мы для всяких паразитов).
– Тебя мы не трогаем, радуйся, – пыхтит Хэги, вытаскивая себя из Пака окончательно. Та с противным чавканьем сваливается ему под ноги и остаётся лежать органическим мусором на полу тачки.
– Благодарю сердечно, уроды вы конченые! – рявкает Харин и утаскивает себя обратно на заднее сиденье. – Трогай к шаману Лю, чего тормозишь.
Они так и стоят на светофоре, который успел сменить три цикла цветов – на счастье Харин и этих идиотов, тут безлюдная улица, по которой не особо ездят даже в дневное время.
– Не будь ты женой хозяина, – прищёлкивает подвижным языком Сэги, – сожрали бы тебя в первую очередь.
– Не будь ты прихвостнем Союля, – отвечает Харин ему в тон, – горел бы со своим дружком в аду у Тангуна за все убийства.
– Откуда тебе знать, что мы не его поручения выполняем, а? – Хэги косится на неё в зеркало заднего вида и только потом трогается с места. Сэги толкает его локтём в руку.
– Ну, конечно, самого Тангуна поручения выполняете, ага. Не припомню, чтобы Тангун заказывал людей убивать. И жрать их. И кожу с них сдирать.
– Не-не-не, – Сэги вдруг машет руками. Харин устала поворачивать голову то к одному, то к другому, и теперь смотрит только вперёд. – Мы сперва кожу сдираем, а потом жрём. Не наоборот.
Эти двое, как типичная парочка идиотов в сериалах, – отвечают всегда по очереди, в разговор вмешиваются, когда не просят, а уж что творят вне диалогов… Если их внимание не сосредоточено на деле, то они крушат всё вокруг, жрут всё подряд, не могут усидеть на одном месте дольше пяти секунд.
И готовы убивать всё живое в любое время дня или ночи. Наказание Тангуна за убийство людей их не особо волнует, да и Союль всякий раз умудряется их отмывать перед богом существ. Харин давно предполагает, что эти паразиты у Тангуна на особом счету, но доказательств у неё нет, только краткие фразы Хэги и Сэги – вроде той, что Хэги обронил только что.
Где Союль отыскал их, Харин не знает, но появились они незадолго до того, как токкэби поехал крышей и в одиночку вырезал целую деревню, в которой они с Харин жили. Потом Харин сбежала и долгие годы скиталась по всей стране, когда скрываться в Чосоне одинокой женщине было труднее всего. В итоге нужда привела её к Тангуну на службу.
Мог ли Союль прислать Хэги и Сэги к Тангуну тоже, пришёл ли сам – этого Харин тоже не знает. Но то, что приносят они больше вреда, чем пользы, очевидно с первого взгляда.
– Вы точно знаете, где шаман Лю живёт? – спрашивает Харин, хотя не уверена, что готова слушать речь этих придурков. Но те кивают и лыбятся.
– Говорили же, мы его ещё вчера видели, – довольно скалится во все шестьдесят четыре зуба в два ряда Хэги, – нас хозяин прислал, чтоб мы… мы…
– Что? – Харин закатывает глаза. – Скажи уж, язык не отвалится.
– П-п-по-о-о-могли, – с трудом договаривает Хэги и весь вздрагивает, будто его только что кислотой облили и поджечь хотят.
Какой-нибудь опытный психотерапевт диагностировал бы им обоим СДВГ, но современная медицина даже при всех своих достижениях составить анамнез по квемулям и квисинам не в состоянии. Эти вот, например, изначально были всего лишь ядовитым червём и прожорливой ящерицей, и в прошлом людей мучили, прогрызая себе путь в их теле сквозь кожу, плоть и кости. А как только получили свои тела, стали ещё невыносимее.
– Приехали, стервозина! – объявляет Сэги, когда Хэги тормозит у невысокого дома с покатой крышей, на которой, судя по строению здания, есть крохотная квартирка с минимальной арендной платой.
– Старикашка на первом этаже живёт, – добавляет Хэги.
Харин вылезает из авто, аккуратно прикрывая дверь, чтобы не потревожить тела Паков внутри машины. Хэги и Сэги хлопают громко, не заботясь ни о мёртвых, ни о живых.
– У него там грязно, – говорит Сэги. Харин смотрит на него, одетого в спортивный костюм с чужого плеча, с ошмётками влажной липкой кожи на волосах, и хмыкает.
– Уж получше, чем в ваших берлогах, небось, – отвечает она и шагает к дому шамана Лю. Звонка тут нет, поэтому Харин стучит высоко и уверенно. – Господин Лю? Откройте, пожалуйста, я хочу у вас сеанс экзорцизма заказать!
Сэги хватает себя за плечи, Хэги – за причинное место.
– Не для вас, идиоты, – отмахивается Харин. – Вас пусть Союль изгоняет из этих тел вонючих. Помылись бы, что ли. Вернусь, скажу, чтоб хозяин из вас последнее дерьмо выбил, и…
– Ой, как мы заговори-и-и-ли-и-и-и, – тянет Хэги. – Как только проблем нахлебалась, сразу к нашему хозяину побежала, да? А прежде два века от него носилась, как в жопу ужаленная, мордатая лисица.
Харин смотрит на него внимательным взглядом несколько секунд.
– Мохнатая, – поправляет она наконец. Понимать паразитов Союля с каждым веком всё сложнее. Кажется, мозги вместе с телами они получили в аренду, и срок на пользование ими истекает в ближайшее время, если уже не истёк.
– Он там сдох? – подаёт голос Сэги. Харин качает головой и готова согласиться с ящерицей – что-то шаман не спешит к клиентке.
