— И ты здравствуй, Зорко Зоревич, — отвечал дядька. — Не спеши. Присядь рядом. Потолкуем.
— Потолкуем, коли есть о чем, — кивнул Зорко, не торопясь, однако, оставить седло. Приглашение принять, конечно, следовало по всем правилам веннского вежества. Но война и дудка иноземная подсказывали Зорко, что правила ныне не слишком цепко скрепляют людей друг с другом. И он позволил себе говорить так, как держал бы речь с нарлакцем или аррантом: — Не скажешь ли допреж, отколе будешь?
— А откуда тебя знаю, не спросишь? — заметил мужик, также не стараясь ответить поскорее.
— Может, и спрошу, когда скажешь. Да то не диво: меня здесь многие знают.
Черный пес, отставший ненадолго по какой-то надобности, неслышно вышел из-за спины Зорко и встал рядом с лошадью. Зорко не видел собаку, но чувствовал все, что она делает, как могли чувствовать не глядя все Серые Псы. Пес прислушивался к новому человеку без злобы, но и без расположения.
Тут незнакомец едва заметно вдохнул, поднес дудку к губам, и она отозвалась ему дивным, неслыханным ранее звуком, будто пела сама, потому что он вдохнул в нее душу. Звуки сначала вышли из дудки на свет и осмотрелись, потом принялись водить по поляне хороводы, вроде вельхских духов, а потом поплыли, едва касаясь травы, в разные стороны, и лес откликался им каждым стволом, весь обратившись одной огромной музыкой, говорящей сама в себе, самой от себя отражающейся бесчисленным тысячеголосым эхом. Когда дудка замолчала, лес еще некоторое время звучал, впитывая эту музыку и уснащая ею свое тело.
Зорко знал, что великие мастера в каждом художестве не могут обойтись сами собой и непременно берут что-то от того бога, от которого ждут огня и красок и с коим непрестанно соперничают. Еще он знал — от сегванов, — что всякому богу, а значит, и всему в мире, есть свой знак. Когда сегваны гадали, они смотрели, как лягут знаки богов. Знак мог лечь прямо, а мог наоборот, перекинувшись сверху вниз и справа налево. Это свидетельствовало о том, что вместо бога появилось его отражение, восставшее из несути, противостоящей, как зеркало, миру. И художник, пленившись соперничеством, мог внимать незаметно перевернутым знакам отражения, исподволь переворачивая свое творение сверху вниз и противосолонь. Оттого в делах его не становились меньше услады, но перевернутые помыслы соединялись со сладкими делами, точно полынь с медом.
— Верно говорят, — сказал музыкант беззлобно, — что любая музыка хуже тишины. Из тишины она выходит, в тишину и возвращается.
— Если ты хотел так рассказать мне, откуда ты, то я так и не получил ответа, — возразил Зорко, который еще не решался верить услышанному. — Если тебя это утешит, я скажу, что любая тишина выходит из музыки и уходит в нее. Но ты налил мне меда, когда я попросил тебя сказать, сколько лет назад построен твой дом. Так или иначе, а то, о чем догадываюсь я, может отличаться от того, что было.
— Могло быть и так, и иначе. Вышло все равно то, что мы встретились здесь и сейчас, — не согласился незнакомец. — Но я отвечу тебе так, как ты хочешь: ведомо ли тебе о кудесниках, что звуки заклинают?
— Ведомо, — кивнул Зорко. — Нешто ты от них пришел?
Это и вправду многое объясняло. Действительно, не все кудесники у веннов жили по печищам, соблюдая благое мироустройство, следя за тем, чтобы не обрывались связи меж предками-охранителями и ныне живущими, чтобы духи лесов, земли и вод не были обижены людьми и чтобы люди не несли от духов убытка. Были и такие, что уходили от всех в дремучие дебри, куда и веннские охотники не добирались, — на огромные болотины, на островины, где торчали наружу самые кости земли — красноватые скалы из дикаря-камня. Там, среди золотистых сосен и маленьких синих озер, еще бродили нетронутые людскими голосами древние звуки мира, отголоски песен, которыми боги создали мир. Заклинатели звуков жили там в полном молчании, чтобы не потревожить и не исказить голоса изначального прошлого, дрова не рубили, обходясь хворостом. Рассказывают, что именно заклинатели звуков придумали — не без помощи богов, конечно, — черты и резы, чтобы говорить друг с другом и с богами на огромных расстояниях не размыкая уст. Заклинатели звуков не принадлежали никакому роду, потому что до начала времени не было никаких родов и звуки могли не прийти к тому, за кем стояли духи-охранители, которых они не знали и могли испугаться. Зато в мастерстве своем овладевать тайнами звуков они и вправду не знали себе соперников, пусть мало кто их слышал.
Должно быть, беда случилась и вправду великая, раз даже заклинатели звуков покинули свои заповедные прибежища и пришли в мир. Правда, Зорко ни разу в жизни не видел, каковы они, эти кудесники-отшельники, но нечто в глазах встречного, нечто схожее с тем светом, что жил в глазах вельхских сказителей, подсказало ему, что человек говорит правду.
— От них, — кивнул незнакомец. — Звать меня Некрасом. Хочу с тобой речь держать.
— Держи, коли охоч, — согласился Зорко. — Только мне, не обессудь, поспешать все же надо. Берись за стремя и со мной вместе шагай. Лошадь эта из тех, что лучшей дорогой пойдет. По дебрям пройдешь что по полотну.
