Пока Некрас рассказывал Шегую о том, каким путем добирался сюда, вокруг костра собрались еще пятнадцать человек, одетых по-разному — кто побогаче, кто попроще. Были здесь и торговые люди, сами сопровождавшие свой товар, и посланники зажиточных купцов, кои купцы могли позволить себе платить таким оборотистым и умным слугам, всегда бывшим в цене. Были здесь и просто путники, идущие по каким-либо делам, и второй караванщик, сменяющий Шегуя на время, пока тот отдыхает.
Подали горячий напиток, настоянный на неизвестной Некрасу траве. Напиток этот был рыжеватого цвета. Отвар сей травы бодрил и подкреплял силы и был приятен изрядно на вкус и запах. Туда же добавили топленое масло, верблюжье молоко и соль. Получилась густая жидкость, одновременно и еда, и питье. Были еще ячменные лепешки и сухое мясо. Принесли странную брагу, очень крепкую, которую разводили водой. Некрас от нее отказался, объяснив непривычкой. Саккаремцы было удивились, но Шегуй объяснил, что в полуночных странах и вправду не делают брагу такой крепости.
— Поведай же нам, житель полуночной страны лесов, как действует твое удивительное умение слышать звуки из далекого далека и даже из прошедших дней, — обратился к Некрасу полный и говорливый мужчина в дорогом халате. Голос его был приятен и глубок, лицо ухожено, борода искусно подстрижена и тщательно расчесана. — И не соблаговолишь ли ты явить нам это умение. Я слышал много рассказов о чудесах земли, и воистину некоторые из этих историй были правдивы или правдивы наполовину. Но о таком умении узнаю впервые.
Спрашивали Некраса все по-саккаремски, а Шегуй переводил на сольвеннский. Некрас тем временем слушал собеседников и смекал, как живет и дышит саккаремский язык.
— Рассказать не труд, — начал он отвечать. — Всякий звук, откуда-либо исшедший, свое свойство имеет. Тот громок, другой слаб, тот звонок, этот глух, и иные разные. И никогда звук не затихнет вовсе, потому как задевает обо все, до чего доходит, и в эхе себя сохраняет. Ежели изучить, какому предмету какой звук свойствен, то возможно, разные звуки издавая, тот прежний звук, среди других спрятанный, к себе привлечь, зане подобное к подобному льнет и стремится. А все свой звук имеет, ровно как у каждой твари свой голос. Есть свой голос у камня, у железа, у воды. Понятно, всякий возразить может: сейчас вода шумлива, ревет, с утеса свергаясь, вот она в камнях журчит, а вот она и просто в лохани стоит и уху не слышна. А все один голос, и я его различить могу. А для того, чтобы многие звуки услышать и в единую ткань собрать, подобно как нити в холстину собираются, всякие способы есть. К примеру, можно звуки на охоту посылать, дабы они убежавшие звуки назад привели. Вы вот просите, чтоб я вам искусство свое явил. Извольте, покажу. Погодите немного и услышите, что здесь некоторое время назад делалось. Сначала как степь пустая лежала, потом как вы притекли и тут стали, а после уж и как я сам явился. До той самой поры, как уважаемый Шегуй со мной повстречаться пришел. Только слушать приготовьтесь долго, зане все это не вдруг случилось, но время заняло.
Сказав так, Некрас поднес к губам свою дудку и, не поднимаясь с ковра, приступил к игре. Игра эта была странной, неровной и неравнозвучной, и лада в ней вроде и не было, и слов к игре такой никак не подобрать было. Порою Некрас и дул в дуду свою, а никто ничего не слышал — собаки и верблюды разве только ушами поводили, будто что непривычное чуяли. А все равно получалось будто музыка, и никто слова не молвил, хоть Некрас и не запрещал. Сидели, слушали, как уходят в ночную степь звуки, будто крадучись, и изникают в очищенном ночной прохладой воздухе. И думалось, что уходят они невозвратно, ибо даже отразиться им было не от чего, зане во все стороны ровно и безгранично легла степь, а над ней — пустынная ночь.
Но вот вдруг ветер пронесся по травам, хоть никакого ветра и не было вовсе. Шорох ветра по траве услышали они, а воздух недвижен остался. Вот запели кузнечики, пускай стояла ночь. Совсем рядом запели, точно вокруг костра расселись вместо людей. Кто-то даже вокруг себя зашарил: кузнечик, в тесте запеченный, большим лакомством среди степняков считался. Однако никаких кузнечиков, а такожде и мух, и иных летучих маленьких тварей не было и в помине. Одни звуки, будто живые и разумные, присутствовали здесь.
Тут издали донесся рассыпчатый медный звук. Кто-то мог бы и не узнать его, но уж тем, кто с караванами сотни верст прошел, не надо было рассказывать, что он значит. Пес Шегуя насторожился и потянул большим своим носом воздух, но, ничего не уловив, успокоился. А люди даже вскакивали и тщетно всматривались в ночь, меж тем как звук позвякивающих колокольцев приближался, мерно, как идет караван. С полуночи и восхода, откуда и они пришли, стала слышна мелкая переступь ослов и величавый шаг верблюдов, вот долетели до них звуки людской речи, вот собака залаяла и утихла, приструненная…
Тут уж пес Шегуя не утерпел, вскочил, вздыбил шерсть на холке, зарычал и принялся брехать в кромешную мглу. Но делал это он хоть и свирепо, однако как-то больше для порядка, потому как лай вражий слышен был, но вот самим врагом даже не пахло. Вслед за ним залаяли другие две собаки, и слуги побежали унимать их.
