но понадобилось?»
Ашица негромко кашлянул.
– Вы приговорили к казни мою дочь, царевну Литари Артемис Флон Аскера, – сказал Эрисорус, и каждое следующее имя дочери поднимало в нем новую волну гнева, похожую на тошноту.
– Не я, – поправил Ашица осторожно и почти ласково. – А Первый совет.
– Вы. Арестовывали именно вы, и суд вели вы.
– По приказу Первого совета.
– Чего вы хотите?
Он все-таки не сдержался, почти сорвался на крик. Тут же стиснул зубы. Ашицу злить нельзя. Не сейчас. В тусклом свете масляных ламп Эрисорус вглядывался в узкое, змеиное лицо косула и пытался понять, что им движет. Зачем ему жизнь пятнадцатилетней девочки? Что он хочет от нее, от него, от всех них? «Чтобы Литы не было», – ответил Эрисорус сам себе. Второй ребенок в царской семье – головная боль для Первого совета, даже если это всего лишь маленькая влюбленная девочка. Или, может быть, именно поэтому.
– Вы помните, как началась Война четырех городов, ралу? – спросил Ашица и подошел к полке над еле теплящимся очагом. Он взял с нее бутыль вина и два высоких бокала из лавнийского дымчатого стекла. А ведь косулам Первого совета предписано жить скромно, почти аскетично. Но таких прекрасных винных бокалов нет и у него, альтийского царя. Густое, цвета крови вино лилось из бутыли медленно, будто нехотя.
– Историю той войны знает каждый ребенок, косул. К чему этот вопрос?
Ашица сделал вид, что не услышал. Бережно поставил бутыль, пригубил вина, на миг закрыв глаза, будто желая острее ощутить вкус. Эрисорус почувствовал, что в горле пересохло.
– Четыре брата, сыновья одного отца и одной матери, четыре царевича, и каждому было предназначено стать правителем одного из прекрасных городов, и каждый был доволен своей участью. Кроме нее – их сестры.
Эрисорус вскинул на косула глаза. Сестры?
– Удивлены? Да, она вычеркнута из книг и официальных документов. Время не сохранило даже ее имени. Но – хвала богам! – ни к чему помнить имя той, что стала причиной кровопролитной войны. Попробуйте вино, ралу, оно прекрасно.
Эрисорус сделал короткий глоток. Вино было под стать бокалам – редкое, древнее, дорогое.
– Это была живая, умная, талантливая девочка. В игре и учебе она не отставала от братьев. Но ей города не досталось, ей суждено было выйти замуж за короля одного из мелких союзных государств.
– А девочка замуж не хотела? – От вина Эрисорусу только сильнее захотелось пить.
– Очевидно, нет.
– А хотела она…
– Власти, конечно. И Золотой город в придачу. С малых лет они с братьями во всем были соперниками, и, надо сказать, дерзкая царевна им не уступала.
– Она их получила?
– Нет, как вы знаете из истории. Великий Гиор, да хранит время его имя, победил и ее, и братьев, разрушив другие города и став единым правителем Альтиды.
– Что стало с девочкой?
– Ну, она была очень сильной. И талантливой. И, возможно, даже наделенной особой могущественной силой, хотя не могу сказать, какой именно. Она сбежала в Суэк, нашла там убежище в храме их бога Семипряха и скоро стала его жрицей.
– Суэк – суровое место.
– Сейчас да. И во многом благодаря их странной вере в единого бога, что держит в руках семь нитей нашего мира и управляет судьбами людей. Вы ведь торгуете с Суэком, должны знать.
Эрисорус сделал еще глоток, пожал плечами. Сказал:
– И с тех пор вас пугают любые царевны.
– Ну почему же любые? – улыбнулся змеиной улыбкой Ашица. – Когда у вашего деда, да хранит время его имя, родилась слепая дочь, все ее жалели и никто не боялся.
– И упекли в Рал-Тионский храм, подальше от дворца и родителей.
– И разрешили царской чете родить еще одного ребенка – вашего отца. А та слепая царевна была счастлива по-своему и прожила долгую достойную жизнь. Говорят, она была кроткой и милой. Но такие дерзкие девочки, как ваша дочь… – проговорил Ашица, вглядываясь поверх бокала в лицо царя.
И Эрисорус поспешно спрятал слово «старшая», запретив себе даже думать о Кассионе. Во дворце всерьез считали, что косул Первого совета Ашица умеет читать чужие мысли. И, помня об этом, Эрисорус поскорее спросил:
– Что вы намерены сделать с ней? – Его бокал жалобно звякнул о каменную столешницу. – Весь этот суд, вся эта…
– Суд приговорил ее к казни. Ей отрубят голову.
Эрисорус не шелохнулся. Холодный пот тек у него по спине. Хорошо, что Ашица не мог этого видеть. Он вспомнил Литу. Не во дворце, среди золота и в непривычных нарядах. Он вспомнил ее маленькую, лет пяти, в доме Вальтанаса. Как-то они гуляли по лесу втроем – он, Тесса и Лита, и он учил дочь отличать одни травы от других, и она так потешно коверкала их названия. Он вспомнил, что ее волосы – каштановые, с медной, как ралутовая кора, искрой, – собранные в узел на затылке, всегда казались ему слишком тяжелыми для ее тонкой шеи…
– Неужели это так необходимо? Она просто ребенок, который вырос в лесу среди взрослых и собак, она своих ровесников и не видела даже. Конечно, попав в город, она…
– Есть только один способ, – прервал его лихорадочные слова Ашица. – Способ, не противоречащий нашим законам. Это очень древний обычай, но формально он не отменен до сих пор.
