Мы напомнили старому имаму, что именно сонрхай перенесли на берега Бани и Нигера стиль построек, до сих пор сохраняющийся в городе.
— Да, мсье, — сказал старый имам. — Мы называем этот стиль дженненке…
Совсем не исключено, что в Тимбукту этот стиль называют иначе, например расширительно — суданским. Но и полузасыпанные песком улицы города-брата, города-спутника застроены домами в стиле, который имам Тоголо Сираба определил как «стиль дженненке»…
Через несколько часов мы вернемся в Мопти, и дома этого молодого малийского города вновь напомнят нам о древней легенде, о юной девушке из племени бозо, оставившей после себя на земле такой удивительный след.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
Если бы вы надумали в середине дождливого сезона отправиться из Дженне в какой-нибудь другой город, вам пришлось бы плыть на пироге до деревни Софара, от которой начинается сухопутная дорога.
— Хотите заехать в Софара? — предложил нам Бак-кори Трауре, как только мы переправились через Бани.
Первая машина с Мамбе Сидибе ушла вперед, но мы ни секунды не колебались — конечно, хотим!
Джип свернул с зеленой ухабистой тропы на более приличную дорогу, и минут через двадцать мы въехали в деревню.
Километров тридцать, приблизительно, отделяет Софару от Дженне — расстояние пустяковое, но глиняные дома в Софаре лишены традиционного украшения в стиле дженненке — клыков; женщины и даже дети ходят одетыми… Софара — крупное торговое село, связанное с другими деревнями и рекой, и хорошим шоссе, село, живущее более современной жизнью, чем древнее Дженне.
Баккори Трауре остановил машину в центре Софары. В центре — значит у рыночной площади. Как и в Дженне, она сегодня пуста, и под соломенными навесами отдыхают ослы и козы… Но жизнь все равно сосредоточена у рыночной площади: едва машина остановилась, как нас тотчас окружили софарийцы; среди них были дети всех возрастов, были взрослые; как из-под земли выросли торговцы с традиционными для этих мест белыми с темным узором шерстяными шалями… Важно вышагивая, подошел к нам высокий с почти совершенно черной кожей старик в белом халате и белой чалме. Он что-то сердито сказал ребятишкам с матерчатыми сумками через плечо, и они маленькой стайкой побежали через площадь. Софарийцы расступились, пропуская старика в центр круга, — старик оказался шефом деревни.
Разговор сразу же принял деловой характер.
Да, старик в белой чалме, Умар Багаюгу — недавно выбранный шеф деревни, и все внутренние проблемы Софары он решает вместе с деревенским советом, который тоже избирается… Живет в Софаре около трех тысяч человек… Национальности?.. Самые различные. Больше всего марка; есть моей, пэль, тукулеры и даже старые наши знакомцы догоны, которые забыли почти все свои древние обычаи, кроме ритуальных танцев; живут в Софаре земледельцы бамбара, выращивающие рис и просо, живут бозо, занимающиеся здесь не только земледелием и рыболовством, но и скотоводством; и живут сомоно — люди из племени, находящемся в своеобразных взаимоотношениях с бозо: сомоно позже пришли на берега Нигера и его притоков, получили водные угодья от предков нынешних бозо и чтут их как «владык воды», в честь которых совершают особые церемониалы; немало в Софаре хауса, потомственных торговцев, и есть представители небольшого народа бобо… Мирно ли уживаются люди разных племен?..
— Мы малийцы! — гордо сказал шеф деревни, Умар Багаюгу.
Племенные распри в Софаре неизвестны. Все софарийцы, кроме родных языков, говорят на бамбара и пэль, широко распространены смешанные браки… Почти все жители — мусульмане; фетишисты есть только среди сомоно, бобо и догонов… Женщины Софары недавно создали свою организацию с выборным президентом… В деревне есть школа-шестилетка… Можно ли ее посмотреть?.. Конечно. Умар Багаюгу на наших глазах прогнал зазевавшихся ребятишек на урок.
Мы пересекли пустой двор перед комендатурой, посреди которого пышно разрослась пылающая акация, и вышли к одноэтажному, европейского типа, белому зданию. Дверь в класс была распахнута. Урок уже начался, и за некрашеным деревянным столом сидел учитель — молодой человек в темном пиджаке и темных брюках.
Умар Багаюгу сказал молодому человеку, что мы хотели посмотреть школу и поэтому он привел нас сюда. Молодой человек не возразил — мы ему мешали, но он терпеливо ждал, пока мы осмотрим школу. А нам, конечно, хотелось не только посмотреть на школу, но и поговорить с учителем, и он в конце концов вышел из класса. Со всяческими извинениями мы вступили с ним в беседу, и молодой человек терпеливо выслушал наши извинения… Когда же мы сказали ему, что приехали из России, молодой человек сначала удивленно захлопал глазами, а потом расхохотался. Теперь, в свою очередь извиняясь перед нами, он говорил, что видел французов, американцев, англичан, шведов, итальянцев, но никогда не видел русских. А на русских ему давно хотелось посмотреть, и он даже решил про себя, что если когда-нибудь попадет в Дакар, то непременно дождется там советского корабля… И вдруг — русские в Софаре!..