— Ну, когда торопишься… — Кудесник легко поднялся, дудку заткнул за пояс — в нарочно сделанную петлю продел — и зашагал вместе с Зорко, легко и ровно, точно каждый день по два десятка верст отхаживал. Да, верно, так и было: охота за хитрым зверем требовала пройти немало, а уж чтобы поймать и приручить стародавний и осторожный звук, нужны были, должно быть, сотни верст и годы времени.
— Что ж замолчал, Некрас? — спросил Зорко, когда они преодолели так с полверсты. — Говори, что знать от меня хотел. Да и к тому ли ты пришел, кто тебе нужен был? Разве у Бренна или Качура-воеводы не выведать того, что вам, кудесникам-мудрецам, надобно?
— Я слушаю, — отвечал, чуть промедлив, кудесник. — Думаешь, я тебя здесь по расспросам нашел? Ошибаешься, коли так. Я тебя по звукам нашел. Вот собака, — кивнул он на черного пса, — она приведет тебя по следу, запах чуя. А я так же ровно по следу иду, только по тому следу, что звуки оставляют. Так многое найти можно, не то что путника одинокого в лесу. Тебя, если хочешь знать, за десять верст слышно, будто Светынь, где она с гор водопадами прыгает-резвится и камни стопудовые движет. У тебя, Зорко Зоревич, в твоем звуке и помимо него такое слышится, чего и на свете нет. Не пытать тебя пришел, но просить: расскажи, коли нет запрета, откуда твое знание исходит? А я в долгу не останусь: вельхи мудры, слов нет, только и мы немало знаем. Прости, коли досаждаю тебе слишком.
— Ловок ты, Некрас, — усмехнулся Зорко. — Прощения у меня просишь, а сам говоришь, что по звукам да отголоскам, что пес по следам, все мои деяния расчислишь. Может, вы и помыслы слушать умеете? — заметил он.
Конечно, говорить так с кудесником было негоже. И будь это кудесник рода, Зорко и с седла бы сошел, и поклонился бы, и беседу бы вел по правилам вежества. Но здесь перед ним был тот, кто, хоть и обладал могуществом знания, жил внутри своего народа словно бы на стороне, и не было ни предков, ни потомков, зане заклинатели звуков соблюдали обет безбрачия. Все это не было вопреки Правде, но и не было согласно с укладом жизни печищ. А знание… Знание было и у Зорко, только иной раз, вооруженный этим знанием, он чувствовал себя будто перепоясанным тяжелым мечом на ложе с любимой.
— Не больно ты вежественно меня встречаешь, — кивнул кудесник Некрас, точно и впрямь услышал думы Зорко. — И то верно: война на дворе. Какие тут звуки, опричь скрежета да кликов? А все же посуди: когда бы я похитить у тебя тайну твою желал, так я бы и крался, аки тать, за тобою. Ведь я следы звуков и вправду читать могу, как и ты буквы. Для тебя звуки — что для твоих сородичей грамота саккаремская. Тебе же она — как для охотника следы по пороше. Так и я за звуками иду. Стал бы я с тобой запросто говорить, если бы худое на уме держал? А помыслы мы читать не можем. Молва глаголет, будто бы есть такие искусники в иных краях, что умеют сны следить чужие, как мы звуки. Вот они, должно быть, умеют. Только я таких не встречал.
— Я тоже, — отвечал Зорко.
То, что поведал Некрас в последнюю очередь — о тех, кто читает сны, — крепко запало ему в душу: книга, написанная им и виденная им в обереге, была не иначе как из сна. Но только чей это был этот сон?
— Что до тех звуков, которые ты слышишь вместе с моим, — продолжил Зорко, — то они, конечно, приходят мне из оберега, который был выкован три года тому назад в стране вельхов.
— Этим звукам не три года, — возразил тут заклинатель звуков. — Поверь, им гораздо больше лет, а иногда…
— Именно об этом и хочу я сказать, — перебил его Зорко. — Три года назад я попал в жилище вельхских кудесников. Оно стоит на зеленых холмах и называется Волшебным Домом. Но сколько прошло между тем временем, откуда я пришел к ним, и временем, когда ковали мы этот оберег, мне неизвестно. Вот, можешь взглянуть на него. — И с теми словами Зорко выудил маленькое солнечное колесо из-за пазухи. — В ступице есть отверстие. Если заглянуть туда, можно увидеть разные диковинные вещи, даже те, что случились в глубоком прошлом. А можно и те, о которых нельзя сказать ничего, кроме того, что их еще не было. Поэтому, Некрас, кто бы ни шел по моему следу, вечно будет сворачивать на ложные тропы.
— Скажи, что видел ты в обереге в последний раз? — спросил тогда кудесник.
— Я видел себя в каменном городе нарлакцев, — рассказал Зорко. — Будто я под личиной огромного пса преследую добычу и эта добыча — человек.
— Можешь ли ты хотя бы на тридцать ударов сердца снова увидеть то, о чем говоришь? — встрепенулся Некрас. — Я думаю, что мог бы тогда сказать тебе, откуда это видение. Ведь ты из рода Серых Псов, а я некогда шел по следам твоего рода в глубь прошлого.
Зорко, не говоря ни слова, прищурился и заглянул в оберег. Снова, повинуясь его памяти, из тумана выросли каменные стены, тысячи запахов простерлись по булыжным мостовым и закружили в воздухе. Свежий человечий след зазмеился в сторону пристаней, и мощные лапы, густо поросшие серой шерстью, понесли его послушное и сильное тело вперед куда быстрее, чем убегал человек, потому что с каждым прыжком след становился горячее…