ль, чуть приподнявшую завесу времени. Выработанные участки на озере Баскунчак называются «выломы», хотя соль давно уже никто не «ломает». Но ломали. Каждую весну сходились к озеру казахи-кочевники с верблюдами, ломали пешнями соль, грузили на верблюдов и целыми караванами отправляли на Волгу, в Астрахань.
Сегодня Баскунчака — разительно не похоже на его вчерашний день. Иное дело — сахарские копи и торговля солью в Западной Африке, — здесь сквозь матово-серые плиты соли можно заглянуть в дальнюю даль времен…
Я не знаю названия первых сахарских копей, послуживших первой «солонкой» для Судана. В средние века, вплоть до XVI века, источником соли служил оазис Текказа. В XVI веке началась — и до сих пор продолжается— добыча соли в Таудени…
Я не знаю, когда первый караван верблюдов, груженных солью, отправился из Сахары в бассейн Нигера. Но бесспорно, что и в десятом, и в одиннадцатом веках в деревянные склепы императоров Ганы, в которых вместе с трупом владыки заживо замуровывали поваров и виноделов, — бесспорно, что уже тогда в склепы клали и плиты сахарской соли.
Простая и ясная логика диктует необходимость транссахарской торговли: в Сахаре соль есть, южнее, в Судане, ее нет. Но она нужна, так нужна, что за соль можно отдать все, что угодно — и золото и рабов. Вначале так и было, но постепенно сложился более естественный товарооборот. В Судане нет соли, но есть зерно, которого не хватает Сахаре… Географическое разделение производства пищевых продуктов — позволим себе это скучное выражение — неизменно дважды в год приводит в движение все звенья цепи, по которой, как из рук в руки, передаются плиты соли из Таудени. В марте и ноябре гигантские караваны, в общей сложности насчитывающие двадцать, тридцать тысяч верблюдов, уходят с суданскими товарами в Сахару и возвращаются с сахарскими товарами в Судан — так есть и так было!
Какие бы сложные исторические процессы ни протекали в Западной Африке, людям все равно требовалась соль, требовалась еда…
Караваны неуклонно проделывали свой нелегкий путь и в бурном XI веке, когда дряхлеющую Гану на некоторое время покорили берберы Альморавиды, и в XIII веке, когда Сундиата, внук основателя малийской императорской династии Кейта, разгромил и разграбил Гану, на несколько столетий утвердив могущество и славу Мали.
Один из самых прославленных и грозных правителей Мали, Гонго-Муса, совершая паломничество в Мекку, с такой щедростью разбрасывал по дороге золото, что на десятилетия поразил воображение арабов; а соль — соль в это же время бережно везли к Нигеру, и каждая плита была на счету…
В XIII веке новое сильное государство, Мали, «оттянуло» караванные пути на восток от приатлантических стран, и тогда произошло то, что рано или поздно должно было произойти: возникли города — «собиратели» сахарских и суданских товаров. Оба они, естественно, тяготели к бассейну Нигера, но первый из них вырос в Предсахарье, а второй — в глубине суданской саванны. Город Тимбукту стал портом, принимающим караваны верблюдов из пустыни и отправляющим караваны пирог по Нигеру в Дженне. Город Дженне, расположенный на реке Бани, стал портом, собирающим суданские продукты и отправляющим их по Нигеру в Тимбукту…
Основанный туарегами, Тимбукту первоначально был заурядным зимним стойбищем — поселком из соломенных хижин. Но выгодное положение — караванные тропы выходили у Тимбукту к Нигеру — привлекло к стойбищу внимание торговцев, и они с разных мест потянулись к нему. Вскоре Тимбукту становится крупным городом со смешанным населением и совершенно изменяет облик: жители застроили его домами из банке…
— Банко, — повторяет по нашей просьбе Мамбе Сидибе. — Так называется глина, смешанная с соломой, из которой строят дома.
Ни Тимбукту, ни Дженне никогда не были столицами крупных государств. Случалось, что жители этих городов сами искали покровительства у императоров Мали или Гао, платили им дань, надеясь найти защиту от нападений кочевых племен. Случалось, что владыки без всяких просьб навязывали свою власть и Тимбукту, и Дженне. Так поступил, например, основатель империи Гао, Али Великий: захватив два крупнейших торговых центра, он тем самым нанес тяжелый удар Мали… Но в чьих бы руках ни находились Тимбукту и Дженне, никто не мог нарушить необходимого торгового обмена между Сахарой и Суданом, никому не удавалось надолго прервать деловые связи Тимбукту и Дженне… Слава городов-«собирателей» была настолько велика, что первый из них на многие века стал символом загадочной Сахары, а второй дал название странам, побережьям, заливам, удаленным от него на тысячи и тысячи километров.
Соль Таудени в Мопти… Это означает, что еще раз сработала действующая много веков подряд система: огромный караван верблюдов, выйдя в начале марта из Тимбукту, благополучно достиг своеобразных копей Таудени, — пласты соли перемежаются там с пластами глины. Жители Таудени — они живут добычей соли, за счет товаров, привозимых из Тимбукту, — к приходу каравана уже нарезали полутораметровые, в руку толщиной, плиты… После короткого отдыха караван двинулся обратно: каждый верблюд нес на спине по две плиты, и почти все они были доставлены в Тимбукту, ныне небольшой городок, стоящий по щиколотку в песке…
Но соль, перегруженная в пироги, не достигла Дженне: она застряла в Мопти, и в этом есть своя историческая закономерность.
