Я присмотрелся повнимательнее, желая убедиться в том, что она мертва, затем перевел взгляд на Юмеко. Она сидела, прислонившись спиной к стене ущелья, а у ее ног пристроились трое камаитати. Серпы они спрятали и теперь не сводили с девушки внимательных красных глаз. Я напрягся и схватился было за рукоять меча, но ёкаи, судя по всему, не собирались на нее нападать.
Юмеко с улыбкой поднялась на ноги, стараясь не смотреть на тело ведьмы ветра, распростертое в грязи.
– Теперь вы свободны, – ласково сказала она, и камаитати склонили головы, будто внимательно слушая ее слова. – Мне вы ничего не должны. Очень рада, что смогла помочь.
Ёкаи в унисон опустили головы и поклонились, а потом с радостным тявканьем и рычанием взлетели в воздух. Вокруг них закружились ветер и листья, и камаитати исчезли.
Остаток дня ушел у нас на то, чтобы выбраться из ущелья.
– Тацуми, стой, – сказала я, когда мы отошли от пещеры Киба-самы, оставив трупы медведя-демона и ведьмы лежать там, где они пали. Он обернулся и посмотрел на меня холодными фиолетовыми глазами. После битвы с ведьмой и медведем он не промолвил ни слова. Не обращая внимания на прилив страха, я указала на его порванную хаори – по ней чуть ниже плеч расползлось темное пятно. – У тебя кровь.
Голос у меня слегка дрогнул. В ушах до сих пор звенело, и мне казалось, что меня стошнит завтраком, если я задумаюсь слишком усердно об определенных моментах. Встреча с ведьмой ветра, с камаитати и огромным медведем-демоном казалась невозможной, словно все это случилось не со мной, а с кем-то другим. Битва вспоминалась мне фрагментами: страх разбиться в ущелье, дрожание земли в момент, когда Киба-сама вышел из пещеры, беспомощность при виде Тацуми, который пытается защититься и от медведя, и от камаитати, злость от осознания того, что ведьма натравила своих приближенных на убийцу демонов, когда его отвлек медведь. Я тогда схватила со дна реки камень, чтобы сбить ведьму с толку, и тут мне вспомнился голос, который я слышала накануне, точнее, последние слова, которые он произнес, прежде чем исчезнуть.
«Камаитати всегда держатся по трое. Их скрепляет нерушимая верность, и если одному угрожает опасность, другие два делают все, что в их силах, чтобы спасти брата или сестру. Запомни это и подумай, почему у Кадзекиры только двое приближенных».
Тогда-то я и поняла, что причина кроется в том, что ласки не хотят ей помогать. Эти ёкаи стали ее приближенными только потому, что она их заставила. Потому что взяла в заложники единственное существо, которое было им дорого.
Третьего камаитати.
Во всяком случае, я очень на это надеялась, хотя полной уверенности у меня не было. Да, я кинула камень на свой страх и риск, но я должна была сделать хоть что-то, чтобы освободить ласок и спасти Тацуми, который не смог бы одолеть и медведя, и ведьму. И я не придумала ничего лучше, чем обратиться к ее приближенным. Когда ведьма отбросила меня на стену и я упала на землю, я старалась оставаться в сознании и терпела жгучую боль, пока не услышала тихий скрипучий голосок, прошептавший мне на ухо:
– У нее наш брат. Она прячет его в складках пояса оби. Спаси его и освободи нас!
Я подняла голову, и перед глазами мелькнула коричневая шерсть. Я увидела, как ведьма ветра занесла над Тацуми кинжал, метя точно ему в сердце, и по моим жилам заструился страх. Времени на фокусы, на лисью магию, на иллюзии и кицунэ-би не оставалось. В голове пульсировала единственная мысль: «Надо спасти Тацуми!»
По счастливой случайности, когда мы с ведьмой повалились на землю и стали драться, я нащупала у нее под поясом что-то маленькое и твердое и успела схватить это, пока она меня не отбросила. А дальше… от воспоминаний у меня внутри все сжалось. Я нисколько не жалела о содеянном – ведьма прикончила бы нас обоих, к тому же камаитати обрели свободу. Однако это не отменяло того, что ведьма ветра погибла, разодранная в клочья собственными приближенными, и все из-за меня.
Я старалась отогнать плохие мысли, пока мы шли вдоль берега реки и искали место, где было бы удобнее влезть наверх. Когда действие адреналина поутихло, дали о себе знать многочисленные раны и ссадины. Еще я заметила дыру на черной хаори Тацуми и темное пятно, расползавшееся у него по спине.
– Тацуми! – вновь позвала я и поспешила к нему. – Погоди! У тебя кровь. Нужно сперва осмотреть и перевязать рану и только потом идти дальше!
На мгновение мне показалось, что он не остановится. Его лицо по-прежнему ничего не выражало, оставаясь маской безразличия. Но потом он коротко кивнул и подошел к тонкому ручейку, пробивающемуся сквозь ущелье. Он скользнул рукой себе под рубашку, опустился на колени и аккуратно вытащил бумажный сверток, в котором оставалась щепотка зеленого порошка.
Я смотрела, как он добавляет в порошок несколько капель воды и замешивает знакомую мне пасту. Потом он застыл, уставившись на мазь, будто ему в голову пришла неожиданная мысль.
– Юмеко, – нерешительно, почти беззвучно позвал он. Я шагнула ближе, чтобы лучше слышать, и наклонилась к нему. – Я не могу… – выдохнул он. – Не могу сам дотянуться до раны. Ты мне не поможешь?..
