Все это время ему неизменно казалось, что туннель ведет вниз, слегка под уклон, воздух становится прохладнее, а сырость на стенах обильнее.
На ходу он, перебирая четки, молился, а затем принялся увязывать расстояние, пройденное за три полных круга, с подсчетом шагов и наконец пришел к заключению, что шагов отмахал десять тысяч триста семьдесят – эквивалент пяти полных кругов на четках с нечетным десятком. В общей сложности, с первоначальными пятью сотнями (а может, и тысячей), получалось…
Лодыжка вновь начала изрядно побаливать. Освежив повязку, как в прошлый раз, Шелк вновь похромал вдоль туннеля. Теснота и мрак с каждым неверным шагом угнетали все сильней и сильней.
Нередко его охватывало мучительное, практически неодолимое желание повернуть назад. Казалось, позволь он азоту остыть, возьмись за дверь вновь, дверь наверняка не устояла бы, поддалась без труда, и он уж давно вернулся бы в Лимну. Чистик рекомендовал там несколько заведений… как же они назывались? И как назывались те, что попадались на глаза в поисках Хузгадо?
Впрочем, нет, местные харчевни рекомендовал не Чистик, а кучер голомероса. Одно назвал очень приличным, но дорогим, и называлось оно «Ржавый фонарь». В кармане лежит ни много ни мало семь карточек: пять осталось от прощания с Дриаделью, а еще две – от тех трех, что пожертвовал ему Кровь на исходе фэалицы. «Фартовый ужин» с Чистиком обошелся последнему в восемнадцать долек. Тогда это казалось несуразно огромной суммой, но в сравнении с семью карточками – сущий пустяк. Роскошная трапеза в одной из лучших гостиниц Лимны, удобная постель, обильный завтрак поутру… всего-то карточка, и еще сдача останется! И как же глупо не повернуть назад, не вернуться туда, откуда до всех этих благ жизни рукой подать!
В памяти сами собой, одно за другим всплыли с полдюжины слов, вполне годящихся для отпирания двери, однако оставшихся неопробованными: выпусти, разъединись, расступись, раздвинься, исчезни, отверзнись, в конце концов…
Однако гораздо хуже оказалось смутное, безосновательное ощущение, будто он уже повернул назад и идет не на север, к Лимне, а снова шагает на юг, и в любую минуту, за любым изгибом, за любым поворотом увидит убитого талоса.
Талоса, павшего от его рук… но напоследок словно бы отправившего его в могилу. Талос мертв, а сам Шелк погребен глубоко под землей. Еще немного, и он встретится с Дриаделью, со старым патерой Щукой и с собственной матерью в соответствующих стадиях разложения, уляжется рядом с ними на полу коридора (за выбором места дело не станет: ведь разницы-то – никакой), и они расскажут ему о многом, обо всем, что надлежит знать сущему среди мертвых, совсем как патера Щука в день первого появления на Солнечной рассказывал об окрестных лавках, о жителях квартала, о необходимости покупать рубашки и репу у немногих торговцев, хоть с какой-нибудь регулярностью посещающих жертвоприношения, об известных лгунах и мошенниках, коих следует остерегаться…
Раз откуда-то издали донеслось хихиканье, безумный смех без единой нотки веселья, добродушия, да и вообще хоть чего-либо человеческого – смех демона, пожирающего в непроглядной тьме собственную плоть.
Казалось, так, усталый, мучимый страхами, шел он вперед добрую половину дня, если не больше, и вот под ногами захлюпало. Судя по мутным отражениям неярких светочей, ползавших по потолку, считать пустяковыми масштабы потопа не стоило: вода заливала пол коридора, на сколько хватало глаз. В нерешительности остановившись у кромки чистого, неподвижного водоема, Шелк вынужден был признать, что еще через лигу-другую туннель, которым он шел столь долгое время, вполне может оказаться затопленным доверху.
Опустившись на колени, глотнув воды, он обнаружил, что здорово измучен жаждой. Против попытки встать правая лодыжка запротестовала так горячо, что Шелк вместо этого сел, не в силах более скрывать от себя самого, насколько устал. Похоже, надо бы отдохнуть часок прямо здесь… Наверху, вне всяких сомнений, уже темно, а патера Росомаха (которому наверняка не терпится взяться за шпионаж всерьез), надо думать, давно уж гадает, куда он мог пропасть. Майтера Мрамор, видимо, тоже в недоумении, а вот Чистик с Синелью, скорее всего, отправились в город, оставив для него весточку на остановке голомеросов…
Разувшись, Шелк с невероятным, неожиданным наслаждением растер ступни и – наконец-то! – улегся отдыхать. Грубый, шероховатый, не суливший ни малейших удобств, пол коридора отчего-то показался ему удобней любой постели. Очевидно, он поступил весьма мудро, воспользовавшись сей возможностью вздремнуть на заднем сиденье пневмоглиссера Крови. Благодаря бодрости, приданной кратким отдыхом, он уж точно не упустит ни единого преимущества, ни единой выгоды, обусловленной их причудливыми отношениями!
– Чересчур быстро гнать не могу! – предупредил пилот. – В ту сторону – ни-ни!
Однако вскоре, в то время как скоростной глиссер несется навстречу жидким, текучим далям, мать подойдет поцеловать его перед сном, а ему так нравится встречать ее бодрствующим, отчетливо отвечать: «И тебе доброй ночи, мама», – перед тем, как она уйдет!
