Умолкнув, Шелк углубился в воспоминания.
– Ладно. Давай лучше к богу вернемся. Голос его ты слышал?
– Голоса, – уточнил Шелк. – По голосу на каждое ухо, почти все это время… Один – удивительно мужественный, мужской, не делано басовитый, но исполненный мощи, словно голос могучей скалы. Другой был женским, мягким, воркующим… и тем не менее оба голоса принадлежали ему. По окончании просветления я много, много лучше, чем прежде, понял, отчего живописцы изображают Паса двуглавым, хотя, по-моему, у Иносущего гораздо больше голосов. Порой я слышал где-то на заднем плане и их, но, увы, разобрать ничего не сумел. Казалось, за спиной ждет чего-то многочисленная толпа, а ее вожаки шепчут мне на ухо, только толпа вся эта на самом деле одна особа, а именно – Иносущий. Не желаешь ли по сему поводу высказаться?
Журавль отрицательно покачал головой:
– Когда оба голоса говорили одновременно, ты понимал сказанное?
– О да! Пусть даже речь чаще всего шла о вещах совершенно разных. Труднее всего мне… конечно, трудностей тут предостаточно, и эта – отнюдь не единственная, но все-таки… труднее всего мне свыкнуться с тем, что произошло все в один-единственный миг. Кажется, позже я говорил кому-то, что просветление словно бы продолжалось не одну сотню лет, но в действительности оно не заняло времени вовсе. Вообще. Как будто произошло не во времени, а где-то еще, в токе чего-то иного, обычно недоступного моему восприятию. Изложено, разумеется, из рук вон скверно, но, может статься, мысль мою ты понимаешь.
Журавль молча кивнул.
– Один из мальчишек – Бивень, наш лучший игрок, – потянулся к мячу, почти коснулся его, и тут началось… вневременье. Как будто Иносущий всю мою жизнь стоял у меня за спиной, но до поры молчал. Молчал, а едва появилась надобность, показал мне, кто он и как относится ко всему им сотворенному. А после – как относится ко мне и чего от меня хочет. И предупредил, чтобы я не ждал его помощи…
Устало вздохнув, Шелк умолк и прижал руку ко лбу.
– Не слишком-то любезно с его стороны, – хмыкнул Журавль.
– По-моему, дело тут не в любезности, – неторопливо, задумчиво проговорил Шелк. – Дело в логике. Если я и сделался его посланцем, как он просил… Кстати, он ведь ничего от меня не потребовал. Это следует подчеркнуть особо. Однако если я его посланец, значит, это он, он бережет от разорения наш мантейон – уже тем самым, что поручил сие мне. Бережет мантейон моими руками. Я и есть ниспосланная им помощь, понимаешь? Ну а спасать спасителя – все равно что отмывать дочиста кусок мыла или покупать у торговцев сливы, дабы развесить их на собственном сливовом дереве. Разумеется, я ответил, что постараюсь. Что постараюсь исполнить все, чего он от меня ни захочет.
– И без оглядки ринулся спасать тот заштатный мантейон на Солнечной улице? С домишком, где живешь сам, и со всем остальным?
– Да, – кивнул Шелк, немедля пожалев о сем поступке. – Только не обязательно нынешние строения. Если их удастся заменить новыми, попросторнее – наш коадъютор, патера Ремора, позапрошлым вечером намекал на нечто подобное, – выйдет даже лучше. Вот тебе и ответ на вопрос. Теперь ты знаешь, на кого я работаю. По чьему поручению шпионю, если угодно: ведь тебя я выслеживал.
– По поручению второстепенного божка, именуемого Иносущим…
– Да. Совершенно верно. Мы собирались… точнее, я собирался в следующий раз, когда ты снова придешь осматривать сломанную лодыжку, сообщить тебе, что знаю о твоих шпионских делах. Что разговаривал с людьми, поставлявшими тебе сведения, не понимая истинных твоих целей, носивших записки от тебя и к тебе, и обнаружил во всем этом определенную закономерность… кстати, сейчас она видится мне гораздо отчетливее, но разглядел я ее много раньше.
Журавль, улыбнувшись, в притворном унынии покачал головой:
– К несчастью, ее обнаружил и советник Лемур.
– Однако я понял и кое-что еще, – продолжал Шелк. – К примеру, отчего ты живешь у Крови и отчего я столкнулся с талосом Крови здесь, под землей.
– Мы вовсе не под землей, – рассеянно поправил его Журавль. – Ты разве не слышал, как я говорил, что всюду вокруг вода? Мы в озере, на борту затонувшего корабля. Или, если быть чуточку более точным, на борту корабля, устроенного так, чтоб погружаться в глубины и всплывать на поверхность по распоряжению капитана. Чтоб, если тебе по силам в это поверить, плавать под водой словно рыба. Здесь-то и расположена тайная столица Вирона. Сумев сообщить об этом на родину, вышестоящим, я сделался бы богачом… а заодно и героем.
Шелк, соскользнув с койки, подошел к стальной двери. Дверь, как он и ожидал, оказалась заперта на замок, и ни застекленного оконца, ни глазка, сквозь который можно выглянуть в коридор, в ней не имелось.
– А вымыться, хотя бы частично, здесь можно? – спросил он, внезапно почуяв, как от него несет, и осознав, что одежда его изрядно измазана пеплом.
Журавль вновь отрицательно покачал головой.
– Ночной горшок вон там, под койкой. Пользуйся, если нужно.
– Нет, он мне пока ни к чему.