Эрисорус стиснул бокал и уставился в глаза Ашице.
– У ралу ведь есть вечная?
Флон
Однажды утром Лите почудился совсем рядом голос отца. Он будто бы был там, за каменной стеной, в которой было проделано узкое окно под потолком. Она постаралась вслушаться, но отец говорил слишком тихо, и Лита не смогла разобрать слов.
Медленные зимние дни текли сквозь нее. Она то спала, то лежала, глядя в потолок, снова и снова прокручивая в голове суд, приговор, то лихорадочно начинала ходить по камере. Что это такое – умереть? Будет ли ей больно? Будет ли страшно там, на самой казни? Так же страшно, как сейчас, или еще страшнее? И тогда она падала на колени перед стеной с узким окном и начинала молиться всем богам, которых любила и почитала. Но среди молитвы вспоминала, как играла с их фигурками в детстве и как Диланта грозилась, что боги рассердятся, и молитва застывала на губах.
Отец пришел к ней вечером перед казнью.
– Папа!
Он похудел и стал будто выше ростом. Она заметила седину в его волосах. «Вот до чего я его довела!»
Царь Альтиды – это не Фиорт, стражники открыли ему решетку, разрешили обнять дочь, но не вышли, даже когда он их об этом попросил. Они будто не услышали его, все так же молча смотрели перед собой. Отец вздохнул. Лите было все равно. Она обняла отца за шею, уткнулась в грудь, хотела заплакать, но почему-то не смогла. От него пахло так знакомо! Травами, маслом лероки, ралинами… Зачем все это случилось с ними? Она хочет вернуть все назад, жить в лесном доме, с мамой, и ждать его редких визитов.
– Лита, – проговорил он, расцепляя ее руки и усаживая на узкий топчан. Сам сел рядом. – Завтра казнь.
Она помотала головой. Разве он пришел затем, чтобы сказать ей еще раз, что завтра она умрет?
– Но ты не бойся. Очень прошу тебя, я не могу никак тебя сейчас утешить, – он покосился на стражников у двери, – но ты постарайся быть храброй, ладно?
– Спаси меня, папа! – вырвалось у Литы, хотя она столько раз обещала себе быть гордой и не просить невозможного.
– Я сделал все, что мог. Я теперь в таком неоплатном долгу перед Ашицей, что мне страшно. Но завтра тебе все равно придется выйти к плахе. Первый совет сильнее меня.
– Я твоя дочь! – вскочила Лита, вырвала свою ладонь из его руки. – Меня завтра убьют! И ты ничего не сделаешь? Что ты за человек?
– Я человек долга, – устало ответил он.
– Значит, ты не мой отец! Тебя подменили! Мой отец – Травник! Он бы спас меня!
Эрисорус подскочил к ней, зажал ее рот рукой, проговорил в ухо:
– Молчи. Молчи, Лита, ради всех богов, молчи.
Он тут же отпустил ее и сказал уже строго:
– Ты знала правила – ты их нарушила. Когда нарушаешь правила, всегда следует наказание. Такова жизнь, Литари, и пора бы тебе это усвоить.
Вдруг прижал к себе, крепко, нежно, как раньше. Поцеловал в макушку.
– Я очень люблю тебя.
И сразу развернулся, ушел.
Потрясенная, Лита осталась стоять посреди камеры. Он просто ушел. Он обвинил ее во всем и ушел. Сбежал. Он не спас ее. Больше ей надеяться не на кого.
Лита стояла на высоком помосте у плахи. Перед ней раскинулась площадь, та самая, на которой проходил суд. Советник Таир шепнул ей, что ее брат Фиорт спешно уехал по каким-то важным делам, но просил его передать сестре свое прощальное слово.
– «Я сделаю все, как ты просила» – вот его слова, ралу, – сказал Таир и вздохнул. – Передавая их вам, я вынужден спросить, о чем идет речь.
– Понятия не имею, – ответила Лита и закусила губу: Фиорта не будет на казни, он повез Алоику и их сына в другие земли. Вот что это значит, дурацкий советник!
Лита оглядела площадь, притихшую толпу. Кто-то всхлипывал, кто-то молился. От площади уходила улица, она вела к морю и тоже была заполнена людьми. Лита вглядывалась в далекую синеву. Она не хотела смотреть на людей. Да, они жалели ее, они плакали и молились, но их так много, а стражников на помосте всего четверо. И палач. Люди могли бы ее спасти, вырвать из когтей Первого совета, но они только плакали и молились. Они будут смотреть, как ее убьют. Зачем они вообще пришли смотреть на это? Подул ветер, всколыхнул белоснежную тунику. Лита подставила ему разгоряченное лицо. Легкоступный бог Тимирер пришел ее утешить. Даже боги бессильны, только и могут, что утешать, чего же ждать от людей?
Вышел Ашица, зачитал приговор. Почему-то отца не было видно. Разве он не должен присутствовать на казни, этот мнимый царь? Заиграли флейты и харбы. Лита стояла, не опуская головы, смотрела на море. Лучше на него. Тогда не так страшно. На помост кто-то взошел, но она не повернула головы. Что-то читал Ашица – какая уже разница что? Пусть все скорее закончится. Краем глаза Лита увидела, что палач занес топор. Разве ее не надо поставить на колени, а голову положить на плаху? Лита резко повернулась и увидела, что в белом хитоне, с распущенными волосами перед плахой на коленях стоит Флон. И в этот миг палач опустил топор.