонами-телохранителями… Идти к дворцу огона — значит, сделать еще один солидный крюк по уступу. А не сделать его — разве потом простишь себе мимолетную слабость?.. И еще мысль, быть может, не очень «взрослая»: нехорошо, если мы все спасуем в глазах догонов. Чукчи, отличая себя от других народов, говорили, что они, чукчи, — «лоураветланы», то есть «настоящие люди»; а настоящими людьми чукчи считали раньше лишь тех, кто умел жить в тундре… Вдруг и догоны считают настоящими людьми только тех, кто способен бодро лазать по скалам в сорокоградусную жару?!. У нас, конечно, иные критерии; мне, например, кажется настоящим человеком Решетин. Ему, бывшему солдату, штурману дальнего плавания, журналисту, преподавателю, — давно пора «беречь здоровье», давно пора вести размеренный «правильный» образ жизни и заниматься социологическими исследованиями по литературным источникам; а он полушутя уверяет, что помирать в пути интереснее, чем дома, и неутомимо ездит по свету. Сейчас ему нелегко — на утомленном лице его давно уже не появляется обычная саркастическая, на одну сторону, улыбка, — но ему и в голову не приходит, что можно не идти к дворцу огона…

У нас не было возможности вступать в столь отвлеченные рассуждения с Доло Огобара, чтобы хоть как-нибудь оправдаться в его глазах; мы просто поднялись вместе с ним и молча пошли к дворцу вождя… Сперва я еще пытался думать — искал причины нашего неважнецкого самочувствия и нашел две из них: мы не успели акклиматизироваться — раз, и температура сорок градусов — это на высоте двух метров, а мы, пригнувшись, идем в приземном слое разогретого воздуха, где температура выше сорока, — два. Этот нехитрый анализ исчерпал все мои запасы нервной энергии, и больше я уже ни о чем не думал — шел и механически отсчитывал шаги так, как их считают в экспедициях: под одну ногу.

Потом произошло следующее. Доло Огобара, чуть уклонившись в сторону, завел нас в тень очередной сейбы. Женщины из нижней деревни собирали под деревом тонкие длинные, зеленоватого цвета плоды — они растрескались, и внутри плода виднелся нежный желтовато-белый пушок; когда мы расположились под деревом, женщины ушли… По пунцовому лицу Решетина я догадывался, что он на пределе; худо было и женщине-этнографу из Института Африки: она, с белыми пятнами на щеках, сидела, беспомощно привалившись к скале. Собственное самочувствие я оценивал как вполне сносное, но внимательный взгляд Доло Огобара задержался и на мне.

Доло Огобара что-то тихо сказал сопровождавшему нас мужчине из нижней деревни, и мужчина, сложив руки рупором, пронзительно прокричал вниз нечто совсем непонятное. Ответа не последовало, но почти тотчас в деревне Сонх забил тамтам и откуда-то сверху отозвался второй… Мы уже собирались идти дальше, к дворцу огона, но Доло Огобара остановил нас: от нижней деревни, прыгая по скалам, бежал в нашем направлении догон с калебасом на голове…

— Пить нельзя, — сказал Доло Огобара, когда догон составил у наших ног калебас с водой. — Вода не процежена.

Мы вылили воду себе на затылки, на горячие, словно посыпанные пеплом, спины.

Догон исчез и вернулся со вторым калебасом воды, которой мы распорядились точно таким же образом… Еще один калебас воды мы вылили себе на головы уже на подступах к дворцу огона и наконец благополучно добрались до него.

На уступе не нашлось площадки, пригодной для строительства дворца: естественные выступы догонам пришлось соединить, а кое-где и расширить с помощью каменных плит. На таком весьма основательном фундаменте жители деревни Сонх и воздвигли резиденцию для своих огонов… Дом — мало подходящее слово для определения дворца огона; двухэтажное, прилепленное к скалам сооружение состояло из нескольких круглых башен высотой почти в три человеческих роста и более низких плосковерхих строений между ними; особняком высилось зернохранилище под соломенной крышей. Строительным материалом для дворца послужили глина и камень. Какой-либо вход во дворец отсутствовал; типичная для догонских селений приставная лестница — наполовину стесанный ствол с зарубками — вела прямо на крышу. Соблазн подняться туда был уж очень велик…

— Да, мсье, — последовало разрешение Долб Огобара.

Сами догоны остались у подножия дворца — по обычаю, далеко не все из них имели право входить во дворец, — а мы по лестнице вскарабкались на крышу-площадь ку. Проникнуть оттуда во внутренние помещения уже не составляло труда: прямоугольные незакрывающиеся проемы вели в темные колодцы башен, а чтобы попасть на второй этаж, пришлось вновь воспользоваться приставной лесенкой… Глиняная посуда в помещении, служившем кухней, обломки копий и стрел в жилых комнатах, обрывки циновок, ритуальная связка человеческих челюстей над вертикальным глиняным колодцем — вот что увидели мы во дворце огона… Все остальные предметы обихода, которыми пользовался огон при жизни, находились сейчас над дворцом, в склепе, где лежал недавний владелец дворца…

Карабкаясь вверх, к дворцу, я по наивности надеялся, что спускаться нам не придется: издали казалось, что от дворца можно пройти к ущелью, не теряя высоты. Увы, к дворцу вела одна-единственная тропка, та самая, по которой мы поднялись. Долб Огобара снова взял курс на тенистую сейбу. Кроме догона с калебасом свежей воды, нас ждал там молодой человек в коротких штанах и белой майке-безрукавке… Только позднее, в случайном разговоре, — а молодой человек сопровождал нас всю обратную дорогу, — мы узнали, что он… фельдшер, вызванный Долб Огобара. Первый в истории догонов фельдшер, между прочим; он получил образование в Бамако. У фельдшера не было никаких медикаментов и немногим — случись что-нибудь — он сумел бы помочь, но разве не трогательно было само по себе его присутствие?..

Вода доставлялась нам бесперебойно: распоряжение Долб Огобара, переданное из нижней деревни с помощью тамтама, выполнялось догонами Санги с удивительной пунктуальностью. Мы еще отдыхали в тени сейбы, а догоны уже принесли сверху бутылки с фруктовой водой, взятые из наших машин, — жажда к тому времени стала весьма и весьма ощутимой, и вода пришлась кстати… Рубашки наши теперь не просыхали: все новые и новые водоносы с калебасами догоняли нас… Солнце уже клонилось к западу, тени удлинились, и Долб Огобара вновь шел так, чтобы мы могли отдышаться в тени.