Восемнадцать-двадцать пар любопытных детских глаз наблюдали за странной сценой; никто не вышел из-за стола, никто не сказал ни слова; с напряженным вниманием следили мальчишки и девчонки за людьми, приход которых произвел столь неожиданное впечатление на учителя…
На стенах класса — старые карты Французской Западной Африки, откуда-то вырезанные изображения средневековых европейских замков, литография портрета Франциска Первого, написанного Клуэ; на столе учителя— учебник французского языка, учебники арифметики, истории, географии; на стене — текст конституции Республики Мали, наискось пересеченный зелено-желто-красной лентой национальных цветов. А на доске — текст урока, больше похожий на текст политической статьи: ребята переписывали в свои тетрадки страстные лозунги, призывающие народы Западной Африки к единству.
Решетин, тронув меня за плечо, показал на мальчишку, сидевшего за первой партой. Он был явно младше других, этот бритоголовый мальчишка в темном, широко распахнутом на груди халате. Откинувшись назад, он сидел, задумчиво опершись на руку, и спокойные, мудрые, чуть продолговатые глаза его глядели куда-то мимо нас. На краю стола перед мальчишкой висел матерчатый мешок, в котором он принес учебники; на столе лежала закрытая тетрадь. Мальчишка, несмотря на приход посторонних, был занят какими-то своими думами.
— Ломоносов, — сказал мне Решетин. — Ей-богу, малийский Ломоносов…
Его звали Барри Мамуду и он был по национальности пэль, этот двенадцатилетний Ломоносов из африканской деревни Софара.
— Вот, найди слова, чтобы через этого мальчишку выразить новое в Мали, — предложил Решетин.
— Будущее Африки, — сказал я.
Потом мы снова разговаривали с учителем и его красиво одетой супругой. Мы узнали, что его зовут Джакария Кулибали, что он, собственно, не учитель, а секретарь софарийской секции партии Суданский Союз и работает учителем только потому, что больше некому учить детей; ему помогает жена, и вдвоем им удалось наладить ученье.
А я все думал о темнокожем Ломоносове и когда настала пора уезжать, я еще раз зашел в класс, еще раз посмотрел на мальчишку и покинул Софару с ощущением, что там, в небольшом классе, на меня смотрело будущее Африки мудрыми, спокойными глазами двенадцатилетнего мальчика по имени Барри Мамуду…
— Мы хотим счастья каждой семье, — так несколько неожиданно определила задачи женской организации Мопти Сира Диоп, пришедшая в гости к нашим женщинам. Уже вечерело, кружили над акациями летучие мыши; за Бани горела саванна, и розоватый отблеск пожара лежал на пепельном небе, смешиваясь с неяркими красками заката. — Каждой семье, — повторила Сира Диоп.
Высокая, статная, в развевающейся зелено-голубой прозрачной накидке, в ярком платье с надписями «величие и счастье Мали», Сира Диоп легко и стремительно вбежала во двор отеля почти сразу после нашего возвращения из Дженне и, едва поздоровавшись, протянула учебник русского языка, выпущенный в Москве для французов:
— Почитайте, пожалуйста, по-русски. Я учу ваш язык, но никогда не слышала, как говорят русские.
— Я так жалею, что только сегодня узнала о вашем приезде, — сокрушенно вздохнула Сира Диоп. — Три дня я могла бы слушать, как вы говорите!
Но теперь Сира Диоп не желала терять ни секунды
— Читайте, читайте, — сказала она, усаживаясь в кресло и придвигая к себе поближе два других кресла для наших женщин. — Как можно больше читайте!
Чтение начального учебника родного языка — занятие не из увлекательных, и Сира Диоп сжалилась, взяла учебник и глазами пробежала только что прочитанные фразы.
— Хорошо. А теперь поговорите между собой. О чем-нибудь.
Уж если о чем-нибудь и хотелось поговорить нашим женщинам, то прежде всего о жизни самой Сира Диоп, о жизни женщин Мопти, но разве хватит духу отказать в такой просьбе?.. Сира Диоп смилостивилась лишь после того, как сама немного почитала вслух по-русски и научилась произносить нелегкое слово «пожалуйста»… Этим словом — «пожалуйста» — Сира Диоп разрешила нам перейти к вопросам.
Почему она учит русский язык?.. Сира Диоп была с делегацией малийских женщин в Чехословакии, в Праге, и много слышала там о Советском Союзе. Сира Диоп выписывает газету «Нувель де Моску», но ей кажется, что этого мало, и она решила выучить русский, чтобы свободно читать любую литературу.
Сира Диоп вместе со своим мужем, врачом, училась в Рюфиске и сейчас работает директором моптийской школы. По утрам она учит ребятишек, а по вечерам, три раза в неделю, — взрослых женщин, причем вечернюю школу посещает около сорока человек… Сира Диоп по национальности бамбара, ей тридцать два года и у нее пятеро детей; самой маленькой девочке — всего два месяца… В Мопти Сира Диоп возглавляет городскую женскую организацию. имеющую секции во всех кварталах…
Вот тогда-то, определяя задачи женской моптийской организации, мадам Диоп и сказала, что они хотят счастья каждой семье.