– Как гербарий?
– Типа того. Знаешь, кто на такое способен? Ах, да. Мне нужна мышка.
– Подруга-а-а, – тянет Хичжин. – Ну и вопросики. Поищу, на ум пока никто не приходит. У бывшего спроси, он точно в курсе. Думаешь, он уже добрался до убийцы синнока?
Харин косится на Хэги и Сэги и хмыкает.
– Вряд ли. Он прислал паразитов за мной следить, думает, я полезу в его делишки.
– Вот и нет! – опять лезет Хэги. – Мало ты понимаешь, лисица грубая.
– Я закончил! – тут же кричит Сэги.
Харин просит у Хичжин всю информацию по твари, которая может высосать тело человека досуха («Нет, это точно не вампир!»), и оборачивается к мокрой стене с письменами. Сэги и Хэги устало садятся на диван, поднимая в воздух столп пыли. Ну точно давно квартирка пустует.
– «Дерево» вижу, – говорит Харин вслух, осматривая иероглифы. – «Корни». Снова «лотос», вот тут повторяется и тут. А это вообще «ходить». Нет, стоп, это «стрела». Что за ерунда?
Хэги и Сэги следят за Харин не моргая – у обоих веки в силу их природы срослись с оболочкой глаз – и не помогают думать, но хотя бы молчат. Харин вышагивает вдоль стены с открывшимися ей письменами племени майя, не иначе, потому что набор слов тут настолько бессвязный, насколько и неожиданный. Кровью кто-то расписался на стене дома, ну надо же. Ничего лучше придумать человек не мог? Хотя… Харин косится на фигуру шамана Лю и вздыхает: «Да, не мог всё вот это совершить человек».
И она откусит себе хвост, если убийства синнока, Ри Тэсо и ещё парочки людей в Хансоне не одних рук дело.
– Так, предположение. – Харин садится на пол лицом к стене и смотрит на иероглифы снизу вверх. Внизу, кстати, они свежее выглядят, словно написаны были не в один день. Если предположить, что использовалась тут кровь не шамана Лю, так какого квисина именно шаман Лю сидит в центре своей гостевой комнаты полностью сухой, как бассейн реки Евфрат? И чего это Харин в сторону пустынь тянет…
Понимая, что никуда она не сдвинется, пока не соберёт в кучу все сведения, которые у неё есть, Харин бездумно щёлкает камерой смартфона, фотографируя стену и каждый знак отдельно. «Всё-таки вот этот иероглиф, который «стрела»… Не стрела это, как будто. «Вперёд»? «Идти»? Бред».
– Поглядите, нет ли таких же знаков на других стенах, – приказывает Харин Хэги и Сэги, а сама отходит в центр комнаты, закончив с фотографиями, и принюхивается. Теперь и она чувствует запах, исходящий от тела старика и от стены с кровью – они не одинаковы, хотя уловить различия сложно. Проклятье, будь при ней бусина, она смогла бы унюхать точнее, но сейчас кажется, что старик умер давно. Хэги и Сэги либо врут ей, либо Харин вляпалась в самое таинственное дерьмо в жизни.
Кажется, что у неё в руках почти все карты, и ей под силу разгадать тайну цепочки убийств, не хватает какой-то малой детали. Это понимание шкребёт ей мозг, хочется вскрыть череп и вытрясти все ненужные мысли, чтобы оставить сознание чистым. Например, чтобы убрать оттуда мысли о Кван Тэуне. Без него Харин тут не обойтись, и они всё равно расследуют одно и то же дело, так?
Отвратительное чувство, о существовании которого она почти забыла, вспыхнуло в груди совсем недавно, когда Харин вытащила Кван Тэуна из дворца Тангуна и отчитывала как маленького, и после напомнило о себе в пиццерии прошедшим вечером. Кван Тэун взял Харин за руку и сказал, что она может на него положиться.
И Харин захотелось… Признай это, идиотка. Захотелось ему поверить.
Видно, тупость Кван Тэуна заразна, потому что Харин рядом с ним порой забывает, что доверия никто не заслуживает, ни квемуль, ни квисин, ни тем более человек. Детектив Кван – посторонний смертный, в теле которого насыщается его энергией лисья бусина. И связывает детектива Квана с Харин только этот факт. Ничего более.
Надо забрать у него бусину и двинуть по лбу, выкинув из его башки любой намёк на существование монстров в Корейской Федерации. Он забудет Харин, она забудет его – всё честно.
– Эй, лисица, – зовёт Хэги. Харин выныривает из своих мыслей.
– Что?
– А старикашки после смерти ходить могут?
– Что?!
Сэги указывает за спину Харин, она оборачивается. И сталкивается нос к носу со вставшим на ноги шаманом Лю. Если бы у Харин была бусина, она бы заподозрила неладное раньше, но теперь ей приходится иметь дело с ожившим трупом.
Его морщинистый сухой рот распахивается, из тела вырывается хрип, в воздух перед Харин летит пыль и кусочки кожи, ссохшегося мяса, чего-то ещё. Она кашляет, отскакивает назад, но старик успевает схватить её сморщенной рукой за волосы в последний момент и дёргает обратно.
Харин кричит, прижимает волосы руками, пинает тело старика изо всех сил. Тот летит в открытое окно с клоком волос Харин в пальцах. Сэги и Хэги спешат к шаману, оставляя Харин к комнате. Она наглоталась пыли изо рта старикашки, её мутит – срочно выблевать всё вот это, чем бы оно ни было!
