Почему-то тут же ей вспомнился крохотный темноглазый мальчик, которому она помогла прийти в этот мир. Лита подняла глаза на брата. Проговорила как можно тише:
– Не знаю, сказали ли тебе, – думаю, что нет. Но ты должен знать, потому что отцы… отцы должны знать о своих детях, и не важно, сколько их, кто их матери и какие они по счету…
– О чем ты говоришь? – Фиорт улыбнулся, как улыбаются нелепой болтовне малышей.
– Марика Алоика, которую ты так часто посещал и в доме которой впервые меня встретил, родила сына. Я помогала ей в родах. Чудесный малыш, здоровый и крепкий. Очень похож на тебя.
Лита видела, что брат продолжает улыбаться, но глаза его медленно заполняются ужасом.
– Что ты такое говоришь, Лита? – зашептал он. – С чего ты взяла, откуда? Как ты вообще могла там быть и…
– Я дружила с Алоикой. Ты знаешь об этом. И если напряжешься, то вспомнишь, что видел меня там еще до того, как я…
– Марикам запрещено иметь детей!
– Я принимала у нее роды! Я вся была в крови! Если хочешь знать, это совсем не просто! Не так просто, как у собак или коз…
– Ты бредишь.
Фиорт заходил по комнате, а потом остановился, протянул руки сквозь прутья решетки и взял в ладони голову Литы.
– Поклянись. Поклянись памятью нашей матери, что ты не лжешь.
– Я не лгу! Клянусь.
Фиорт отпустил ее. Как и она минуту назад, уткнулся лбом в решетку.
– Поэтому она перестала меня принимать. И долго не показывалась на людях. Что же делать теперь?
– Ей надо покинуть Альтиду. Увези их как можно дальше от Первого совета, если хочешь, чтобы твой сын остался жив, потому что ему не повезло, как и мне: он похож на отца как две капли воды, и ты не сможешь скрыть это.
– Да.
Фиорт вдруг рассмеялся:
– А я ведь даже никогда не любил Алоику. Просто…
– Просто… – эхом отозвалась Лита. Ей было бы легче пережить все случившееся, знай она, что сидит тут ради брата и его великой любви к марике и их сыну. Но даже такого утешения у нее не будет.
– Фиорт, – голос опять был тоскливым. – Ты знаешь, что с Солке? С Флон?
Лицо брата дрогнуло и смягчилось.
– О Флон не беспокойся. Она плачет по тебе все дни, мир не видел такой преданной вечной, сестра, и я тебе завидую. Никто не обидит ее, я об этом позабочусь. А Солке… тут мне нечем тебя утешить. Он убежал сразу после твоего ареста. Отец распорядился его найти, но пока тщетно: в городе его никто не видел.
«Может быть, он вернулся домой, к Вальтанасу?» – подумала Лита и выдохнула. Это было бы самое лучшее. Вряд ли сама она вернется во дворец. Скорее всего, ее ждет отдаленный храм и участь жрицы: в тишине, вдали от суеты молиться богам, просить прощения за свое доверчивое сердце. Ралину-полукровке не место в храме, и, как бы она ни скучала, Солке лучше оставаться в лесном доме, среди своих. Только Вальтанасу придется теперь хорошо следить, чтобы не появилось щенков с белой отметиной и глазами снежного волка.
Фиорт ушел, пообещав утешить Флон и передать отцу, что Лита очень ждет его.
Лита села на кровать. Посмотрела на свои руки. Они умели так много! Стричь собак, прясть шерсть, ткать, принимать роды, плести косы длинноволосым красавицам… Она вспомнила шелк волос Салипа, вспыхнула. Здесь ли он еще, или корабль Индиэго унес его далеко-далеко? Вернется ли он? Где будет она, смогут ли они увидеться? Если ее ждет изгнание, сможет ли он забрать ее с собой, в свои земли? Только бы он вернулся, только бы не забыл ее, как ложный бог Лурас – Алоику.
«Нет, нет, Салип любит меня! Не может человек так смотреть, так говорить и не любить. Он найдет меня, заберет, увезет на большом корабле!» И Лита упала на жесткую постель, вопреки всему чувствуя, что совсем скоро ждет ее что-то удивительное, огромное и прекрасное, и мечтательно улыбалась каменному потолку.
Суд
– Правда ли, что вы познакомились с царевной Альтиды в доме марики Алоики?
– Правда.
– И ваши отношения носили недвусмысленный характер?
– Да.
Лита заметила легкую, как вздох, заминку перед ответом, но какое это имело значение? Зал ахнул. Фиорт бросил на нее быстрый взгляд, отец смотрел на свои сомкнутые ладони.
– Вы признавались в любви царевне Альтиды Литари Артемис Флон Аскера?
– Да.
– Она ответила вам взаимностью?
– Да.
Салип чуть опустил голову. Он не мог видеть Литу, но знал, где она стоит, и, наверное, чувствовал ее взгляд. Толпа на площади гудела, как пчелы на летнем лугу. Лита почувствовала вдруг, что воздух по-зимнему стылый, несмотря на яркое солнце.
– Будто девочка пятнадцати лет не может влюбиться в такого красавчика! – крикнул кто-то в толпе, голос показался Лите знакомым.
А, это Митас. Толпа ответила гулом. Щеки Литы пылали. Она вспомнила их разговор с Салипом, его жаркое: «Я буду любить тебя вечно, я украду тебя, увезу отсюда, ты будешь только моя…»
– Когда вы делали это признание, знали ли вы, кто перед вами?
– Нет. Я думал, это марика.
