На сей раз ответа не последовало вовсе.
Шелк бросил взгляд вправо, влево, оглядел вогнутое стекло от края до края. Сколько крохотных огоньков! Одни красны, другие желты, словно топаз, третьи мерцают темно-лиловым, многие чисты, светлы, подобно алмазам… а вон те невесомые облачка искорок, несомненно, целые города! Мрачная равнина, испещренная ямами, будто щеки перенесшего оспу ребенка, казалась куда бесплоднее голых скал Паломничьего Пути: нигде ни деревца, ни цветка, ни тонкой былинки, ни пятнышка мха, пробивающегося из-под камня…
Так, глядя вниз, в искристую мглу под ногами, Шелк простоял до тех пор, пока Мамелхва, остановившись на одной из скоб над его головой, не коснулась его макушки, дабы привлечь внимание. Вздрогнув от неожиданности, Шелк обернулся, поднял взгляд, но тут же отвел глаза, донельзя смущенный видом ее обнаженных чресл.
– Что ты нашел? Дай мне. Я отыскала, куда ее поместить.
– Минутку. Сейчас, – отвечал Шелк, но, попытавшись подняться к ней, обнаружил, что его руки окоченели от холода. – Ты ведь о карточке, если не ошибаюсь?
Мамелхва не ответила ни слова.
Помещения наверху оказались изрядно тесными, однако самое просторное, уставленное бесчисленными диванами, превосходило высотой даже главную башню Великого Мантейона, обращенного фасадом к дворцу Пролокутора на Палатине. В комнате над этим невероятно высоким, цилиндрической формы залом Шелк поскользнулся на небольшом белесом комке какой-то гнили и понял, откуда исходит всепроникающая вонь тления. Взглянув под ноги, он обнаружил еще около дюжины таких же комков мертвой плоти, в беспорядке разбросанных по полу, и спросил у Мамелхвы, что это.
– Люди, – нагнувшись и осмотрев один из комков, отвечала она.
Присев на корточки, Шелк пригляделся к другому и тут же узнал крупчатую черную пыль, в которой он лежал: очевидно, блестящий металлом шкаф, некогда служивший хранилищем тысяч, а то и десятков тысяч таких же, подобно залу, где среди множества прочих био спала стоя Мамелхва, был опечатан печатью Паса, а после некто, нарушив печать, с беспощадной беспечностью расшвырял эмбрионы по комнате. Помнится, в схоле учили почитать святотатством даже обычное упоминание любого из божественных имен… и если это правда, как отнестись к подобному?
Содрогнувшись, Шелк поспешил за Мамелхвой.
В комнатушке столь крохотной, что теснота совершенно не позволяла избегать взаимных прикосновений, Мамелхва указала ему на стойку со множеством торчащих наружу проводов.
– Вот где ей место. Ты монтажу не обучен… позволь мне.
Охваченный любопытством, до глубины души потрясенный вопиюще кощунственным разграблением сокровищ Паса, Шелк послушно полез в карман. Подсоединив к поданной им карточке три зажима, Мамелхва бросила взгляд на стекло под потолком.
– Не тот тип, – подытожила она и, нагнувшись, вставила карточку в стойку на высоте лодыжки. – Покажи остальные.
Шелк выгреб из кармана все карточки до единой, и Мамелхва испытала каждую в точности как первую – без спешки, порой словно бы сомневаясь в очередном решении, но всякий раз принимая верное: изуродованное серое лицо в стекле на глазах обретало форму.
– Время пришло? – осведомилось оно. – Время пришло?
Шелк отрицательно покачал головой, но серое лицо не унималось.
– Время пришло?
– Еще карточки есть? – спросила Мамелхва. – Если есть, давай сюда.
– Увы, больше у меня нет. Семь оставалось от прощания с Дриаделью, две – от пожертвования Крови, еще одну я нашел у тебя на глазах, и все их отдал тебе для починки этого несчастного смотрителя. В жизни бы не подумал, что деньги…
– Нужно найти еще, – оборвала его Мамелхва.
– Это уж точно, – кивнув, согласился Шелк, – иначе мантейон не спасти. Нужно еще, причем куда больше десятка. Однако, если забрать эти десять карточек назад, смотритель снова станет таким же, каким мы его здесь обнаружили.
Донельзя усталый, он прислонился плечом к стене (с удовольствием сел бы, да места для этого в комнатке не нашлось).
– Ты не голоден? Пища здесь, на борту, имеется.
– Мне нужно вернуться назад, вниз, – ответил Шелк, безжалостно подавив прилив удовольствия, порожденного ее заботой. – Вернуться, взглянуть на все это снова. Смотритель… скажи, это вправду своего рода лодка?
– Не такая, как «Останец». Много меньше.
– Как бы там ни было, ее смотритель оказался прав. Из носа я увидел то самое, что мне надлежало увидеть. Однако ты тоже права. Вначале нужно поесть. Я ведь не ел с самого… с самого утра того дня, когда мы отправились к озеру, а было это, надо думать, вчера. И съел я всего половинку груши, причем в страшной спешке, опаздывая к утренним молитвам. Неудивительно, что настолько устал…
Тарелочки, укутанные дымчато-матовой пленкой, поедаемые Мамелхвой с явным удовольствием, становились так горячи, что едва не обжигали пальцы, стоило только освободить их от пленки, а изготовлены оказались из твердого, хрустящего на зубах печенья. До сих пор дрожащие, радующиеся теплу, оба глотали тарелочки заодно с содержимым, сидя бок о бок на одном из множества диванов, а смотритель все это время без умолку спрашивал: «Время пришло? Время пришло?» – пока Шелк не перестал обращать на него внимание. Мамелхва одарила его неким витым темно-зеленым овощем, по вкусу напомнившим серого гуся, принесенного им в дар всем богам по случаю назначения в мантейон на Солнечной улице, а Шелк отдал ей небольшое золотисто-коричневое пирожное, хотя Мамелхва, кажется, сочла, что это чересчур.
