В обличье, которое Тангун являет миру смертных, у него коротко стриженные ногти, и о когтях, способных одним махом вспороть глотку или вырвать сердце прямо из грудной клетки, ничего не напоминает. Разве что кожа у бога такая же бледная, как при истинном его облике, но в ярком свете номера Тангун кажется премьером балетной труппы, который недоедает, а не богом всех существ, способным низвергнуть любого квемуля в самый ад. Сейчас, правда, он выглядит хуже, чем в последнюю их встречу, а она была меньше недели назад. Харин видит, как осунулось лицо Тангуна, но вслух ничего по этому поводу не говорит – Тангун всегда отличался щепетильностью, когда речь заходила о его внешности, и отмечать болезненный вид бога существ для Харин опасно.
– Прости? – хмыкает Харин. – Интересно? Ты давно вообще слышал о самовозгорании какого-то сушеного сухаря, который раньше был человеком? А о том, чтобы кто-то убивал священное животное, слышал? А говорящие головы видел? Я имею в виду, оторванные от смертного тела, которые изначально такими быть не должны были?
Тангун смотрит на Харин, склонив голову набок, и его блестящие глаза кажутся ей насмешкой.
– Что ты молчишь? – злится она и вцепляется грязными ногтями в обивку кресла. – Ты же всезнающий, мать твою, подскажи, что делать?
Тангун поджимает губы.
– Во-первых, не ругайся, – отчитывает он вдруг. Харин откидывается на спинку кресла и впивается взглядом в потолок. – Во-вторых, не закатывай так глаза, останешься косоглазой.
– Ты мне папочка, что ли?
– В-третьих, – дожимает Тангун, – все перечисленные тобой случаи объясняются двумя вариантами.
– Наконец-то.
– Помолчи, – обрывает он и тычет в сторону Харин длинным пальцем. – Это ты всё запустила, а просишь меня расхлёбывать. Ещё бы мне отцовскую фигуру не занимать каждый раз, как ты ко мне приходишь с «Тангун Великий, я всё поломала!».
Харин натурально сдувается, сползает в кресле так, что на уровне подлокотников оказывается её подбородок.
– Не хожу я к тебе так, ты сам меня вызываешь.
– Я… – Тангун останавливается от нового потока обвинений, убирает палец в кулак и устало вздыхает. Растирает шею свободной рукой, не к месту усмехается. – Такая же упрямая, как четыреста лет назад, когда впервые ко мне явилась на поклон.
– Не кланялась я тебе, – снова возмущается Харин.
– Точно. Вовсе не ты просила дать тебе столько сил, чтобы мир наизнанку вывернуть, вовсе не ты проклинала время, Великий Цикл, Великих Зверей и нерушимый порядок и вовсе не ты сгибала спину, когда я явился посмотреть, кто дерёт горло у священного мандаринового дерева несколько суток подряд.
Харин хочет возразить, уже открывает рот, чтобы бросить в Тангуна очередным «не было такого», но так и замирает округлившимися в букву «О» губами. Тангун следит за ней, безуспешно пряча хитрую усмешку.
– Ты сказал, у происходящего есть два варианта, – растягивая слова, давая себе время на раздумья, уточняет Харин. Тангун скрещивает пальцы у губ, кивает. – Что это за варианты?..
– Ты уже надумала одну мысль, вот и развивай её, – подталкивает он. Харин прижимает испачканную руку к груди. Там гулко и быстро бьётся сердце. Вот же шутка века – кумихо считала, что у неё давно сердца нет.
– Ты говорил, моя бусина привлекает квемулей и квисинов, потому что обладает энергией, способной уничтожить мир и возродить его заново, – говорит Харин тихо. – Что, если её в теле Кван Тэуна наконец-то заметил кто-то особо жадный? Она защищала этого идиота двадцать пять лет, но он пользовался ею словно своей интуицией, он сам мне хвастался… Думаю, кто-то заметил бусину в его теле раньше меня и теперь ищет возможности вырвать её из дурака…
Харин облизывает пересохшие губы и поднимает глаза к Тангуну. Тот больше не ухмыляется.
– Ты говорил, бусину можно использовать в ритуалах, что она может вернуть с того света мёртвых, так? Что если кто-то решил воскресить… не знаю, свою умершую бабулю, девушку, мертворождённого младенца? Я много людских страданий видела на своём веку – в минуты отчаяния они готовы на что угодно, даже убить себе подобных, чтобы вернуть близких к жизни.
«Прямо как я», – думает Харин, но вслух не произносит этого. Сейчас ей кажется, что она нащупала ответ, который безуспешно искала долгое время. Хорошо, что Тангун не спрашивает, с чего это Харин откопала синнока в приступе бешенства, – она и сама этого не знает и не готова отвечать на неудобные вопросы прямо сейчас. Для начала она разберётся с Кван Тэуном и бусиной, а уже потом будет думать о том, отчего у неё едет крыша.
– Мне пора, – Харин вскакивает с места и по привычке кланяется Тангуну и тут же ругается. – Я проверю свою догадку и вернусь, если она оправдается.
– Если не оправдается, тоже возвращайся, – просит Тангун. – Я побуду в мире людей какое-то время, можешь найти меня здесь.