Ну нет, до ее появления он не уснет. Не уснет…
Изрядно хмельная, Синель, пошатываясь, вывалилась из дверей «На всех парусах», заметила Чистика и замахала ему рукой:
– Эй ты! Ты, малый! Я тебя вроде знаю?
Стоило Чистику улыбнуться и помахать ей в ответ, Синель пересекла улицу и подхватила его под локоть.
– Ты же у Орхидеи бывал. Точно бывал. Много раз, и по имени я тебя помню. Наверняка. Как оно там… счас, счас само вспомнится. Слышь-ка, ты, часом, на меня не в претензии, а?
Подыгрывать в подобных случаях Чистик выучился с малолетства.
– Не-е, что ты, какие претензии? Фартово сработала. Бокальчик тебе поставить? – предложил он, ткнув большим пальцем за спину, в сторону «На всех парусах». – Бьюсь об заклад, вон там найдется уютный, тихий уголок!
– О, малый, правда? – Повиснув на его руке, Синель двинулась следом, прижалась бедром к его бедру. – Как тебя звать? Меня – Синелью. Я ж и тебя знать должна вроде бы, только, вишь, голова… совсем не соображает… а мы ведь на озере, да?
Оглядевшись, Синель звучно высморкалась при помощи пальцев.
– Воды уйма… я в конце одной из этих вот улиц видела… только, знаешь, друг, мне ж надо до ужина к Орхидее вернуться, а там и в большой зал пора. Не свезет – она, чего доброго, велит Окуню меня за порог вышибить.
Чистик искоса взглянул ей в глаза.
– Вот слово-лилия, Дойки? – спросил он, переступая порог «На всех парусах». – Ты ничего не помнишь?
Синель, уныло кивнув, плюхнулась за ближайший столик. Огненные кудряшки ее тряслись мелкой дрожью.
– Ага… и колотит ишь как… совсем развезло. У тебя нюхнуть нет?
Чистик отрицательно покачал головой.
– Всего понюшка, и целая ночь задаром, а?
– Да дал бы, если б была, но нету же, – ответил Чистик.
К их столику, сдвинув брови, подошла буфетчица.
– Веди-ка ее еще куда-нибудь.
– «Красный ярлык» и воды, – распорядилась Синель. – И не смешивать.
Буфетчица выразительно покачала головой:
– Я и так налила тебе больше, чем следовало.
– А я все деньги тебе отдала!
Чистик выложил на стол карточку.
– Открой-ка мне счет, дорогуша. Зовут меня Чистиком.
Хмурая гримаса исчезла с лица буфетчицы, словно по волшебству.
– Слушаюсь, сударь.
– Мне принеси пива. Лучшего. Ей – ничего.
Синель протестующе подняла брови.
– Я тебе где обещал бокальчик? На улице, так? А сейчас мы на улице? Нет.
Махнув рукой, Чистик отослал буфетчицу.
– Вот как тебя звать! – торжествующе воскликнула Синель. – Чистик! Говорила же, вспомню!
Чистик склонился к ней:
– Патера где?
Синель утерла запястьем нос.
– Патера Шелк. Ты уехала сюда с ним. Куда его подевала?
– А-а, да… да. Помню такого. Он заходил к Орхидее, когда… когда… Чистик, мне нюхнуть надо. Страсть как надо. Деньги у тебя есть. Ну, пожалуйста, а?
– Потерпишь минутку, может, и угощу. Мне еще пиво не принесли. А пока слушай меня внимательно. Ты здесь сидела какое-то время. Лакала «Красный ярлык». Верно?
Синель кивнула:
– Мне стало так…
Чистик до боли стиснул ее ладонь.
– Брось на жалость давить. До этого ты где была?
Синель тихонько икнула:
– Я все расскажу, всю правду. Только толку в ней никакого. Бред один. Если расскажу, понюшку мне раздобудешь?
Чистик сощурился:
– Говори живей. Послушаю, тогда и посмотрим.
Буфетчица поставила перед ним запотевший бокал темного пива.
– Лучшее. Самое холодное. Еще что-нибудь, сударь?
Чистик в нетерпении мотнул головой.
– Поднялась я, лохмать его, жуть как поздно, – заговорила Синель, – потому что с вечера гостей было валом, понимаешь? Просто на редкость. Только ты, Ухорез, не пришел. Вот видишь, теперь я тебя точно вспомнила. Жаль, тебя вчера не было…
– Знаю, – зарычал Чистик, вновь больно стиснув ее ладонь. – Сам знаю, что вчера туда не заходил. Дело говори!
– А еще надо было одеться, потому как нынче же похороны. Орхидея велела всем быть. Вдобавок я и тому долговязому авгуру обещала прийти… – Запнувшись, Синель снова икнула. – Как его звать, Ухорез?
– Шелк, – напомнил Чистик.
– Ага, верно. Шелк. Достала я из сундука лучшее черное платье – вот это, видишь? Оделась, в порядок себя привела. Из наших уйма вместе идти собирались, только меня не дождались, ушли уже. Пришлось их одной догонять. Можно мне чуточку, Ухорез? Всего глоточек, а? Пожалуйста.
– Ладно уж.
Чистик придвинул к ней через стол запотевший бокал, и Синель, отхлебнув пива, утерла губы запястьем.
– Вообще-то одно с другим лучше бы не мешать, а?
– Я осторожно…
Хмыкнув, Чистик забрал у нее бокал.
– Так. Ты отправилась на похороны Дриадели. Дальше что?
– Да, точно. Только прежде нюхнула как следует. Все, что оставалось, – раз, и нету. А как бы сейчас пригодилось…