…Мне представляется, что было так: к Дженне, крупному торговому центру, со всех сторон тянулись через суданскую саванну тропы; чем ближе город, тем чаще сливались тропы, тем шире становились они, превращаясь в окрестностях Дженне в торные дороги, над которыми не оседала пыль, поднятая ногами носильщиков или копытами вьючных животных…
Сейчас все наоборот: если дорога делилась на две, мы сворачивали на ту, что похуже. Последний участок пути шел по зеленой от водорослей ухабистой тропе, приподнятой над сухими кочкарниками заливной зоны.
Она, заливная зона, больше всего и поразила нас на пути в Дженне. Сперва была саванна с деревнями, парковым лесом из акаций. Потом лес из акаций кончился, лишь единичные экземпляры их да редкие кусты похожей на перекати-поле мимозы попадались нам, и вместе с лесом исчезли деревни. Дорога пошла по лугам; преобладали кочкарниковые луга, но встречались и ровные, почти без растительности участки, и участки, заросшие многолетними кустистыми злаками… Мы все ждали, когда появится река, но спидометр отсчитывал километр за километром, потом счет пошел на десятки, а реки все не было. Открылась она внезапно, с невысокого берега, с которого дорога скатывалась к самой воде. В среднем течении в конце сухого сезона Бани выглядела заштатной рекой— неширокой, спокойно текущей в песчаных, заросших кустарником берегах; на обратном пути мы перешли Бани вброд, не посчитавшись с предупреждением насчет кайманов. Прямо-таки не верилось, что это та самая река, которая через два месяца разольется на десятки километров.
Паром, на котором нам предстояло переправиться вместе с машинами через Бани, находился на противоположном берегу; мы искупались в теплых водах Бани, а затем сидели и ждали паром в обществе пастухов-пэлей. Как и повсюду в Западной Африке, в Мали пэли часто работают пастухами у других племен, если не имеют своего скота. В сухой сезон они перекочевывают со стадами в зону затопления, поближе к Дженне, а с наступлением сезона дождей уходят далеко в саванну, на водоразделы… По дороге в Дженне мы не раз видели стада белых, пестрых, темных зебу, которых пасли пастухи в характерных широких шляпах, обшитых по краям кожей. Между прочим, здесь впервые увидел я белых цапель — неизменных спутников скота в Гвинее.
Паром перегнали через Бани шестами, и мы медленно поплыли на другой берег. Там стояли соломенные, похожие на высокие копны, хижины паромщиков, там сушились на шестах рыбацкие сети и дремали у кромки воды, как крокодилы, остроносые черные пироги.
Почти сразу же за переправой нам встретилось приземистое, из плоских домиков, селение, приютившееся в роще высоких веерных пальм с утолщенными в середине стволами. Приняв селение за Дженне и обрадовавшись его экзотичному облику, мы усиленно защелкали фотоаппаратами, не сразу заметив, что шофер вел машину, не сбавляя хода… Пальмовый оазис уже исчез из виду, когда Баккори Трауре наконец ткнул пальцем в ветровое стекло и сказал:
— Дженне.
Впереди по обе стороны приподнятой над окружающей местностью дороги виднелись овальные зеркала пересыхающих водохранилищ, а за ними, на холме, — глиняные дома окраины Дженне. Даже издали мы отчетливо различали огороды на пологом склоне холма и штабеля кирпича-банко на дне высохших водоемов.
…В центре Дженне, посреди обширной площади, по которой бродят в поисках пищи ослы, стоит мечеть — колоссальное сооружение, обнесенное дувалом. Мечеть выстроена в том же стиле, что и моптийская, но она выше, больше, грандиознее. Мечеть обращена к рыночной площади клыкастой стеной с тремя крепостными, заметно выступающими вперед башнями, каждая из которых увенчана остро заточенным наконечником с шипами, напоминающим ракету, нацеленную в зенит. У стен на земле вылеплены из глины клыки высотой в полтора человеческих роста. Все это вместе — ощетинившаяся башнями и пиками мечеть с бойницами, расставленные, как надолбы, притупившиеся от дождей клыки у ее стен — все это вместе, право же, производит неизгладимое впечатление.
По словам Мамбе Сидибе, владыка Дженне принял мусульманство около 1300 года. Тогда же начал складываться архитектурный стиль, позднее названный «суданским». Окончательное оформление его связывают с именем архитектора Андалу эс Сах ели, которого небезучастный к делам искусства Гонго-Муса, возвращаясь после паломничества в Мекку к себе на родину, вывез из Испании.
Рассказ Мамбе Сидибе вернул меня к первоначальному ощущению, вызванному видом мечети в Мопти — мечети, скопированной с дженнейской. Да, в этих воинственного вида сооружениях, более похожих на замки феодалов, чем на храмы божьи, запечатлен и характер далекой эпохи, отнюдь не отличавшийся миротворчеством, и характер одного из самых могущественных императоров Мали — человека, сурово правившего, ревностного мусульманина, человека, немало воевавшего на своем веку.