Я тут же поняла, к чему он клонит.
– Ах да, конечно, – запинаясь, проговорила я и осторожно взяла у него мазь, стараясь не обращать внимания, как напряглись его мышцы от прикосновения моих пальцев. – А бинтов у тебя нет?
Он передал мне моток тонкой белой ткани, а потом повернулся, и решительно вынул руки из свободной рубашки и куртки и отбросил их в сторону. К счастью, в тот момент он смотрел в другую сторону и потому не заметил, что лицо у меня раскраснелось, словно котелок, который забыли на огне. Монахи в монастыре часто тренировались или медитировали обнаженными, поэтому вид оголенного мужского торса не казался мне вызывающим, но я так привыкла к монахам, что не замечала их наготы. А с Каге Тацуми получалась совершенно иная история. Лучи вечернего солнца скользили по его широким плечам и спине, подсвечивая гладкую кожу и крепкие мышцы.
И шрамы. Плечи и спина были покрыты десятками шрамов. Какие-то совсем изгладились, какие-то были яркими и глубокими. Мне страшно захотелось провести рукой по трем шрамам, вертикально пересекающим его правую лопатку, но я сдержалась. Когда я поняла, что это, по мне пробежала дрожь.
Следы… от когтей.
Я собралась с духом и убрала руку. Камаитати оставили на коже Тацуми длинную тонкую царапину, которая тянулась от лопатки до нижнего ребра. Кровь обильно струилась из раны, заливая кожу.
Окунув лоскут ткани в ручеек, я, выдохнув, чтобы успокоиться, начала стирать кровь вокруг раны. Тацуми дернулся вперед, упер ладони в колени и наклонил голову. Он не издал ни звука, у него не дрогнул ни один мускул, даже когда я промыла рану, а потом как можно осторожнее намазала ее зеленой пастой. Мышцы у него были твердые как сталь, казалось, он ждет, что я вот-вот всажу в рану нож. А может, он напрягся от боли. Я вспомнила, чтó он тогда говорил мне в рёкане, вспомнила, как он смутился, когда я просила быть со мной поласковее, как поинтересовался, не наказывали ли меня за проявление слабости.
Помазав рану, я забинтовала ему грудь и плечо, и он поморщился, когда я затянула повязку потуже.
– Так, – проговорила я, чуть отстранившись. – Кажется, все.
– Arigatou[26], - пробормотал он, немного помолчав, словно ожидая, что сейчас настанет худшее. Я наблюдала за тем, как он надевает рубашку, ни разу не поморщившись, и мне вновь вспомнились шрамы на его спине и плечах. Ведьма назвала его убийцей демонов Каге. Зачем же он охотился и убивал столь опасных тварей?
– Тацуми, – осторожно начала я, не сдержавшись, хоть и понимала, что донимать столь опасного человека расспросами не стоит. – А ты… не раз бился с демонами, правда?
– Да.
– Что это, месть? – Мне вспомнился óни, легко перебивший всю братию нашего храма, оставивший после себя смерть и разруху, и кровь у меня вскипела. – Ты охотишься за ними из мести? Твою родню убил демон?
– Нет.
– А зачем тогда?..
– Юмеко. – В его голосе не слышалось ни резкости, ни злости, ни угрозы, но от его бесцветности у меня по спине пробежали мурашки. Не вставая с колен, он повернулся ко мне, внимательно глядя на меня фиолетовыми глазами.
Отложив меч в сторону, он уперся кулаками в бедра и склонил голову, и я удивленно опустилась на колени.
– Прости меня, – проговорил он. Голос у него был торжественный и такой серьезный, словно он обращался к даймё, а не к безродной простушке. – Ты спасла мне жизнь, но я не могу ответить на твой вопрос. Я поклялся своему клану в том, что сохраню тайну, и если я нарушу эту клятву, нас обоих жестоко накажут. Пожалуйста, придумай другой способ, каким я мог бы отдать тебе долг.
– Тацуми-сан… – Внутри вспыхнул стыд, я совсем не рассчитывала на такой исход. – Я… Ты ничего мне не должен, – проговорила я, но он так и не шелохнулся, опустив глаза. – В конце концов, я пыталась спасти нас обоих.
– Ведьма убила бы меня, – сказал он. Голос у него был ровный; он не шевельнулся, не поднял головы. – Кодекс чести Клана Тени требует компенсации. Жизнь за жизнь. Я в долгу у тебя до тех пор, пока не смогу отплатить тем же.
Я кивнула.
– Хорошо, – тихо ответила я, осознавая всю серьезность этого заявления. Учитель Исао рассказывал мне о самураях, и я знала, как важен для них кодекс и что ему подчиняется вся их жизнь. Позабыть о долге или не вернуть его было серьезным оскорблением чести, непростительным преступлением, которое заканчивалось либо смертью обидчика, либо самоубийством опозоренного воина.
– Хорошо, Тацуми, ловлю тебя на слове, – проговорила я. – Однажды и ты меня спасешь.
Он опустил голову в беззвучном поклоне, и мы молча продолжили путь.
К вечеру, когда мы наконец выбрались из ущелья, пошел дождь. Я то и дело стискивала челюсти и морщилась, когда струйки воды, стекая с листьев деревьев, капали на волосы и затекали под одежду. Тацуми спокойно шагал впереди; казалось, холод и сырость совершенно его не заботят. Я очень жалела, что не прихватила с собой шляпу и мино, плащ-дождевик из плотно сплетенной соломы, – их мне пришлось оставить в храме.