Пока она сгибается пополам, пытаясь когтями сцарапать с языка чужой генетический материал, Хэги и Сэги хватают шамана под руки.
– А он упираться ещё может! – радостно вопит ящерица, словно ничего забавнее в жизни не видел. Может, и не видел – они с приятелем обычно до такого состояния человеческие тела не доводят, глотают сразу, свежими.
– Силёнок откуда понабрался, интересно! – поддакивает Хэги.
Харин подходит к окну и выглядывает во двор, где тело шамана, ещё недавно считавшееся глубоко мёртвым, дёргается в лапах двух паразитов и верещит ссохшимися голосовыми связками.
«Великие Звери, да что же это творится?..»
– Свяжите его, повезём в Хансон разбираться, – говорит Харин, хотя она не уверена, стоит ли везти аж до столицы неожиданного свидетеля нового преступления. Голову Ри Тэсо она домой уже прикатывала, теперь тело шамана принесёт? И какими средствами они его разговорят, если старик, похоже, или умом тронулся, или языком ворочать разучился, или не может, потому что связки пересохли?..
– Давай пополам его сломаем и в багажник положим? – предлагает Сэги.
– Как ты его туда засунешь? У вас там тела двух Паков, небось, тоже пополам сложены.
Харин выбирается через окно во двор, качая головой. Вот же цепкий старик: целый клок волос ей выдрал, теперь висок болит!
Хэги и Сэги бросают шамана спиной в ствол цветущего дерева, он продолжает верещать. «Сейчас весь квартал здесь соберётся», – думает Харин, но в следующее же мгновение визг старика становится не самой важной её проблемой.
Тело шамана вспыхивает, словно он вызвал самовозгорание, и вместе с ним языки пламени подхватывает ствол дерева и опадающие на землю лепестки цветов мандарина.
Хэги и Сэги отскакивают от дерева с криками, Харин уже готова приказать им обоим бежать за водой в дом, чтобы потушить свидетеля, но не может произнести ни слова. Горящее дерево, крик человека, сливающийся с треском сухих веток, вызывают в ней воспоминания, которые она спрятала глубоко внутри себя, а думала, что похоронила их.
Мандариновое дерево в поле перед обрывом горело в ту ночь, когда погибли её родители, когда похитили Мучи. Харин узнает это сильно позже: дерево мандарина служило защитой для дома господина Шина и его семьи, это дерево, освящённое шаманами с Чеджудо, спасало отца, маму, брата и саму Харин и их слуг от многих бед – от болезней, засухи, неурожая, и потому в доме её отца всегда было сытно, тепло и спокойно, как не было больше нигде в мире.
Когда Бёнчхоль пришёл в дом Шина, он и его люди убили почти всех в доме и сожгли все постройки, чтобы сравнять с землёй хозяйство человека, который его обидел.
Господин Бёнчхоль, уважаемый член правительства, наместник короля на Чеджудо. Он хотел жениться на Харин, но господин Шин не отдал ему в жёны свою любимую дочь. И Бёнчхоль пришёл в дом господина Шина, чтобы в отместку отнять у него всё.
Харин сбежала до прихода людей Бёнчхоля, решив, что отец продал её, и не успела вернуться до того, как всё завершилось. Она помнит, как пылал дом: она рвалась во двор, но ей помешали – выжившие слуги держали её поперек тела и не давали броситься на помощь родителям и брату.
Пламя было таким сильным, что объяло и соседние строения, и дотянулось до мандаринового дерева в поле перед обрывом. Дерево сгорело, и у Харин ничего не осталось, кроме слепой, всепоглощающей ярости. Та рвётся из неё и теперь.
Харин смотрит, как заходится пламенем дерево и как опадающие лепестки цветов сгорают на лету вместе с телом шамана, который перестаёт визжать и захлёбывается в предсмертной агонии, хотя и не должен испытывать боль. Он ведь уже умер – почему до сих пор дёргается, словно ему больно?..
Харин стискивает руки в кулаки, ногти впиваются в ладони до крови. Она чувствует поднимающуюся со дна желудка кислоту, та отравляет всё тело и сжигает все органы. Она давно не испытывала такой ярости. Воспоминания о семье давно не бередили ей раны. Ей давно не было так больно.
– Убью, – цедит Харин. – Убью. Убью.
Бёнчхоль мёртв уже несколько столетий. Сейчас Харин не знает, на кого направлен её гнев, но хочет исполнить своё желание сию же секунду. Она переводит взгляд на Хэги – тот напрягается. Потом на Сэги – тот морщится и отступает.
– Убью, – повторяет Харин. В горле клокочет слюна, она готова вгрызться в шею любому, кто сейчас двинется с места.
Хэги и Сэги, переглянувшись, бегут со двора, прочь от Харин. Она не видит себя со стороны, не замечает, как вспыхивают за спиной четыре лисьих хвоста, как загораются тем же огнём, что сжигает мандариновое дерево и тело шамана Лю, её глаза. Позабытая ярость, которую Харин прятала даже от самой себя долгие-долгие годы, прорывается наружу.
И велит ей утолить жажду крови любым доступным способом.
Она рычит, все чувства обостряются, и звериное чутьё подсказывает ей, что носитель лисьей бусины, тот, кто может насытить её, где-то рядом. Харин бежит со двора, перемахивает через ограду и спрыгивает на асфальт, ломая каблуки туфель. Она не замечает боли в ногах, как не замечает машины, резко тормозящей перед нею.