– Тогда объясни, какая тебе забота, шпион я или не шпион, если ты не собирался выдать меня Аюнтамьенто?
– А я как раз собирался, если ты не поможешь спасти от Крови наш мантейон, – без околичностей отвечал Шелк. – А если поможешь, позволил бы тебе втайне покинуть город.
Усевшись в углу, как можно дальше от койки, он обнаружил, что Журавль нисколько не преувеличил: стальной пол вправду жуть как жесток и холоден.
– Но если нет, – продолжал он, – я замышлял… накатить на тебя лягвам. Так выразился бы любой из жителей нашего квартала, а я ведь тружусь не только ради Иносущего, в безграничной своей заботе о них стремящегося спасти наш мантейон, но и ради них.
Вздохнув, Шелк сбросил ботинки.
– Под «лягвами» они имеют в виду штурмовиков из городской стражи. Говорят, в зеленых форменных мундирах стражники – вылитые лягушки.
– Это я сам знаю. Но в подземелья-то ты зачем полез? Оттого, что я о них кое-кого расспрашивал?
– Правду сказать, нет, – признался Шелк, стаскивая чулки. – Лезть под землю я вовсе не собирался, хотя слышал о подземельях разное – будто там собираются круги черных механиков и так далее и тому подобное, но в схоле нам объясняли, сколь вздорны все эти россказни. Благодаря тебе и вот этой повязке я смог дойти до святилища Сциллы над озером, а пошел туда, поскольку его посещал комиссар Симулида, а особа, сообщившая мне об этом, говорила, что тебя весьма заинтересовал сей факт.
– Синель…
– Вовсе нет, – возразил Шелк и, помня, чем это кончится, но всем сердцем желая придать возражению как можно больше убедительности, решительно покачал головой.
– Да ладно, чего уж там. Пустяки это все. Я, кстати, послушал снаружи, как ты ее исповедуешь, только расслышал не так уж много. Жаль, этого не слыхал.
– То, чего не говорилось, услышать нельзя никак. Синель ведь каялась в собственных прегрешениях, а не в твоих.
С этими словами Шелк размотал повязку.
– Ну, будь по-твоему. А в туннелях талос Крови изловил и сдал тебя Потто?
– Нет, дело повернулось далеко не так просто, – не без колебаний ответил Шелк. – Наверное, признаваться в этом не слишком разумно, но если советник Потто велел кому-нибудь подслушивать нашу беседу – оно и к лучшему, ибо мне очень хочется очистить совесть от сего греха. Талоса Крови я убил. Вынужден был убить ради спасения собственной жизни, однако убийство претило мне в тот момент и сейчас претит в точно такой же мере.
– Убил… тем самым…
– Да, – кивнул Шелк. – Азотом, волею случая оказавшимся под рукой. Позже у меня его отняли.
– Так-так, понятно. Наверное, эту тему нам лучше закрыть.
– Тогда давай поговорим вот о чем, – предложил Шелк, встряхнув размотанной повязкой. – Ты крайне великодушно одолжил ее мне, а я отплатил за добро чернейшей неблагодарностью. Причина тебе известна – все те же надежды исполнить наказ Иносущего, оправдать его веру в меня, за двадцать три года жизни не оказавшего ему даже самых пустячных почестей. Но, как бы там ни было, держать ее при себе дальше я не могу и рад представившемуся случаю вернуть одолженное по принадлежности.
– Нет, я ее не приму. Остыла? Наверняка да. Хочешь, помогу с перезарядкой?
– Возьми, доктор, очень тебя прошу. Я ведь всерьез собирался вымогать у тебя деньги – немалые деньги, необходимые для спасения мантейона, и не заслуживаю твоей доброты.
– О доброте речи нет и быть не может, – объявил Журавль, подняв ноги на койку и скрестив их под собой. – Ты отнюдь не моя креатура, как бы мне ни хотелось приписать твое появление себе. Ты же – именно то, что нам требуется, знамя для виронской бедноты, а город, расколотый надвое, слишком слаб, чтоб помышлять о нападениях на соседей. Поэтому брось упрямиться, подзаряди эту штуку и перевяжи ногу заново.
– Я вовсе не собирался ослаблять Вирон, – возразил Шелк. – Подобного мне не поручено.
– А ты ни в чем и не виноват. Позиции города подорвал Аюнтамьенто, устроив покушение на кальда и захватив власть вопреки вашей Хартии и воле горожан… хотя после того, как Лемур вытрясет из тебя все возможное, твоей жизни это не спасет. Прикончит он тебя. Прикончит со мной заодно.
Шелк с грустью кивнул:
– Да, советник Потто тоже говорил нечто в том же роде. Но я надеялся и до сих пор надеюсь, что это всего лишь запугивание. Что он лишь грозится, однако, подобно Крови, даже не думает меня убивать.
– Сейчас дела обстоят совершенно иначе. О том, что ты отправился к Крови, вполне могла знать куча народу. А если тебя изловил и затащил в подземелья его талос, о том, что ты попал в руки Аюнтамьенто, скорее всего, не знает никто. Даже тот самый талос: ты ведь сам говоришь, что убил его.
– Действительно… никто, кроме Мамелхвы, схваченной вместе со мной.
– Мало этого, – продолжил Журавль, – твоя смерть изрядно расшатает позиции Крови, а позиции Лемура с остальными, наоборот, укрепит. Я, правду сказать, удивлен, что тебя до сих пор не прикончили. Кстати, Мамелхва – это кто? Одна из тех ваших священнослужительниц?