Чистик глотнул пива.
– Ну, значит, пришла я в тот мантейон, а Орхидея с остальными уже там. Уже начали, но я нашла себе место, села, а потом… а потом…
– Что потом? – поторопил ее Чистик.
– Поднимаюсь, гляжу – все уже разошлись. А я только в Окно смотрела, понимаешь? Смотрю, а там просто Окно, и вокруг ни души, кроме парочки тех старых дамочек, а больше никого… никого… ничего…
Всхлипнув, Синель неудержимо расплакалась; широкие, плоские скулы ее заблестели от горячих слез. Чистик, пошарив в кармане, сунул ей не слишком чистый носовой платок.
– Спасибо, – пробормотала Синель, утирая глаза. – Я так перепугалась… и до сих пор боюсь. Ты небось думаешь, будто тебя боюсь, но знаешь, как здорово, когда рядом хоть кто-то есть… когда выговориться можно… хотя откуда тебе знать?
Чистик озадаченно почесал в затылке.
– Так вот, вышла я наружу, понимаешь? Гляжу, вокруг вовсе не город, не Солнечная улица и не одна из других, а те края, куда я маленькой бегала за жерухой, и нет со мной никого. Нашла то заведение, с зонтиками, а под зонтиками – столики, выпила то ли три, то ли четыре порции, и тут прилетает эта громадная черная птица, прыгает вокруг, тараторит что-то, почти как человек. Я в нее стопочкой швырнула, и меня выставили.
Чистик поднялся на ноги.
– Ты в птицу стопкой попала? Э-э, лохмать твою, нет, конечно. Идем. Показывай, где тут это заведение с зонтиками.
Путь к киновии преграждал крутой склон, поросший кустарником. Карабкаясь вниз, Шелк расцарапал лицо и ладони, изорвал одежду о шипы и острые обломки ветвей и, наконец, переступил порог. Майтера Мята, изрядно хворая, лежала в постели, и Шелк ненадолго обрадовался этому, совсем позабыв, что из мужчин в киновию вправе войти только авгур и лишь затем, чтоб даровать одной из ее обитательниц прощение богов. Снова и снова бормотал он их имена в уверенности, что и на сей раз о ком-то да позабыл, пока в киновию следом за ним не явился невысокий, пухлый аколуф (вроде бы соученик, однако по схоле Шелк его не запомнил) с известием: всем им-де нужно нанести визит Прелату, живущему на той же улице и также всерьез расхворавшемуся. Майтера Мята немедля поднялась с постели и объявила, что тоже пойдет к Прелату, однако под ее розовым пеньюаром не оказалось совсем никакой одежды – лишь металл тела, глянцевито поблескивавший сквозь тонкую ткань. Кроме того, пеньюар насквозь пропитался приторным ароматом масла из синей стеклянной лампадки, и Шелк велел сибилле одеться как подобает, прежде чем куда-либо идти.
На этом они с невысоким, пухлым аколуфом покинули киновию. Снаружи лил дождь – обильный холодный ливень, под которым Шелк тут же промерз до костей. На улице ждал паланкин с шестеркой носильщиков, и оба они заспорили, гадая, кому он может принадлежать, хотя Шелк был уверен, что хозяйка его – майтера Мрамор. Носильщики оказались сплошь стариками, один – слепцом; ветхий, выцветший, весь в прорехах, полог промок под дождем насквозь. Постыдившись требовать от стариков нести их, Шелк с аколуфом двинулись вдоль улицы к огромной белой постройке без стен, под крышей из тонких белых пластин, поставленных на ребро в ладони одна от другой, великое множество белой мебели внутри едва оставляло место, чтобы войти. Выбрав себе по креслу, Шелк с аколуфом уселись ждать.
Вышедший к ним Прелат оказался Мукор, безумной дочерью Крови. Сидя с ней под дождем, неудержимо дрожа, они начали обсуждать дела схолы: Мукор завела разговор о некоем затруднении, коего не могла разрешить сама, а обвиняла в нем Шелка…
Промерзший, окоченевший, Шелк сел, скрестил руки, сунув озябшие пальцы под мышки.
– Впереди будет суше, – заверила его Мукор. – Встретимся там, где спят био.
Прозрачная, словно вода, она сидела поверх водной глади, скрестив под собою ноги. Шелк раскрыл было рот, чтоб попросить ее вывести его из подземелий, однако при первых же звуках его голоса Мукор исчезла вместе с остатками сна, оставив на воде лишь отблески ряби, зеленоватой, словно болотная слизь. Если неподвижная чистая вода и отступила, пока он спал, перемены Шелк не заметил. Сняв чулки, он связал шнурками ботинки, повесил их на шею, повязку запихал в карман риз, полы риз затянул узлом вокруг пояса, а штанины брюк закатал до отказа вверх, уверяя себя самого, что ходьба вмиг поможет согреться, что, войдя в воду и продолжив путь, он непременно взбодрится.
Вода, как он и опасался, оказалась жутко холодной, но неглубокой. Казалось бы, сам холод леденящей кожу влаги должен поумерить боль в сломанной лодыжке, но всякий раз, стоило наступить на поврежденную ногу, кость отзывалась болью, будто пронзенная тонкой стальной иглой.