Тем временем караван был здесь! Верблюды, ослы и люди шли прямо через них, по этому самому месту, где горел костер.
— Здесь! Видите три черных камня? Там вода. Меж них расщелина, в ней — колодец. Здесь ночевка, — раздался зычный и уверенный меж прочих глухих и невнятных шумов, шорохов и голосов голос Шегуя. Сам Шегуй сидел у костра и даже рта не раскрывал.
— Шайтан! — громко прошептал один из купцов. — Он забрал наши голоса и оставил одни обличья!
— Но ты-то и сейчас продолжаешь говорить, Хайретдин? — лениво прервал его другой купец, самый богатый и толстый из здесь собравшихся. — Помолчи, дай мне самого себя послушать. Когда все закончится, ты расскажешь свою историю про шайтана. Она весьма занятна и поучительна.
А дальше и впрямь они услышали, как кто-то принялся ломать хворост, вот послышался треск и шуршание только разгорающегося пламени. Вот забулькала выливаемая в котел вода. Вот кто-то подошел еле слышно и произнес негромко, но отчетливо, старательно выговаривая непослушные пока слова:
— Здравствуй, добрый человек. Не сопроводишь ли меня к Шегую? Скажи, что я пришел от почтенного господина Кавуса.
Засим все стихло. И опять потекли странные и не похожие ни на что звуки, но теперь некоторые из них уходили в степь навсегда, иные, напротив, возвращались откуда-то издалека и здесь замирали — где-то возле дуды Некраса, а третьи висели в воздухе над огнем, провожая первые и встречая вторые. Наконец смолкли и они. Над степью вновь стояла тихая ночь.
— Воистину дивные вещи случаются в полуночных странах! — воскликнул Мансур, самый богатый и пузатый купец, тот, что прервал Хайретдина. — Почему же вы прячете в диких лесах ваше искусство? Если ты умеешь слышать из далекого далека, умеешь вернуть то, что давно минуло, и слышишь голоса металлов, — и золота, наверное, тоже? — ты можешь заработать много денег! Хочешь, я буду платить тебе четверть… Нет, треть!
— Ты судишь неверно, почтенный Мансур, — ответил за Некраса Шегуй. — Истинное в речах твоих соединяется с чужеродным, переплетаясь в ошибочном единстве. Ты когда-нибудь пробовал нанять человека, который ловит сны? Если да, то ты знаешь, чем кончаются такие попытки. А теперь перед тобой человек, который ловит звуки. У веннов их зовут кудесниками. — Мергейт, глаза коего и без того были узки дальше некуда, казалось, сузил их еще более, хитро прищурившись.
— Верно ли говорит уважаемый Шегуй? — спросил другой купец, Мерван.
— Правду молвит, — кивнул Некрас.
«Как же дознался, зачем я сюда пришел? И почем про нас знает? — размышлял венн. — Ни Кавус ли весточку подал? А может, он, Шегуй, и есть тот, кто сны ловит?»
— Мы не для того в лес ушли, чтобы мошну набивать, хоть и не ведаю, почто это людям блажь такая. Вы уж не обессудьте, уважаемые, нет моего на то разумения. Не занятие это для мужа, чтобы кругляки из всякой руды копить. А искусству моему долго учиться надобно, как и любому иному. Этому всю жизнь отдать следует — искусству сиречь. Так что не спешите молвить, будто все просто. И я такое не во всяком месте сотворить могу. Тихо здесь и вольно. А стояло бы печище побольше, и куда хуже б вышло, а когда нагнать сюда людей с тысячу, и коней, и собак, и зверей, как у вас под вьюком ходят — торжище устроить, к примеру, — так и вовсе сумятица получится. А правду ли говорит почтенный Шегуй, что есть такие ловцы снов? — не преминул осведомиться Некрас, коли уж выпал сам собой такой случай.
— Есть, — ответил из темноты чей-то глубокий и сильный голос.
Некрас глянул в ту сторону и увидел рослого стройного мужа в черном халате с глухим воротом и в черном бурнусе. А на голове у него была шапочка, белая, едва макушку прикрывавшая. Правда, от солнца такая добро сохраняла. Мужчина был черноволос и волосом богат, отрастил густую и окладистую бороду, кою, однако, подстригал. Лицом же был тонок и бледен, чуть не прозрачен. Глаза его, большие, карие и глубокие, смотрели внимательно, изучающе, даже строго, и многое, должно думать, умели увидеть и понять.
— Я сам встречался с таким необычайным человеком, и, в обмен на одну услугу, он рассказал мне о том, что могут ловцы снов и почему нельзя сделать так, чтобы они служили кому-то за жалованье.
— Как же случилось это, Булан, поведай нам эту историю, — тут же оживился Мансур. — Я ни разу не встречал ловца снов, хотя и слышал о них всякие удивительные вещи.
Поскольку никто не выказал несогласия, Булан начал. Некрас не отрываясь смотрел на то, как шевелятся тонкие губы рассказчика, когда тот произносит слова, как двигаются мохнатые усы под тонким крючковатым носом, как отблескивает пламя в карих, кажущихся ночью черными очах и как встречь ему, не давая озарить то, что скрывается за окнами глаз, загорается внутреннее пламя великих страстей и помыслов. Некрас слушал рассказчика и по звукам его голоса, пусть и говорил тот ровно и размеренно, пытался понять картину встречи Булана и ловца снов. Потому что как бы искусно ни скрывал говоривший за мерным тоном повествования особенности речи своей и своего тогдашнего собеседника, а все же не мог не выдать этих свойств, а тем дать понять Некрасу, вовсе ли правду слышит он, Некрас, о том, что было.