Вот и все. Все. «А ведь мы даже не поцеловались ни разу», – скользнула усталая мысль. Ашица зачитывал приговор, Лита не могла разобрать слов. Она смотрела на отца, на его побледневшие щеки и на то, как он закрыл глаза, будто от боли. Глядя на него сейчас, Лита вспомнила, как однажды он пришел к ним в лесной дом и позвал ее собирать травы. Было утро, но роса уже высохла, и отец сказал, что это лучшее время для ясоты и мальпига. Они бродили по лесу весь день, и весь день отец учил ее различать травы и рассказывал, от каких недугов они лечат. Это было одно из самых счастливых воспоминаний в ее жизни.
«Зачем ему это? Все эти травы? Дружба с Вальтанасом? Если он царь?» Вдруг она поняла, что толпа оторопело молчит. Она попыталась вслушаться в слова приговора, понять, что ее ждет, но голова гудела, мысли скакали и тыкались друг в друга, как слепые новорожденные щенки.
– …неповиновение… опасное поведение, приравненное к государственной измене… казнь… отрубить голову.
Ее перевели в другую камеру – тесную клетку с решеткой вместо двери. Стражники все время находились теперь здесь, по ту сторону, смотрели на нее осоловевшими глазами. Когда ей нужно было сходить в туалет или помыться, сначала надо было сказать им, чтобы они отвернулись. Лита хотела сейчас только одного: чтобы отец пришел и забрал ее отсюда. Или хотя бы поговорил, пообещал спасти. Но дни шли один за другим, а он все не приходил. Зато однажды пришла Алоика.
Она прикрыла яркие волосы синим платком и тунику надела скромную, темную. Смешно, но Лита поймала себя на чувстве благодарности ей за это. Алоика пылко бросилась к решетке, легкий платок слетел с головы.
– Прости меня, прости, я даже подумать не могла, о светлоликий Рал, если бы я только могла представить, чем все обернется!
Лита не знала, что ответить. Она считала Алоику подругой. Она часто ела с ней из одной чашки, она делилась с ней своими мечтами о жизни с Салипом, она помогла родиться на свет ее сыну! А та предала ее.
– За что? Почему ты так со мной? Что я тебе сделала?
Алоика прижалась щекой к решетке, и Лита видела, что щека пылала.
– Когда они пришли ко мне и начали выспрашивать, я подумала: ну что сделают царской дочери? Ну пожурят. Отправят, может, в какой-нибудь далекий храм. А мне… мне не на что растить моего мальчика, Лита. Я больше не могу заниматься своим ремеслом… при нем не могу, понимаешь? А больше я ничего не умею. Не в лавочницы же мне идти! Сыночек мой смотрит на меня, всю душу выворачивает. Он не заслужил такого.
«А я? Я заслужила?» – хотела спросить Лита и не смогла. Слова застряли в горле, не могли сдвинуться с места. Знает ли Алоика о приговоре? Знает ли, что ей, Литари Артемис Флон Аскера, второй царской дочери, почти пятнадцати лет от роду, отрубят голову? Ибо так повелел Первый совет. И никто, даже ее отец, царь, Травник, ничего не может с этим поделать. Ни-че-го.
А сын Алоики, черноглазый, похожий на своего отца – царевича Фиорта, будет жить и никогда не узнает, кто принесен в жертву его благополучию.
– Надеюсь, тебе много заплатили, – выдавила из себя Лита и отошла в глубь клетки, отвернулась, чтобы не видеть.
Как Алоика что-то жалко лепечет, как поднимает с пола свой платок, как уходит, дважды обернувшись. Как заученно улыбается молодому стражнику и как ломается эта улыбка о его суровый взгляд. Всем стражникам жаль маленькую царевну. Всем слугам. Лавочникам, морякам, мастерам и подмастерьям. Жрицам. Марикам. Городским сумасшедшим. Даже бессловесным ралинам ее жаль.
Но никто не может ей помочь.
Первый совет так решил.
Так тому и быть.
Эрисорус Илтар Тиарос Светлоликий, царь Альтиды, сидел за столом в узкой комнате косула Первого совета, освещенной только двумя масляными лампами, и тарабанил по столешнице пальцами. Он нервничал и злился на себя за это. Бесшумно открылась тяжелая дверь, по ногам ударил сквозняк. Эрисорус подумал, что больше всего ему сейчас хочется очутиться в доме Вальтанаса, натянуть толстые шерстяные носки, связанные Ойрой из ралиновой шерсти, и пододвинуться к очагу. И чтоб на коленях сидела Кассиона, рассказывала свои милые глупости.
– Светлейший ралу, – поклонился царю косул Первого совета Ашица. – Вы хотели поговорить. Еще раз.
Нет, он не хотел. Ни в первый, ни во все последующие разы. Совсем не хотел он говорить с этим неприятным, скользким, как кусок мокрого мыла, человеком. Но он должен. Как бы ни противно ему было и как бы он ни устал. Он вспомнил глаза жены, когда при расставании в храме, вокруг которого носятся, как свора собак, все ветра мира, она спрашивала его снова, снова: «Ты же не дашь ее в обиду, Илтар? Ты не оставишь ее?» Она спрашивала так отчаянно, будто не верила, что он на это способен. Но тогда, четыре месяца назад, он справился. Лита жила во дворце, так быстро привыкнув к новой жизни, будто всегда была здесь. И с Фиортом они подружились на удивление легко. Эрисорус прикрыл глаза. Хлоя доложила, что Фиорт внезапно уплыл в неизвестном направлении и обещал вернуться на исходе зимы. «Он пропустит казнь, – подумал Эрисорус. – Да что случилось с этим мальчишкой? Куда ему так сроч