Негромкий плеск на каждом шагу пробуждал к жизни новые и новые светочи, освещавшие коридор далеко впереди, но, увы, весь он, куда ни достигал свет, был затоплен. Повредит ли вода повязке, Шелк точно не знал, но на самом деле не слишком-то в это верил: люди, которым хватило смекалки смастерить такое устройство, наверняка сумели защитить его от случайного намокания. Однако повязка принадлежала не ему, а Журавлю, и Шелк, пусть даже готовясь ради спасения мантейона обобрать Журавля до нитки, не желал рисковать исправностью его повязки только затем, чтоб уберечься от пустяковой боли.
Пройдя какое-то расстояние, он вдруг сообразил, что вполне может немного согреться, освежив повязку и снова спрятав ее в карман, и для пробы несколько раз хлестнул ею по стене коридора. Результат оказался в высшей степени удовлетворительным.
Слегка воспрянувший духом, Шелк с тоской вспомнил одолженную Кровью трость, украшенную головой львицы: оставшись при нем, она неплохо помогла бы разгрузить поврежденную лодыжку. Полдня (ну, может, чуточку больше) тому назад он был готов выбросить ее в озеро, объявив сей акт презрения жертвоприношением Сцилле, но Орев испугался его порыва и оказался прав: богиня, дав трости бой, одержала победу (над нею, а следовательно, и над сестрой, Сфингой), стоило только внести трость под купол ее святилища.
Очередной шаг распугал стаю фосфорически мерцающих водяных червей, в страхе бросившихся врассыпную, сверкнув под водой бледными серебристо-желтыми искорками. Вода здесь сделалась глубже, серые крылокаменные стены потемнели от сырости.
С другой стороны, павший от его рук талос также заявил, что служит Сцилле, но сия похвальба, весьма вероятно, означала всего лишь службу Вирону, священному граду Сциллы, каковому, кстати заметить, служил и сам Шелк, надеявшийся положить конец махинациям Журавля. По здравом же рассуждении, талос, несомненно, состоял на службе у Аюнтамьенто. В конце концов, святилище воздвиг не кто иной, как советник Лемур, а следовательно, в помещении под ним комиссаров и судей почти наверняка принимали советники… при том, что время от времени они непременно наведывались и в Хузгадо (не в местный – в настоящий, виронский). Не так давно Шелк сам видел портрет советника Лори, обращающегося к толпе горожан с балкона виронского Хузгадо…
Вдобавок и талос сказал, что ему пришлось вернуться к Потто!
Остановившись, Шелк поджал поврежденную ногу и, с некоторым трудом удерживая равновесие на здоровой, снова хлестнул повязкой о стену коридора.
Однако ж, если талос служил Аюнтамьенто (и, таким образом, с некоторой, вполне позволительной натяжкой, Сцилле), что он делал на вилле Крови? По словам Мукор, талос не только стерег территорию виллы за плату, но и мог быть подкуплен!
На этот раз Шелк обернул разогревшейся повязкой грудь под рубашкой и обнаружил, что повязка не сдавливает ребер настолько, чтоб затруднить дыхание, но тут…
Поначалу ему показалось, что вспышки боли в лодыжке каким-то неведомым образом отдаются в ушах. Однако вскоре рев набрал силу, а далеко-далеко впереди в темноте коридора забрезжила искорка света. Рассудив, что бежать, даже будь он способен бежать, некуда, а спрятаться негде, Шелк как можно плотнее прижался спиной к стене и стиснул в ладони азот Гиацинт.
Светлая точка обернулась слепящим огнем. Машина мчалась прямо к Шелку, склонив вниз голову, словно разъяренный пес. С ревом пронесшись мимо, она с ног до головы обдала Шелка ледяными брызгами и исчезла в той стороне, откуда он пришел.
Шелк с громким плеском поспешил вперед. Вода поднималась все выше и выше. По счастью, в тот самый миг, как из-за спины снова донесся рев и лязг металла, на глаза ему попался боковой коридор, довольно круто уходящий вверх.
Еще сотня широких, на редкость болезненных шагов, и вода осталась позади, однако Шелк осмелился сесть, перевязать ногу, надеть чулки и обуться не раньше, чем оставленный им коридор полностью скрылся из виду. Услышав за спиной шум – очевидно, рев той же самой машины, вновь мчащейся тем же коридором, он в страхе замер, прислушался, не сомневаясь, что машина непременно свернет за ним следом… однако машина промчалась мимо, и вскоре шум стих вдалеке.
Похоже, удача повернулась к нему лицом – или, скорее, кто-то из милосердных богов (быть может, Сцилла, простившая и трость сестры, принесенную в ее святилище, и предложение принести ей жертву, забросив трость в озеро?) решил явить ему благосклонность. Ведущий кверху, коридор не может тянуться чересчур далеко: под таким углом он наверняка вскоре достигнет поверхности, причем, вне всяких сомнений, где-либо неподалеку от Лимны, если не в самой деревушке. Мало этого, пролегает он выше уровня воды и, скорее всего, ниже уже не опустится…
Сунув азот за брючной пояс, Шелк раскатал засученные штанины и развязал полы риз.
Шагов он более не считал, но, пройдя еще немного, учуял явственный, щекочущий ноздри запах дровяного дыма. Нет, разумеется, к жертвоприношению, к благоуханию горящего кедра пополам с едкой вонью паленой шерсти, жира и мяса, этот запах не имел – не мог иметь – никакого касательства, однако…
Шелк вновь потянул носом воздух. Да, сходство просто-таки сверхъестественное. Настолько, что… неужели здесь, в этих древних туннелях, вправду вершатся обряды жертвоприношения?