Харин принюхивается, втягивает носом воздух, пробует его языком. Нет, всё же ей не показалось – в доме шамана слишком тихо и слишком… мирно? Хотя запашок от Хэги и Сэги перебивает даже стойкий аромат её духов, Харин отмечает, что из дома пахнет свежестью, хотя Сэги сказал, что там грязно.
– Я об этом пожалею, наверное, – тянет Харин и жмурится. – Выбивайте дверь.
– Ха, теперь и к нам за помощью обращаешься, – заводится Хэги, – да что без нашего хозяина можешь сама, да ничего ты не…
– Дай я дверь выбью, обожаю выбивать двери, – перебивает его Сэги – не из солидарности с Харин, а из реального желания вынести дверь с петель, – и отталкивает приятеля в сторону.
Проход в тихий дом шамана появляется тут же: Сэги ногой сносит решётку на входе вместе с деревянной дверью за ней. Харин шагает в дом сразу же за довольной ящерицей.
Тут тихо. Умиротворённо. Так бывает в буддийских монастырях высоко в горах, на местах, где раньше стояли святилища храмов стихий, быть может. Но не в доме шамана, приторговывающего квисинами среди людей.
– У-у-у, кто-то сдох, – заранее радуется Хэги и прёт через узкий коридор в зал, откуда тянет свежим воздухом. Харин идёт за ним.
– У-у-у, старик помер, – подхватывает Сэги, как только присоединяется к ним.
В самой неожиданной компании безмозглой ящерицы и бешеного червя Харин обнаруживает шамана Лю в позе лотоса, сидящим в центре комнаты. Окна распахнуты, с улицы веет прохладой, в комнату, подхваченные ветром, летят лепестки цветков мандарина, растущего во внутреннем дворе дома. Странно, сейчас же осень, откуда цветы?..
Шаман Лю в одежде буддийского монаха похож на самого Будду: такой же спокойный лысый старик с закрытыми глазами. Отличает его от Будды только ссохшаяся кожа, обтянувшая кости и суставы.
– Либо старик отчалил в нирвану, – заключает Хэги, – либо кто-то высосал его досуха.
Харин отводит взгляд от мирного лица шамана и переводит его за окно, на цветущее во дворе дерево.
Почему оно здесь? Этот вопрос волнует её сейчас куда больше того факта, что шаман Лю, человек, мёртв, и убил его какой-то квисин, и этот квисин явно заметает за собой следы и действует на опережение. Почему мандарин зацвёл в октябре? Почему лепестки его маленьких цветков, залетающие в комнату сквозь распахнутое настежь окно, кажутся Харин знаком? Ощущение дежавю сжимает её мысли в тиски, удерживает так сильно, что становится трудно дышать, хотя воздух свежий и ароматный, и тело шамана ни капельки не воняет.
Харин медленно подходит к окну и вылезает, опираясь на подоконник, во двор. Идёт к цветущему дереву, не замечая ни серых туч над головой, ни промозглой атмосферы вокруг. Перед глазами – ясный день поздней весны, светлое небо в перистых облаках и раскинувшееся за деревом просторное поле. За полем – обрыв, который лижут пенящиеся волны. Волосы треплет тёплый ветер, нагретый солнцем, с моря ему противостоит всё ещё холодный бриз.
Харин на Чеджудо, в родном доме. Идёт тысяча шестьсот второй год, Чосон процветает. Отец Харин служит начальником стражи при городском управлении, мать занимается младшим братом. Харин приходит к мандариновому дереву каждый день, проверяет, не появились ли на нём плоды, чтобы первой попробовать их. Мандарины у этого дерева сладкие, словно мёд.
Что случилось с этим деревом? Харин не помнит – последние дни её жизни рядом с семьёй покрыты несмываемым слоем пыли, словно на зеркале, которое сколько ни мой, до поверхности уже не доберёшься, легче выбросить и заменить на новое.
Кажется, Харин так и сделала. Слишком много в её прошлом пугало и приносило лишь боль. Она избавилась от всего хорошего ради мести за свою семью, а потом избавилась и от воспоминаний о них – лишь бы не выть от тоски всякий раз, когда сердце потянется к образам отца, матери и младшего брата.
Мучи было три года, когда на их семью напал Бёнчхоль, и выбраться из горящего дома самостоятельно он никак не мог. Харин долгие годы думала, что он погиб вместе со всей её семьёй и слугами, но после обращения в кумихо и спустя годы напрасных скитаний в поисках Бёнчхоля, она столкнулась с первым на своей памяти тхэджагви. Мальчик трёх лет, потерявший воспоминания.
Оказывается, люди ублюдка Бёнчхоля похитили Мучи после того, как убили отца и мать. Бёнчхоль посадил его в бочку и заморил голодом, а потом привязал к себе его неупокоенный призрак, превратив в духа удачи. При встрече Харин он так и не узнал.
Харин не могла есть и спать, не могла жить, зная, что её брат умер в муках. Со смертью отца и матери она успела смириться – осознание произошедшего помогало ей поддерживать в себе гнев, спасавший от небытия и дававший силы продолжать поиски Бёнчхоля. Но дух младшего брата, служивший ублюдку долгие, долгие годы, стал для Харин персональным адом.
Почему она вспоминает об этом сейчас? Она похоронила память о своей семье, избавилась от боли, когда поступила на службу к Тангуну. Бёнчхоль умер от её руки, Союль сошёл с ума от силы, которую получил, помогая Харин убивать её заклятого врага. Всё для Харин закончилось в ночь смерти Бёнчхоля, когда она утопила его в собственной крови и ушла, не обернувшись. С тех пор утекло много лет: прошлое стало неважным напоминанием её же слабости, будущее – безразличной рекой из сотни сотен дней новой бесконечной жизни.