— Человек тот не назвал мне своего истинного имени, как я подозреваю, — молвил Булан. — И это не странно, ибо опасно открывать имя даже тому, кто делает тебе добро, зане тем вводишь его в соблазн власти над собою. Но выглядел он как уроженец Саккарема, чего не скрывал, судя по имени, названному им. И поскольку имя это не имеет важности в моем рассказе, зане оно ложно, то и я не буду его называть, чтобы не умножать ложь.
Мало кто из тех, кто слышал о могуществе ловца снов и стремится получить от него услугу, знает, что, добывая из чужого сна слова или вещи, а также людей и животных, они неизбежно проникают в те дни и годы, когда были произнесены речи или обитали существа, потому что всякий сон — это память о том, что случилось с кем-то другим. Извлекая память прошедшего, они приумножают ту память, что есть и без того, в настоящем. И в этом нет дурного. Однако же, извлекая лишь память, нужную тем, кто платит золотом, они делают прошлое таким, каковым владельцы золота хотят видеть его. Получается, что они торгуют прошлым, отдавая его тем, кто не умеет обращаться с ним и ленится видеть то, что есть и было, и стремится видеть лишь то, что желает. Как известно, такие соблазны внушает людям шайтан, и горе тому, кто отдаст свою память, а значит, и душу шайтану. Чем более будет в настоящем памяти, угодной и подвластной шайтанам, тем менее будет на земле от богов и тем более умножится зло, чего люди не должны допускать, если они верны богам. Оттого никто еще не был счастлив, узнав или получив нечто за деньги от ловца снов.
Когда же ловцы снов сами погружаются в сладкие воды сновидений и отдаются их течениям, шайтан не может совратить их, поскольку они не следуют соблазну, но движутся путями богов, преумножая в настоящем прошлое не так, будто бросают горсть золота в сундук, а будто вкладывают новый камень в стены и купола прекрасного дворца. Шайтан может лишь исказить и испортить добытое ими, но тогда он должен будет потрудиться над этим и не сможет совершить того большего зла, какое совершил бы, сделай ловец снов работу за него.
— Твои речи туманны, Булан, — заметил Мансур. — Они были бы уместны при дворе шада, когда он собирает мудрецов и желает рассуждать о вечности, нежели здесь, на караванной тропе. Здесь место для занятных историй, потому что все устали от дневных забот. Ты ведь и сам помощник Шегуя здесь и, наверное, утомился. Зачем же ты говоришь о том, чего не разумеют и ученейшие?
— Ты сам просил рассказать тебе, как я беседовал с ловцом снов, — ответил тот, кого звали Буланом. — Если тебе неприятны его рассуждения о намерениях тех, кто владеет золотом, докажи, что твои намерения не таковы. Что же до занятных историй и рассуждений о вечности, то любая занятная история и есть рассуждение о вечности, а рассуждение о вечности, стало быть, самая занятная из историй. И это так, поскольку вечность принадлежит богам, а людям всегда интересно узнать о них и их делах. И караванная тропа — наилучшее место для бесед о вечности, если мы уповаем на богов, следуя ей. Но ты прав, и следует поведать одну из историй ловца снов, ибо она любопытна и поучительна.
Произошло это в Халисуне, где почитают одного бога и мудрецы сведущи о путях звезд и тайнах начертанных знаков. Совсем недавно, по словам ловца снов, там жила принцесса — так назвали бы ее мы, потому что на языке Халисуна ее титул и называется иначе, и означает нечто другое. Может быть, она жива и до сих пор, я не знаю, так как несколько лет не бывал в Халисуне. Люди говорят, что красота ее необычайна, но отнюдь не тем, что совершенна — можно отыскать немало женщин и дев, чьи черты и облик можно назвать прекраснейшими в сравнении с ней, — а тем, что она преображается. Бывают утра, когда в саду ее дворца, где множество растений, привезенных со всех концов земли, срезают розу и приносят ей. Это всегда случается перед рассветом. Тогда она ждет, пока первый солнечный луч упадет на эту розу, лежащую в свежей воде родника, и роза, воспринимая луч, становится цвета солнца, то есть способна быть от нежно-розовой до ослепительно золотой.
Никто не знает, чем достигается это. Одни говорят, что особенность заключается в розах в саду принцессы, ибо ей нет равных во всем Халисуне в познаниях о свойствах цветов и иных растений. Другие возражают, намекая на то, что принцессе известны некие тайны волшебства и она умеет расчислить утро, когда следует соединить розу и луч, зане ей мало отыщется равных в знании явлений и символов. Третьи же утверждают, что тайна в самой принцессе, поскольку каждое такое утро она вплетает розу в волосы и тогда во всем Халисуне нет никого красивее ее. Четвертые же — и я бы сказал, что они правы более чем остальные, — просто смотрят на красоту девы с цветком в волосах и становятся от этого на один день счастливее. К следующему утру роза засыхает, и до нового такого утра принцесса становится такой же прекрасной, как и многие другие женщины.