– Ну а теперь я снова спущусь туда, в нос, – объявил Шелк. – Я ведь могу никогда больше сюда не вернуться и жить дальше не смогу, если не докажу себе раз и навсегда, что действительно видел… э-э… то, что видел!
– Брюхо Круговорота?
– Да, – согласно кивнул Шелк, – если тебе угодно его так называть, и все, что открывается за этим брюхом. А ты отдохни пока здесь, а не хочешь меня дожидаться – ступай, не жди. Ризы оставь себе, только пенал, если уйдешь без меня, положи сюда, на диван. Он в кармане.
От трапезы еще оставалось немного еды и несколько хрустящих тарелочек, однако Шелк обнаружил, что не хочет ни того ни другого. Поднявшись, он отряхнул от крошек перемазанную пеплом рубашку.
– Когда я вернусь, нам – либо мне одному, если ты не захочешь пойти со мной, – придется вернуться в подземные коридоры, чтоб отыскать азот, оставленный мною там при встрече с солдатами. Предупреждаю заранее: идти туда очень опасно. Там обитают ужасные звери.
– Если у тебя нет больше карточек, возможно, я сумею починить еще что-нибудь, – отозвалась Мамелхва.
Шелк повернулся к выходу, однако Мамелхва продолжила:
– Это ведь моя обязанность… или, по крайней мере, часть моих обязанностей.
Внизу Шелка ждала та же самая лестница и те же крохотные, невообразимо далекие искорки света… хотя нет, нет: те же, да не совсем.
«Все-таки эта инокруговоротная лодка – вправду святилище, – улыбаясь собственным мыслям, решил Шелк. – Вернее сказать, дверь в святилище много больше, просторнее целого круговорота, святилище божества, превосходящего величием самого Всевеликого Паса».
В пузыре у подножия лестницы имелось четыре диванчика. За трапезою с Мамелхвой Шелк обратил внимание на толстые тканые ремни, свисавшие с дивана, на котором они сидели, и к этим диванчикам крепились точно такие же. При виде них Шелк вновь вспомнил о невольниках и об охотниках за рабами, по слухам, крейсирующих вдоль рек, впадающих в озеро Лимна.
Рассудив, что ремни достаточно крепкие, чтоб удержать раба, удержат и его, Шелк присел на край спинки ближайшего диванчика, застегнул пряжки верхнего из ремней так, чтобы встать на него во весь рост практически в самом центре пузыря, ухватившись за нижнюю скобу лестницы.
Стоило ему снова взглянуть за стекло, снаружи произошло нечто совершенно новое. Оставленная без присмотра, голая каменная равнина посветлела, покрылась траурно-черными полосами, а вытянув шею так, чтоб посмотреть назад, Шелк разглядел вдали, у самого края равнины, тоненький серп ослепительно-яркого света. Казалось, в этот миг Иносущий схватил весь круговорот, словно человек – палку, стиснул его в ладони немыслимой, исполинской величины, такой громадной, что на виду один только ноготь.
Охваченный ужасом, Шелк бросился наверх.
XIНекоторые итоги
– Чистик? Неужто ты меня позабыл?
А он-то, шагая обратно в Лимну, думал, будто на продуваемом всеми ветрами Паломничьем Пути кроме него – ни души! Дважды Чистик останавливался передохнуть, посидеть на белых валунах, поглядеть на небесные земли. К ночной стороне в одиночестве, под открытым небом, ему было не привыкать, и порой, когда находилось время, он с удовольствием глазел ввысь, любуясь серебристыми нитями рек, воды которых ему никогда не попробовать, мысленно бродя по бессчетным неведомым городам, где добыча (так уж ему нравилось воображать) намного богаче… Несмотря на упрямство Синели, ему не верилось, что она вправду останется в святилище Сциллы до самого утра, но чтоб ей удалось догнать его – такого Чистику даже в голову бы не пришло. Вспомнить только, какой она доверху добралась: все ноги стерла, из сил выбилась, лицо блестит от испарины, взмокшие малиновые кудряшки висят сосульками, соблазнительные формы поникли, увяли, точно букет на могиле… однако голос, раздавшийся за спиной, принадлежал ей, это вернее верного.
– Синель! – окликнул ее Чистик. – Синель, это ты?
– Нет.
Чистик, нимало не смутившись, поднялся на ноги.
– Синель! – заорал он.
Составлявшие ее имя слоги запрыгали, заскакали среди голых скал гулким эхом.
– Учти, Синель, я тебя ждать не буду!
– Тогда я подожду тебя у следующего камня!
На этот раз ее голос прозвучал гораздо ближе.
Негромкий глухой перестук вполне мог предвещать начало дождя, однако, вновь задрав голову, Чистик не обнаружил в небе ни облачка. Между тем шум – топот подошв бегущего сзади по Паломничьему Пути – становился все громче и громче. Еще минуту назад следовавший вдоль русел неведомых рек, взгляд Чистика точно таким же образом скользнул вдоль извилистой тропы, змейкой вьющейся среди бесплодных каменных выступов.