– Ага, – машет рукой Харин, уже направляясь к дверям. – В пентхаусе с видом на реку Ханган. Ну и выпендрёжник же ты! Помни про обещание. Это дело – последнее, а потом я умываю руки!
Тангун бросает ей вслед: «Не забудь туфли и плащ, на улице дождь!», и Харин хочет послать его с подарками куда подальше, но видит в прихожей чёрные лабутены и красный плащик. Вот же подхалим… Харин хватает предложенную одежду и выскальзывает из номера, злясь на себя за то, что не может отказаться от подачек Тангуна, и на него – за то, что тот их предлагает.
В коридоре её настигает страх, ползущий по венам. Если Харин права, то в данный момент в самой большой опасности находится не она, а дурак Тэун, в желудке которого бултыхается оружие массового поражения для всех квемулей.
«Великие Звери, – устало думает Харин, спускаясь на первый этаж в бесшумном лифте, – только бы этот идиот не пострадал!»
О том, что всего лишь двенадцать часов назад Харин чуть не загрызла Кван Тэуна, о котором теперь беспокоится, она не помнит. О том, что сбежала, едва почувствовав опасность для его жизни, она не помнит.
О том, что видела в горящем мандариновом дереве отблески прошлой жизни, она не помнит тем более.
Сидящий на диване в своём номере Тангун задумчиво осматривает тело синнока, оставленное его дорогой кумихо словно сувенир. Улыбка, с которой он провожал Харин, сползает с его лица и сереет в тон сгущающимся тучам за панорамным окном номера. В полумраке, заползающем в зал, ярко-рыжим пламенем горят его глаза.
Тангун поднимается с места и идёт к мёртвому телу синнока. Голые ступни ступают неслышно, словно совсем не касаясь пола, но едва он становится над трупом, покрываются кровью: та словно стекает по его ногам и заливает белоснежные ступни и золотые нити мраморных плит.
– Надеюсь, мы не опоздали, – выдыхает Тангун и щёлкает пальцами. Безрогий синнок обращается пеплом, и тот размокает в кровавой луже.
Тангун тут же кашляет, прикрывает рот ладонью. На ней, совсем белой, остаются кровавые брызги, капли крови падают ему под ноги. Он растирает их по кафелю голой ступнёй и морщится.
Времени у него осталось совсем немного…
Харин была права, вспомнив о ритуалах, в которых просящему могла бы понадобиться бусина кумихо, но, как всегда, упустила детали. Она уцепилась за одну ниточку и потянула её, забыв о том, что Тангун говорил о двух возможных вариантах, которыми могут обернуться сегодняшние события.
«И правильно, – думает он. – Харин должна волноваться о спасении смертного – тогда у неё не останется времени лезть в другие дела и подвергать себя лишней опасности».
Есть только один ритуал, в котором требуются рога синнока и несколько мёртвых тел: сгоревшее, утонувшее, разрубленное и раздавленное. И понадобиться он мог только одному существу на этой грешной земле. Тому, кто уже сотни лет должен быть мёртв.
– Аги, – зовёт Тангун верного пса. Тот факелом проявляется из темноты и обрастает шерстью за доли секунды. – Проследи за Харин. Если ей будет угрожать опасность, вмешайся.
Адский пёс послушно рычит.
– И ещё… – добавляет Тангун. – Приведи ко мне Хан Союля. Кажется, он не справился со своей миссией, и нам пора заканчивать прятки.
Файл 16. Всё, чего касается свет солнца, Симба…
– Тебе не обязательно было ехать со мной, – говорит Тэун.
– А тебе нужно было выспаться, а не рвать когти в Хансон, – отвечает ему в тон Юнсу. – Но, как видишь, мы оба делаем не то, что должны.
Тэун трёт лицо ладонью, отмечает, что та потеет. Ему действительно, действительно надо было поспать больше пары часов, но, как сказал Юнсу прямо перед тем, как прыгнул в такси до центра Хансона, у Тэуна в жопе застрял каблук одной лисицы, и тут уж ничего не поделаешь.
После Ыджонбу они с трудом добрались до дома Юнсу, по очереди приняли душ. Тэун выбросил футболку, пропитанную кровью, и натянул свитер Юнсу (остальные вещи у него были в стирке), но на куртке всё равно остались красные пятна – так и поехал в Хансон. По дороге уснул в такси и очнулся, когда таксист вытолкал его у жилого комплекса со словами: «Чтобы ещё хоть раз я возил по утрам пьяных!»
– И ничего я не пил, – мямлит Тэун, разминая затёкшее плечо, и осматривается с тревогой. Юнсу растирает заспанные глаза и только потом цепляет на нос потеющие от тумана очки.
Искать Харин нужно было с первой минуты её исчезновения, а сейчас прошло уже неприлично много времени, и лисица могла спокойно затеряться в мегаполисе, её мог похитить Союль – пленил против её воли, конечно же, как иначе, – или… Мысли о том, что кумихо могла запросто вляпаться в беду похуже, Тэун отсекает, потому что та перекрывает ему кислород – так сильно хватает за горло.
– Да не растерзали же её в подворотнях какие-нибудь чудовища, – вздыхает Юнсу, распознавая в дёрганых движениях Тэуна раздражение. И добавляет, уже не таким уверенным голосом: – Нет же?
– Конечно нет! Харин сама кого хочешь растерзает.
Тэун не боится, просто нервничает. Не любит чего-то не знать.