Но случилось, что розы не распустились, и принцессе нечего было отдать лучу к назначенному утру. Должно быть, розы в саду дворца и вправду не самые обычные, если принцесса призвала ловца снов, чтобы он добыл ей к утру такой цветок, хотя бы он был из ее собственного сна. Принцесса никого не допускала в свои сны и даже спала в опочивальне, где были одни только зеркала, установленные так, чтобы любой сон запутался и остался в их зеркальном лабиринте. Просыпаясь, принцесса смотрит наяву свой ночной сон и лишь тогда открывает дверь опочивальни. При этом, поскольку она видит свой сон сразу, целиком, она не тратит на то, чтобы рассмотреть его, столько же времени, сколько провела во сне, и потому успевает за одну жизнь прожить две.
Ловец снов пришел к принцессе тайком. В Халисуне ведь не принято, чтобы девушка знатного рода проводила ночь наедине с незнакомым мужчиной. Но случилось так, что один из чиновников заметил его и запомнил до времени.
Принцесса заснула и на этот раз не отворив двери опочивальни, так что ловцу снов незачем было трудиться и самому входить в ее сон. Но видеть сон, пойманный в особые зеркала, и войти в него — в этом та же разница, что видеть розу на картине или в саду. Первую можно рассматривать и размышлять о ней, всякий раз в мыслях вплетая ее в волосы любимой. Вторую можно просто срезать и отдать ей, и она вплетет ее в свою прическу, чтобы стать еще краше на время, пока роза жива: но это — только однажды.
И он вошел в сон принцессы. Там стояла ночь и было холодно, как никогда не бывает в Халисуне. Весь сад принцессы замерз, и, конечно же, розы не смогли вынести такой стужи. Самому ловцу снов тоже стало холодно, потому что при подобном морозе вода превращается в снег и лед. Он вышел ненадолго из сна принцессы и стал прислушиваться, нет ли рядом какого-нибудь другого сна, где можно было б разжиться теплой вещью. И услышал сон огромного волка, доставленного принцессе от полуночных гор и посаженного в клетку. Волку снилось, что он снова попал на заснеженные плоскогорья и, отлиняв по осени, ходит в зимней шерсти. Ловец снов оделся в густой и теплый мех и в таком странном виде снова отправился в сон принцессы.
Там по-прежнему гулял пронизывающий ледяной ветер, было темно и пусто. Дворец превратился в руины, и только странные твари с незнакомым запахом копошились где-то в их глубине, под снегом. Волк поднял морду к небу и увидел, что рисунок звезд стал иным, отличным от того, что есть в это время над Халисуном. Ловцы снов знали, как расчислить пути звезд не только по дням и ночам, но и по векам и караванам веков. И он понял, что такие звезды встанут над Халисуном в каком-то будущем. Это не могло быть будущее самого ловца снов или принцессы, поскольку вышло бы, что они заглянули за свою смерть. Это было чье-то будущее, для которого человеческая смерть неведома.
Получалось, что некто умеющий входить в чужие сны достал из будущего лютый холод и вошел с ним в сон роз, чем и убил их. Розы же, несомненно связанные с принцессой, — иначе как объяснить ту волшебную перемену, происходившую с девушкой, когда она вплетала в волосы розу? — послали ей знак о том, почему они не смогут сопровождать ее на этот раз. Необходимо было взять след, и волк, принюхавшись, пошел по следу чужого будущего, пахнущего морозом.
Делать это было нелегко, потому что нужно входить в сны множества людей и для этого, а сны слышны вовсе не так далеко, как мнится многим, хотя и не так тихи, как кажется большинству. Но в Халисуне очень строг порядок входа в ту часть города, где стоят дворцы, и была надежда, что обладатель смертоносной для магических цветов стыни находится поблизости. Из сна принцессы он попал в сон звездочета, спящего на своей башне дожидаясь условленного часа для наблюдений. В его сне в холодных безднах за мгновения звезды совершали путь, на который отводятся тысячелетия. Сам звездочет стоял на кургане, посреди неприветливой и унылой зимней степи. Тогда ловец снов перешел к следующему сну и понял, что это сон вороного коня, стоящего в конюшне на постоялом дворе близ самых ворот Внутреннего города. Коню снилось, что скоро он покинет эти пугающие стены, где пахнет сталью, глиной и жареным мясом животных, а не ковылем и землей, и пойдет махом по степи, ломая замерзшую траву, с которой с шуршанием осыпается иней и длинные языки снега вытянулись с полуночи на полдень. Пойдет махом встречь хозяину. Хозяин ждал его под незнакомыми коню звездами. Это был доблестный воин из мергейтов в добром белом халате, и сабля с елеманью была заслужена им, потому что у мергейтов не делают таких сабель. Коня не тревожили новые звезды: он всегда следовал за водой и травой, а звезды не пахли. Хозяин спал тут же, свернувшись у передних копыт коня и накрывшись попоной. Ему снилось, как он пробирается на своем вороном меж обломков скал, по узкой и обрывистой тропе, в пустынном, а скорее, опустошенном глухом краю. Солнце клонится к закату, и сквозь пыль и песок солнце светит кровавым лучом. На уступе его встречает другой всадник, тоже мергейт, с красивым, но злым лицом. Тот, кто спал у ног коня, протягивает ему розу. Ловец снов не знал, та ли роза нужна принцессе, и стал ждать, хотя, по всему, роза эта не была обыкновенной, зане лучилась и свет ее был чище и краше падавшего в пыльную тень солнца. Мергейт, что поджидал н